Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 01 (3), февраль Страница 25

А солнце поднималось все выше и выше. От одежды пошел пар. Солнечные лучи делали свое дело. Грели влажную одежду, та просыхала и парила…

Вскоре старушки зашевелились и приподнялись. Настя кое-как села, а Маруся осталась лежать, только положила голову на руку.

— Солнце, — сказала Настя.

— А на что нам теперь солнце, раз мы не знаем, куда идти, — прошептала Маруся.

— Как это не знаем? В первый день оно нам в спину светило. Повернемся к солнцу лицом и пойдем. Вставай.

Настя помогла подруге подняться и встать на ноги. Их заметно шатало. На обеих женщин страшно было смотреть. Лица почернели. Губы растрескались и кровоточили. Сказалась усталость и отсутствие еды. Двое суток на ягоде и двух грибах не протянуть и здоровому молодому человеку. А тут старухи, которые все это время шли и шли по болоту. Настя посмотрела на корзины. Махнула рукой и перешагнула через них. Она и так еле поднялась. Сил хватило только на то, чтобы нагнуться и поднять с земли палку. Оперлась на нее, и стоять стало легче. Поискала глазами еще один посох. Для подруги. А когда нашла, подняла и его. Подала Марусе.

— На, держи. И чего мы раньше не догадались? Так идти будет легче.

С сухого островка земли уходить не хотелось. Но делать было нечего, и они снова двинулись в путь. Так начался третий день их болотной жизни.

Шаг, еще шаг, опять шаг. Ничего, вроде разошлись. Корзины бросили, тяжести не несли, тащили только сами себя. Свои тела. Однако это теперь давалось с очень большим трудом. Сотня метров — остановка. Еще сотня — и очередная остановка. Через пару часов такой ходьбы шаги старушек становились все короче, а остановки делались все длиннее. Не раз то одна, то другая спотыкалась, цепляясь ногами за стволы деревьев, сучья и болотные кочки. Падали. Подолгу лежали, чувствуя, как их тела обжигает холодная болотная вода. Отдохнув, начинали хвататься руками за стволы росших рядом сосен. Тянули вверх свои тела. Поначалу вставали на колени, затем, обдирая до крови ладони и пальцы рук, поднимались во весь рост. Какое-то время просто стояли и снова шли и шли.

Проходил час, другой, третий… Все повторялось. В одном месте старушки пересекли что-то наподобие неширокой тропы. Еле заметная в болоте, петляющая между кочек, деревьев и невысоких кустиков багульника, тропа была проложена людьми. Но состояние заблудившихся женщин к тому времени было таково, что этот человеческий след они попросту не заметили. Перешагнули тропинку, уходя от нее все дальше и дальше по зеленому моховому ковру, расстилающемуся на многие километры.

Солнце пошло на закат, и Маруся, упав в который раз, больше подняться не смогла. Она лежала, тихо стонала и плакала, прекрасно понимая, что шансов выйти к дому из этого чертовою болота у нее все меньше и меньше. Настя сидела рядом с подругой и уговаривала ее встать, тянула за рукав пиджака. Пыталась поднять из воды своими трясущимися слабыми старушечьими руками. Получалось плохо. Маруся падала и падала в болото. Платок у нее давно потерялся, и седые пряди растрепанных волос, перемазанные болотной грязью и облепленные мелкими веточками деревьев и мха, представляли страшное зрелище.

— Машенька! Ну что же ты? Вставай, милая. Давай еще попытаемся пройти. Найдем, может, выход. Тропу! Хотя бы до земли сухой давай доберемся. Тут нам ночь не пережить. — Настя сорвала росшую вокруг клюкву и попыталась покормить подругу. Та, как могла, старалась жевать красные холодные ягоды. Не получалось, и старушка стала глотать их целыми. Кислого клюквенного вкуса она не ощущала. А когда уставала, то опускала лицо в воду и пила. Глоток за глотком. Утолив жажду, Маруся перевернулась на спину. Закрыла глаза.

Намучившись, Настя села рядом с ней на кочку Она прислонилась спиной к сосновому стволу Ей показалось, что накопившаяся за эти дни в ее теле усталость ушла. Голод отступил, стало легко, только слегка кружилась голова. Что-то делать, двигаться расхотелось. Сначала перед ее глазами появилось яркое солнце, потом синее небо, деревня, дом, цветущий сад, лицо давно умершего мужа, лица ее детей, живущих теперь в городе, внуков и… дальше пришло одно сплошное черное пятно…

На улице стемнело. Эта ночь выдалась холоднее всех предыдущих. Звезды так и мерцали на небе. Женщины, одна из которых лежала, а вторая сидела рядом с ней, больше не шевелились. И когда утром мороз усилился, а яркое осеннее солнце осветило белый от инея моховой покров болота, стало ясно, они больше не поднимутся. Их одежда и лица, были белыми и искрились на ярком солнечном свете. Только несколько кроваво-красных ягод клюквы, зажатых между пальцами одной из них, так и остались незамерзшими, потому что еще хранили тепло ее тела.

