Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1986 год Страница 23

«Отсутствие материалов... не позволяет пока использовать языковые данные для решения... вопроса об ионийском или дорийском происхождении Керкинитиды»,— писала ранее Э. И. Соломоник в своей книге «Граффити с хоры Херсонеса». И вот — этот недостающий материал.

Элла Исааковна раскрыла книгу, нашла нужную таблицу.

— К счастью для нас, греки твердо придерживались канонов чистописания: «почерк» был почти одинаков у всех. Написание букв менялось со временем, что дает возможность датировать тексты по шрифту. Взгляните,— Элла Исааковна отмечает в таблице такую же «омегу», как на черепке, потом отыскивает такую же «сигму» и «альфу».— Все буквы дают один и тот же период — конец V века до нашей эры.

Археологические данные подтверждают этот результат. В одном культурном слое с письмом были найдены ручки амфор, клейма на которых позволяют датировать слой 425—400 годами до нашей эры.

Значит, письмо Апатория — одно из самых древних в Северном Причерноморье.

Значит, это самая ранняя крымская надпись, где упоминаются скифы!..

«Скифы» — это конец текста, последнее слово. И как бы ни было оно важно, заниматься им надо не во-первых: расшифровка надписей ведется в определенном порядке. Прежде всего нужно разделить сплошные строчки на отдельные слова и восстановить знаки препинания. Потом нужно приступать к анализу текста в целом.

Снова в руках у Эллы Исааковны коробочка с письмом.

— Сначала разберемся с отправителем.

Я смотрю на буквы: как глубоко и твердо они прорезаны. Саша Пуздровский, а его назвать слабым никак нельзя, пытался что-то нацарапать на таком же черепке острым стальным ножом. Свежие царапины выглядели неплохо. Но когда черепок сполоснули в луже, а потом протерли — они почти исчезли. Пожалуй, Апаторий на здоровье не жаловался...

— И еще он был не вполне грамотен,— смеется Элла Исааковна.— Ошибок в письме нет, но стилистика прихрамывает: посмотрите, сколько раз повторяется союз «и» — «KAI». Видимо, ему не приходилось писать ничего, кроме таких вот деловых записок.

Первые предположения подтвердились: письмо имеет деловой, а точнее — торговый характер. Очевидно, хозяин пишет зависимому лицу, вероятнее всего, управляющему: тон письма приказной, формулы вежливости отсутствуют. Вместе с тем хозяин велит ему совершить довольно сложные, ответственные действия: «отправь домой соленую рыбу» (то есть партию соленой рыбы) — так переводится первая фраза.

Дальше явно следует перечисление товаров и действий, которые надо с ними произвести. Но вот в чем загвоздка: у одних слов множество значений, других просто нет в словарях.

Но главные трудности вызвала наиболее важная, увенчанная словом «скифы», последняя фраза. Сначала те самые две-три стершиеся буквы в конце шестой строчки чуть не направили исследование по ложному пути. Казалось, непонятное слово легко восстановить. Сам контекст как будто помогал вычислить его. «OVDOS» — дорога, и тогда последнее предложение можно понять так: «Узнай дорогу к скифам». Но чем дольше Элла Исааковна работала над письмом, тем более убеждалась в том, что это совсем другое слово. И тогда текст приобретал неожиданный, поразительный смысл. Перепроверяя себя, снова и снова возвращалась она к предыдущим фразам, пытаясь перевести их как можно точнее.

Глядя на этот невзрачный тусклый черепок, я еще раз повторяю уже знакомые мне, начертанные на нем слова: сбруя (снаряжение? вьюки?), веревки, волы... А ведь все это необходимо именно кочевому народу! Может, Апаторий приказывает продать их или приготовить к продаже?..

— Рано, рано делать выводы,— говорит Элла Исааковна.— Пока можно сказать одно: для истории Крыма это самая ранняя надпись, где упоминаются какие-то взаимоотношения греков со скифами. Самая ранняя и пока единственная для целой эпохи... 

Ольга Алексеева / Фото автора

Ледник «Вокруг света»

Один из ледников Тянь-Шаня назван в честь журнала «Вокруг света». Читатели в своих письмах нередко спрашивают, какова история возникновения этого названия. Мы попросили рассказать об этом писателя Евгения Федоровского, работавшего в 50—60-х годах разъездным корреспондентом журнала.

Все началось с телеграммы, которая летом 1964 года пришла в редакцию...

