Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1986 год Страница 24

Вдруг слева, совсем близко, раздались автоматные очереди. Сомосовцы! Одна, вторая очередь. Потом автоматы залаяли взахлеб, наполняя воздух гулким стуком и звоном. Перебежал через дорогу Марио. Он даже не взглянул в нашу сторону и скрылся в густом кустарнике, подступавшем к обочине. Затем показался Вильберт.

— Скоро?— спросил он, хватая ртом воздух.

— Стараюсь,— выдохнул Карлос, не прерывая работы.

— Дашь гудок,— и Вильберт снова исчез в кустах.

Стрельба накатывалась, сатанела, ярилась. Наконец Карлос выбрался из-под машины и одним прыжком вскочил в кабину. Подрагивающей рукой повернул ключ зажигания — мотор ожил. В радостном возбуждении Карлос с силой ударил по клаксону — машина взревела неожиданно мощным басом.

— Гони!— шепотом приказал Вильберт, пока ребята на ходу, посылая в темную стену кустарника огненные струи трасс, прыгали в распахнутую дверь «библиобуса».

И Карлос, погасив фары, погнал автобус по едва различимой в ночи ленточке дороги. В Иерусалим.

Там тоже ждали книги...

Возвращение Нара Вильсона

Ташба-При в переводе с языка мискито означает «свободная земля», или «земля свободных людей». В феврале 1982 года революционное правительство было вынуждено переселить индейцев мискито с пограничной реки Коко в специально построенные поселки Ташба-При... Бесконечные набеги банд из Гондураса, убийства, угоны людей за кордон, грабежи — все это поставило индейцев на грань отчаяния. Запуганные контрреволюционерами, которые нередко оказывались родственниками или кумовьями, индейцы все больше отдалялись от революции, замыкались в себе, а то и бежали куда глаза глядят.

Переселив индейцев из зоны боевых действий в глубь департамента, правительство не только построило им дома и школы, церкви и медпункты, но и выделило общинные земли. Через год в Ташба-При вернулись к семьям многие из тех, кто когда-то ушел с «контрас». Сандинистское правительство объявило амнистию индейцам мискито, не замешанным в преступлениях против народа.

Так вернулся к своим сыновьям и Нар Вильсон — индеец, с которым я познакомился в селении Сумубила.

Когда Нар Вильсон женился, то решил уйти из общины. Нет, это вовсе не означало, что жизнь в поселке Тара ему не нравилась. Просто Нар Вильсон уже и в те годы был человеком серьезным и потому рассудил, что ютиться вместе с отцом и братьями под одной крышей не стоит. Хотелось иметь дом — свой дом, собственный.

И Нар ушел вместе с женой километров на десять вниз по течению реки Коко, отделяющей Никарагуа от Гондураса. Там, в пустынных, безлюдных местах, в сельве, на отвоеванном у джунглей клочке земли он и поставил свой дом. Поставил прочно, на годы. Как и положено, врыл глубоко в сырую глинистую землю сваи из крепких стволов сейбы, сделал на них настил из красных досок каобы и только потом возвел четыре стены, покрыв их широкими листьями диких бананов. Было это двадцать пять зим назад. Двадцать пять раз вспухали от ливней воды Коко, подступая к самому порогу, а дом стоял, словно построили его только вчера. Лишь посерели от влаги и солнца сваи да отполировались до блеска ступени.

Все в мире подвластно времени. Изменился и сам Нар Вильсон. Тогда ему шел восемнадцатый, сейчас уже сорок с лишним. Он раздался в плечах, ладони стали широкими и заскорузлыми, поседели виски, время набросило сеть морщин на смуглое лицо. Жизнь текла, как река летом,— плавно, размеренно и неторопливо.

Нар рыбачил, охотился, немного занимался контрабандой. Контрабанда ему не нравилась, но что было делать? После того как по лесам прошлись американские компании, дичи осталось совсем мало. Исчез ламантин из устья Коко, за кабаном и то приходилось бегать.

Рождались дети, росли, взрослели. Старшие, женившись, поставили свои дома неподалеку, за изгибом берега, на зеленом низком мысу. Пошли внуки. Так жили все вокруг, не замечая времени. Годы выделялись лишь богатыми уловами и вспышками численности зверья в сельве. Казалось, в мире ничего не происходит. Вести с запада, с Тихоокеанского побережья, приходили редко, еще реже приезжали оттуда новые люди.

Нар с детства помнил важного толстого сержанта, начальника поста пограничной стражи в Тара, которому отец еженедельно платил мзду за контрабанду. Потом так же аккуратно начал выплачивать ее и Нар. Это была власть военная. Досточтимый Питер Бонд олицетворял собой власть духовную. Священник Бонд, как и сержант, жил в поселке с незапамятных времен. Крестил и наставлял Нара, потом детей Нара, внуков...