— Кру!.. Кру!.. — кричали закружившиеся над погибшими вороны.

По этим птицам через несколько часов умерших женщин найдут спасатели. Вынесут их тела из болота и похоронят рядом на деревенском кладбище.

Всю жизнь дружили, вместе пошли за ягодой, вместе им и лежать…

Татьяна Кайсарова

«Жасминовым дождём упал рассвет»

Жасминовым дождём упал рассвет.Светлеет утро, тает цепь оград.Ликует жизнь, как будто смерти нетИ бел приствольный круг, и зелен сад.

А мне туда — за тёмно-синий лес.Там буду ждать, как первая живая.Медлительно качнётся свод небесИ засияет мир преображая.

Стволы сойдутся, высохнет роса,Уймётся ветер, стихнет непривычно.Между мирами вспыхнет полосаИ упадёт тропинкою обычной.

Алла Юрьева

Апельсин в юбке

Вечер стоял осенний. Темнота наступила рано. Шел дождь. Он начался робко, неуверенно, но с каждой минутой становился сильнее.

Вдруг — яркий свет ослепил, и я отскочила в сторону, а откуда-то сверху, с тепловоза, мне закричали:

— Ты, дура! Куда прешь?

— Эй там, наверху, чего орешь! Лучше прокатил бы!

— Залезай!

Я стала карабкаться по лестнице, а поручни были мокрые и скользкие, и я никак не могла подняться. Но вдруг чья-то сильная рука схватила меня сверху за куртку и втащила как котенка на палубу тепловоза-корабля. Машинист — плечистый парень — подмигнул мне. И мы поплыли. Кепка его зацепилась за выпуклый лоб, а мне казалось, что это капитанская фуражка.

Не было ничего удивительного в том, что я оказалась здесь, на рельсах. Шлагбаум разделил наш городок на две части: Западную и Восточную. Рельсы разрезали городские улицы поперек и прятались за многочисленными железными воротами заводских цехов. И тянулись, тянулись бесконечные железобетонные стены.

И вот я оказалась наверху, на капитанском мостике, все остальное осталось внизу. И мы помчались. Машинист просил меня отойти от окна, когда тепловоз въезжал на завод. Но я краешком глаза видела, как рвется раскаленный металл из печи. И огненное море бушует и кипит. Все грохочет вокруг, и люди что-то кричат друг другу — не разобрать. А мы мчались дальше. И гудели станки. И стружка металлическая завертывалась кольцами, и визжали на разные лады блестящие детали. И свинцовое облако нависло. Все расплывалось перед глазами. А может быть это туман? Затерянная в лесу на болоте станция. Тихо когда-то было здесь. Очень тихо. Жизнь, казалось, остановилась и застыла. Но пришли люди и взорвали тишину, за тишиной теперь далеко ездят, ищут ее, скучают по ней. Загудел тепловоз и вырвался на свободу. Где-то вдалеке — горы. Подъехали ближе — горы металлолома. Вода цвета кофе. Трава рыжая. Вот он, искореженный и ржавый, никому не нужный здесь, а там ему дадут новую жизнь.

Круговорот металла. И летят самолеты, и плывут пароходы, и ракеты — в космос, и станки, и краны, и поезда, и машины, машины, машины. И пушки, и танки, и атомную бомбу, пожалуйста. Парень вдруг сказал:

— Все! Это тупик… Вон психбольница.

— Да, — ответила я, — это тупик.

Закончилась ночь. Наступило утро. Машинист помахал мне на прощанье кепкой, а я показала ему язык.

На автобусной остановке людей было мало. Автобус подошел почти сразу и лихо затормозил. Я возвращалась к себе на Восток, где вечно живые трубы взметнулись над городом, выпуская из недр своих дым, который растекался и нависал.

Железные потроха автобуса тряслись и громыхали на каждой колдобине. Рельсы незаживающими ранами тянулись по асфальту, их приходилось перескакивать.

— Куда едем с утра пораньше?

— Домой. Что надо?

Зачем он сел ко мне? Меня уже трясет и хочется дать ему по морде и бежать.

— Девочка, ты симпатичная. — Ко мне на пустующее место рядом подсел пожилой дядечка в очках.

— Что надо-то? — Я посмотрела на усатую рожу мужика.

Может, просто так человек спрашивает. Делать ему нечего, а меня разрывает от страха. Бежать! Я не хочу ни с кем разговаривать! Пусть замолчит!