Впрочем, сначала несколько слов о самом леднике. Ледник «Вокруг света» находится в бассейне реки Урмарал — притока Таласа. Высшая его точка лежит на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря. Подобно другим ледникам, он питает водой долины Киргизии.

Название леднику дал известный исследователь Тянь-Шаня Николай Васильевич Максимов. Возглавляя снегомерно-гидрографическую партию республиканского управления по гидрометеорологии и контролю природной среды, он более тридцати лет отдал горам, лавинам, снегам Киргизии. Маршруты его вытянулись бы на тысячи километров. В них входили такие величины, как пики Ленина, Хан-Тенгри, Победы, ледники Федченко, Иныльчек, Голубина. Он организовывал снеголавинную службу в республике, не обходилось без него строительство дорог, рудников, электростанций. Именно ему первому, как артиллеристу-фронтовику, пришла мысль «расстреливать» потенциальные лавины из минометов и орудий.

Дружба этого человека с журналом «Вокруг света» началась с Иныльчека. Точнее, с той самой телеграммы из Киргизии, о которой я упомянул. В ней сообщалось о намечавшейся экспедиции на ледник Иныльчек. Мы уткнулись в справочники и атласы. Иныльчек лежал в центре высокогорного массива и считался вторым по величине после ледника Федченко на Памире. Но если на Федченко побывало много ученых и в географической литературе он был достаточно известен, то Иныльчек представлял собой «белое пятно».

Много экспедиций пыталось проникнуть туда, но они отступали перед метелями, стужей, коварными трещинами. Немецкий географ и альпинист Готфрид Мерцбахер признался, что самым ужасным из походов по Альпам, Кавказу и Тянь-Шаню был для него поход на Иныльчек: «Высокие горы Тянь-Шаня — неподходящее место для удовлетворения любви к альпинистскому спорту».

Покорители семитысячников Хан-Тенгри и Победы добирались до вершин менее опасным путем, по боковой морене. Сам же ледник оставался столь же загадочным для науки, как и марсианские каналы.

И вот в гидрометеослужбе Киргизии нашелся расторопный человек, сумевший организовать экспедицию. На другой день после телеграммы я уже был во Фрунзе. Из аэрофлотовской гостиницы позвонил в управление, мне ответили, чтобы я ждал товарищей.

Они не замедлили явиться, будто стояли за дверью. Оба плотненькие, как боровички, в беретах, сапогах и штормовках. Торопкого в движениях, с выпуклым лбом и лысиной, рыжеватой бородкой и маленькими цепкими глазками звали Николай Васильевич Максимов, он возглавлял экспедицию. Замом по хозяйственной части был Юра Баранов, с глазами агнца, носом картофелиной и бородой разбойника. Они были как раз теми, кто собирался «рассеять мрак» на Иныльчеке. С первых же минут показалось, что мы давно знаем друг друга и непонятно, как обходились без встреч.

Николаю Васильевичу шел 44-й год. Остальные, за исключением меня, не вышли из комсомольского возраста. Максимов сказал, что завтра на вертолете мы добираемся до Пржевальска, куда уже заброшено экспедиционное имущество, оттуда постараемся подобраться к Хан-Тенгри и пику Победы. Мне уготовили «круглое катать и плоское кидать». Но, присмотревшись, Макс (так звали Максимова за глаза) поручил съемку фильма о нашей работе.

Опыт я уже имел, гоняя волков с вертолета на Кольском полуострове. Но тут пришлось столкнуться с совершенно иными условиями — ослепительным горным солнцем. Пленка оказалась очень чувствительной. Самый плотный оранжевый светофильтр и почти закрытая диафрагма все равно пропускали много света. Ужасную передержку я надеялся скорректировать при проявке, но негатив получился плотным и черным, как лицо сенегальца. На фоне ослепляющих снегов по экрану скакали ореольные тени, угадываемые разве что по знакомым ужимкам...

План работ тоже рухнул с самого начала. Из-за высокогорья вертолет не мог высадить нас в центре ледника, как намечал Макс. Мы приземлились в самом конце ледяной реки, у «языка» Иныльчека. Сюда же подогнал своих лошадей старый проводник Филипп Матвеевич Лизин.

Разбили лагерь в долине, заросшей мятликом и кустиками верблюжатника. За пенной шумливой рекой взбирались на склон седые тянь-шаньские ели, дальше высился снеговой пик Нансена, до которого когда-то добирался Мерцбахер.

Грохотом вертолетного мотора мы вспугнули тишину. Филипп Матвеевич разжег костер, стал варить в казане суп. Тишина вернулась, опустилась на огонь, на камни и черные скалы.