Перемены наступили неожиданно. Вдруг исчез сержант. Говорили, он удрал в Гондурас, переплыв Коко на лодке. А Бонд начал рассказывать в проповедях непонятные вещи о каких-то сандинистах, которые хотят лишить всех индейцев демократии. Потом Питер Бонд и вовсе закрыл церковь, сказав, что сандинисты запрещают молиться богу. Тогда все возмутились. Как же так, никто их не видел, этих сандинистов, а они уже не разрешают людям ходить в церковь! Особенно недовольны были старики. И когда сандинисты появились в округе, встретили их неприветливо, молчком. В большинстве своем сандинисты оказались молодыми парнями с запада, «испанцами». Горячие были ребята, собирали митинги, говорили о революции, об империализме. Но их мало кто понимал.

Постепенно буря событий утихла. Вместо прежнего сержанта в Тара появился другой — сандинистский. Он взяток не брал и не позволял заниматься контрабандой, чем вызвал гнев многих. Досточтимый Бонд вновь открыл церковь. Нар уже начинал думать, что жизнь потихоньку вернется в прежнее русло, но его надежды не оправдались. Все чаще в дом Вильсона стал заглядывать Педро, сандинистский начальник из Тара. Начиная разговор издалека, он каждый раз заканчивал одним и тем же — убеждал Нара создать кооператив. Мол, все будет как прежде и Нар сможет растить рис, бананы, рыбачить,— но только не один, а вместе с другими крестьянами. В словах сержанта Нар Вильсон чувствовал смысл и правду: действительно, он, его старшие сыновья да и соседи, работая вместе, смогут зажить лучше и без контрабанды. Но, осторожничая, Нар отмалчивался, делал вид, что не все понимает. Педро говорил по-испански, а этот язык Нар и на самом деле знал очень плохо.

Начиная с мая 1981 года стали навещать Нара и люди с той стороны границы. Были среди них мискито гондурасские и никарагуанские, были и «испанцы». Они переправлялись через реку ночью, оставались в его доме по нескольку дней, пользуясь гостеприимством хозяина. Ведь Нар — мискито, а мискито не может прогнать человека от своего очага, кем бы он ни был. Пришельцы были народ опасный, хоть и говорили на родном Нару языке. Они не расставались с оружием, проклинали сандинистов и уговаривали Нара уйти с ними за кордон. Он отмалчивался, хотя ни правды, ни смысла в их словах не находил.

Однажды в ноябре, когда после долгих дождей сельва пропиталась влагой, как губка в море, у дома Нара высадился большой отряд, человек в сто, которые приплыли из Гондураса на десяти больших лодках. Среди них Нар увидел своего старшего брата Вильяма и зятя, мужа сестры Марлен. Остальные были ему не знакомы. Нара попросили провести отряд по суше к поселку Тара. Нар долго отказывался, но Вильям, поговорив с командиром, пообещал, что потом ему сразу разрешат вернуться домой и оставят в покое.

Атака на поселок была недолгой. Полчаса перестрелки, и отряд ворвался в узкие улочки Тара. Только тогда понял Нар, что совершил, и понял, что возврата к прежней жизни уже не будет. Пограничников перебили, сержанта Педро зарубили мачете. Изнасиловали, а потом расстреляли молодую учительницу, которая недавно приехала в поселок из Манагуа.

Сомосовцы возвращались к лодкам возбужденные, разгоряченные успехом. Вильям шел рядом с Наром, долго молчал, а потом наконец произнес:

— Конечно, может быть, и не стоило так... Зато пусть знают эти «испанцы», как лезть на нашу землю и наводить свои красные порядки!— закончил он с неожиданной злостью и добавил:— А тебе, брат, придется уходить с нами. Не простят тебе сандинисты. Нам инструктор в лагере говорил, что они пленных убивают или отправляют на Кубу, на каторгу. А жен пленных — по своим батальонам пускают... Так-то, брат. Пойдем на ту сторону от греха...

Нар только молча помотал головой. Идти куда-то он не собирался. Не хотел покидать свой дом, оставлять свою лодку, расставаться с семьей. Однако пришлось. Перед погрузкой главарь отряда сказал, зло сощурив глаза: «Пойдешь с нами, индеец». Главарь не был мискито, не был и никарагуанцем. Потому и сказал так, будто отдал приказ: «Пойдешь с нами, индеец». Нар опять отрицательно покачал головой, не проронив ни звука. Главарь, ухмыльнувшись, показал на него пальцем, и двое бандитов уткнули дула винтовок в грудь Нара. Индеец в третий раз покачал головой. Главарь принялся кричать и махать руками. Нар стоял молча. Наконец главарь, наоравшись, мотнул головой — трое его людей выволокли из дома жену и детей Нара, поставили их спинами к реке, отошли и приготовились стрелять. «Теперь пойдешь, индеец?»— спросил главарь и вновь ухмыльнулся. Нар все так же молча побрел по песку к лодкам. За ним бандиты подталкивали прикладами женщину и ребятишек.