Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1974 год Страница 25

Нам подводят коней, и с последней группой мы покидаем поместье. Остро хлещет по ногам сухая трава — странное ощущение, оно будет все время с нами в пампе. Куда мы направляемся? Пройдет несколько дней, прежде чем глаз привыкнет автоматически отмечать движение одиноких всадников и скота на расстоянии многих километров. Перед нами лишь необъятная ширь неба и однообразно-зеленый ковер пампы. Лишь в узкой полоске, где небо и пампа соприкасаются, отчетливо видны люди и стада.

Вакеро несутся рысью, вдруг внезапно рассыпаются цепью, выгоняя из высокой травы с десяток коров, которые пытались в ней скрыться. Мелкие наши лошадки не хуже пастушьих псов чувствуют попытку скота уклониться с пути. Коровы отлично знают всевозможные места, где можно спрятаться. Но кони настигают их всюду.

Несколько дней подряд мы ищем разбросанные по пампе стада. Тяжелую эту работу делают два раза в год. Сорок вакеро постепенно выгоняют скот из самых далеких уголков Ла-Виктории и сводят его в одно огромное стадо. Каждый день в течение двух недель мы собираем в условленное место стада по тысяче голов. В конце этого непрестанного родео образуется одно огромное стадо в пятнадцать тысяч голов.

Полдня мы вместе с вакеро отдыхаем. Странное дело: эти люди почти не едят мяса. Вечерами они готовят на кострах рис с фасолью, и, если мы угощаем их консервами из наших запасов, едят его с удовольствием, которое наводит на мысль, что мясо для них деликатес. У костров вакеро пьют кофе, огромное количество кофе. Но, наверное, только таким обилием напитка можно запить их порции риса — ведь едят-то они практически два раза в сутки: на рассвете и поздно вечером. Днем поесть некогда. Когда же пастуху хочется пить, он ест плоды гуайявы. Мякоть их очень сочна и вполне утоляет жажду. За полдня, что мы отдыхаем, отдыхают и кони, а скот успокаивается. Утром мы отправляемся к асьенде — центральной усадьбе Ла-Виктории. По пути часто останавливаемся, чтобы вернуть в стадо разбегающихся коров. Солнце уже клонится к закату, когда мы загоняем стадо в кораль. Бамбуковые ворота со скрипом закрываются; тут-то и начинается работа. Пыльные смерчи встают над коралем, сливаясь в единый гигантский самум, и из него доносится жалобное мычание телят, когда прикасается к ним раскаленное клеймо.

...До ближайшего к Ла-Виктории поместья восемьдесят километров. Вокруг простирается пампа, и стоит наступить темноте, как она оживает: тысячи криков, шорохов, шелестов, воплей и бог весть еще каких звуков несутся со всех сторон. И среди всего этого мы две недели ночевали!

Четыре дня спустя мы отправляемся со стадом, которое перегоняют в другое поместье, не очень далеко, дней за пять пути. Свернутые гамаки приторочены к седлам, лассо намотаны на заднюю луку. (Впрочем, к чему нам лассо? Бросать его мы все равно не умеем. Но что за вакеро бы мы были без лассо!) Шестьсот голов скота перегнать в поместье Эль-Борраль? «Си, сеньор, а сус ордёнес!» — «Слушаем, сеньор, к вашим услугам!» Перегоним. На всякий случай с нами едет молодой вакеро Компоэлиас, который изъездил пампу вдоль и поперек.

Сначала мы еле справляемся: стадо все время норовит разбежаться. Через некоторое время коровы вроде бы привыкают к нам, и попыток к бегству становится меньше. Шесть часов пути позади, и мы останавливаем скот у пруда: коровы могут напиться. Вечером в наш лагерь приходят из ближайшей деревушки вакеро с женами. Завтра они погонят стадо вместе с нами. Один принес с собой граммофон (именно граммофон, а не патефон, допотопный граммофон с трубой!).

— Послушаем песни, которые поют внизу, — говорит хозяин граммофона.

Для жителя пампы внизу находится прибрежная, наиболее густонаселенная часть Колумбии. Внизу — это значит далеко, там, за горами, считай, что за границей. Из наших друзей-вакеро внизу не был никто. На самолетный билет ведь и за год не наработаешь, да и что там, внизу, делать! А вот музыка за горами хорошая: нервный ритм пасахе, бешеная хоропа...

У других вакеро с собой двенадцатиструнные гитары, а поют в здешних местах все чуть ли не с рождения...

