Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1988 год Страница 25

Публика аплодировала, супруги появлялись снова, и Татьяна сильным движением отправляла Петру велосипедик размером с кошку. Он рассматривал его, высоко подняв над головой, показывая публике и как бы говоря мимикой, а также пожатием плеч что-то вроде: «Ото ж бисова баба, шо прынесла!» И под гром аплодисментов они уезжали на этом велосипедике-кошке вдвоем.

А потом выходил силовой жонглер Леонид Тимошенко, голый по пояс, поигрывая мускулами. Петро Колесниченко и какой-нибудь помощник выносили, по-цирковому кряхтя и сгибаясь, гири и стальные шары, а ведущая обращалась в зал с просьбой выйти на сцену очень сильного и очень честного джентльмена. Таковой обычно находился, ему давали поднять одну из гирь, после чего все убеждались, что этот номер — без обмана.

Для начала Тимошенко жонглировал гирями, а потом ему пускали по сцене стальной шар, потом второй, он принимал их, словно футбольные мячи, катал по плечам и жонглировал ими. Публика просто ревела от восторга, и всегда громче всех кричал и аплодировал очень сильный и очень честный джентльмен.

Номера были беспроигрышные и — что было сейчас главным — совершенно не требовали электрооборудования.

Музыку пустили в записи: магнитофон оставался во время дождя в сундуке и был сух. На сцену выбежали танцоры из «Русского сувенира». Девушки вышли босиком, им было легче. Ребятам разуться возможности не было, мягкие же подошвы сапог скользили. Плясали они в чуть-чуть замедленном ритме, но все равно оскальзывались и даже падали. Партнерши поддерживали их и как бы придавали падению вид запланированного комического па.

Я вновь пошел за кулисы. Там Петр Колесниченко, трогая пол, качал головой. Силач Тимошенко грустно протирал сухой тряпкой свои шары. И с сочувствием глядел на них красно-золотой танцор катакхали. Ему предстояло выступать еще целую ночь.

Грянула «Гоп, кумо!», и выехал на сцену велосипедист.

Снова пошел дождь, не такой сильный, но тоже совсем, совсем ненужный. На этот раз никто не ушел, и дождь, поняв, что никого не напугает, кончился.

Тривандрам

Лев Минц, наш спец. корр.

Чимборасо

Раскаленной лавой клубились под нами окрашенные закатным солнцем облака, а над головой синело небо. Мы — это десять венгров, все опытные альпинисты, кроме меня, вообще впервые забравшегося в горы.

По территории Эквадора проходят две горные цепи — Восточные и Западные Кордильеры. Их перерезают гряды, разделяющие высокогорное плато, на котором и лежит эта страна. Здесь, среди многих курящихся конусов, возвышается на 6005 метров над уровнем моря самый высокий из действующих вулканов на земле — Котопах, и кратер его, как паровозная труба, постоянно пыхтит, окутывая дымом и паром вершину. А давно потухший вулкан Чимборасо высотой 6310 метров стал символом Эквадора.

Подняться на Чимборасо — наша цель. На маленьком грузовичке, арендованном в городке Риобамбе, мы смогли добраться лишь до отметки 4800 метров. Оставшиеся 200 метров до турбазы «Эдвард Вимпер» карабкались своим ходом с немалым грузом на плечах.

Турбаза — неказистое каменное здание без водопровода и электричества. Правда, тут же рядом на камнях-подпорках стояла цистерна с водой, а в камине можно было бы развести огонь, если, конечно, запастись дровами. На такой высоте растут лишь цветы, трава, мох да лишайник. Смотритель турбазы иногда привозит на своем мотоцикле-вездеходе «ямаха» вязанку дров, но удовольствие это стоит недешево.

После ужина, состоявшего из разогретых на газовых горелках консервов, мы вышли из дома полюбоваться вечерним горным пейзажем. И тут наш врач Тони Калло заговорил о том, что разреженный воздух и низкое атмосферное давление вызывают сильную головную боль, тошноту, вялость, человек теряет аппетит. Словом — заболевает горной болезнью.

— Но ничего такого я не чувствую,— возразил я.

— Пока! Зато утром голова будет разрываться от боли...— успокоил меня медик.

Конечно, на эти слова я не обратил никакого внимания.

В мансарде, где нам была отведена под спальню темная и холодная комната с десятью двухэтажными койками-топчанами, я прямо в одежде влез в спальный мешок, накрылся пуховой курткой, на голову натянул шерстяную шапочку, сжался в комок, как ежик, и заснул.

Ночью я проснулся от того, что мне не хватало воздуха и... побаливала голова. В детстве я занимался йогой и научился полному дыханию. Решил попробовать. Медленно вдохнул воздух в нижнюю часть легких, затем в среднюю, в межреберье, потом в верхушки легких. Понемногу отдышался, головная боль прошла, и я снова заснул.

Утром поднялся хорошо отдохнувшим, хотя изрядно промерз и был здорово голоден. После завтрака самочувствие стало прекрасным, и, посмеиваясь, я наблюдал за моими товарищами, которые совсем потеряли аппетит, еле двигались и жаловались, что у них кружится голова. На меня, новичка в горах, выглядевшего столь превосходно, смотрели с изумлением. Тони Калло, в свою очередь, советовал всем побольше двигаться, ходить возле дома и дышать глубже.

За три дня мы акклиматизировались. И вот тихой лунной ночью, оставив двоих из нас — Пала Орбана и Дьюри Сенди на турбазе, мы двинулись в путь. При свете фонариков, огибая валуны и каменные выступы, упорно поднимались все выше, почти не отдыхая.

Перевала достигли незадолго до рассвета. Немного передохнули, надели на ботинки «кошки», связались веревкой и начали карабкаться по заснеженному склону. Приходилось часто останавливаться — дышалось тяжело, не хватало воздуха, одолевала вялость. Нещадно палило солнце, пришлось надеть темные очки, а лицо и губы смазать кремом. Но, даже несмотря на это, многие обгорели. Мы шли все медленнее: один шаг — два вдоха. Ног своих я уже не чувствовал. И ничего не видел и не слышал, в висках стучало.

А за хребтом нас ждали другие испытания. Если до сих пор обжигало и слепило солнце, то теперь, когда оно скрылось, мы ощутили зверский холод. Я отдал кинокамеру Ласло Берзи, потому что уже не мог нести ее, да и сам был в полуобморочном состоянии, словно в каком-то дурмане топтал снег, взбираясь наверх и не соображая, во сне это все происходит или наяву. Может, я и действительно дремал на ходу.

Наконец-то привал. Я упал возле Ласло на снег и закрыл глаза. Есть не хотелось совершенно, но наш доктор заставил всех проглотить по несколько орехов и изюминок, съесть по кусочку шоколада. Иштван Сабо открыл банку персикового компота, но никто не смог сделать даже глотка. Я сказал ребятам, что уже не выдерживаю, лучше останусь здесь. Отсюда, мол, тоже прекрасно видно вершину, и можно снимать. Но меня уговорили дойти хотя бы до подножия вершины. Я чувствовал смертельную усталость, но пришлось собрать оставшиеся силы. Теперь я шел последним в связке. Полностью утратив ощущение пространства и времени, я и не заметил, как вслед за остальными тоже стал подниматься на вершину. Но когда я осознал это, во мне что-то дрогнуло, внутри словно распрямилась какая-то пружина, я стиснул зубы и пошел вперед, обгоняя товарищей. На вершине я оказался вторым после Ласло Берзи.

Четырнадцать часов нечеловеческого напряжения — и мы на Чимборасо, на высоте 6310 метров. Первая вершина в моей жизни. Мы обнялись с Ласло, но тут же, спохватившись, я поднял камеру, чтобы запечатлеть поднимающихся товарищей: Андраша Алкера, Яноша Бихари... Кинооператор всегда должен быть впереди. Установив венгерский флаг и вымпел нашего спортивного общества, мы дали волю радости. Все же нам первым из венгров удалось подняться на Чимборасо...

Лайош Надорфи, оператор Венгерского ТВ — специально для «Вокруг света»

На далекой реке

На Олекме я бывал и раньше. В начале декабря 1977 года мы пробирались со стороны бамовской столицы Тынды на четырех гусеничных вездеходах в верховья олекминского притока — реки Хани. Наш небольшой отряд был первым бамовским десантом. Мы проехали по Олекме километров сто от устья реки Нюкжи до устья Хани, то есть именно тем маршрутом, по которому предстояло прокладывать БАМ. Широкая долина была заметена снегом, нагромождения торосов перемежались черными парящими промоинами, кругом было пустынно и безлюдно.

Как только настало лето, я снова приехал на Олекму. И не узнал ее. Вдоль берега рубили просеку, взрывали скалы, и вереницы самосвалов ссыпали щебенку в неестественно прямой коридор, рассекавший тайгу. Шумно и оживленно было вплоть до того распадка, где трасса сворачивала в устье Хани. А дальше, за поворотом, Олекма уходила в ущелье — там кипели пороги и гигантские разноцветные скалы стискивали реку. Тогда я твердо решил, что обязательно проплыву это ущелье до конца на надежном плоту...