Приятный вечер, однако, внезапно кончается: из кораля доносится отчаянный крик и оглушительный топот. Стадо разбежалось! В мгновение ока все вакеро в седле. Один за другим исчезают они в пыли, пуская лошадей с места в галоп. Скоро они возвращаются — вроде собрали коров. Когда кораль вновь заполняется, ворота крепко запирают и оставляют при них дежурного. Собственно говоря, положено ставить дежурного каждый вечер, чтобы он всю ночь следил за обитателями кораля и притом неустанно свистел, пел и играл на гитаре (ибо, как считают в колумбийской пампе, ничто так не успокаивает коровьи нервы, как приятное пение под гитару), но сегодня-то был праздник и о дежурном забыли...

Утром мы пересчитываем скот: двухсот голов не хватает. Они, несомненно, бежали на свои привычные пастбища, откуда мы раньше перегнали их в Ла-Викторию. За двести голов ни нам, ни вакеро не расплатиться с хозяином по гроб жизни. Трое вакеро отделяются от группы и устремляются в погоню.

А мы немедля трогаемся в путь: сегодня предстоит переходить вброд реку Краво. Дело сложное: оба берега поросли лесом, а скот чует, что в зарослях нетрудно скрыться. Кабестёро — старшина каравана — отдает приказ прорубить широкую просеку. По этой просеке надо прогнать скот бегом, чтобы коровы и подумать не успели о том, что можно скрыться. Среди пастухов чувствуется напряжение — уж теперь-то ни одно животное не имеет права пропасть. Кабестёро въезжает на коне на середину реки, остальные щелкают бичами и лассо, хлещут скот. Стадо единой массой, словно огромный корабль, влетает в реку. Переход занимает четверть часа, так как река Краво, хотя и мелкая, зато очень широка. Здесь — внимание и внимание: в воде снуют пираньи и скрываются электрические угри. Вакеро опасливо поджимают свои босые исцарапанные ноги. ...К вечеру третьего дня нас нагнали вакеро, пригнавшие беглецов, а еще через два дня мы добрались наконец до Эль-Борраля.

Пастухи, передохнув пару дней, отправились назад, а нам предстоял обратный путь в далекую Европу. Путь, который после нескольких дней в седле среди бескрайней пампы не казался нам уже ни утомительным, ни далеким...

Анн Марьяж, французская журналистка

Перевел Л. Ольгин

Десант на Тетиароа

Ученые-этнографы давно уже скрупулезно разделили человечество на расы, народы, народности, племена. И все же они забыли внести в свою подробнейшую классификацию весьма многочисленное племя, к тому же рассеянное по всему снегу. Это люди, одержимые «одной, но пламенной страстью» — коллекционированием. К этому племени принадлежал и известный английский писатель Сомерсет Моэм. Причем даже среди собратьев-коллекционеров он слыл чудаком. Еще бы, ведь Моэм собирал не шляпные булавки и даже не паровозные трубы — в конце концов, истых коллекционеров этим не удивишь, — а острова. Нет, не вообще острова — их, слава богу, на земном шаре хватает — только те, которые в чем-то неповторимы. Самое же интересное, что коллекция практически не занимала места в доме писателя, а новые приобретения не требовали, как можно было бы предположить — все-таки острова стоят недешево, — больших затрат. Моэм придерживался правила: чтобы занести тот или иной уникальный остров в коллекцию, ему достаточно было лично посетить его. Правда, у этой системы был и серьезный недостаток: не с кем было меняться редкими экземплярами. Впрочем, если бы даже и нашелся еще один оригинал, собирающий острова, Моэм не уступил бы ему одну из жемчужин своей коллекции — остров Мяу-Мяу.

На географических картах он носил название — атолл Тетиароа. Но в Папеэте, административном центре Таити, его именовали не иначе, как остров Мяу-Мяу. Между прочим, и свой собственный архипелаг его коренные жители тоже называют не Таити и не острова Общества, а Отахейти. А кому лучше знать правильное название какого-либо места, как не тем, кто там живет? Но расскажем все по порядку.

В канадской провинции Онтарио в небольшом городишке Сент-Томасе жил зубной врач Уолтер Джонстоун Уильямс. Год за годом он исправно рвал зубы и ставил пломбы обитателям Сент-Томаса и не помышлял ни о чем ином. Но когда ему стукнуло двадцать восемь, Уильямс задумался о своем будущем: неужели так и придется провести всю жизнь у зубоврачебного кресла, не повидав ничего интересного, кроме флюсов да кариозных зубов? И тут на глаза врачу попалась рекламная брошюрка, до небес превозносившая романтику райской жизни в Южных морях. Подсчитав свои сбережения, дантист отправился в далекий путь.

Надо сказать, что он был практичным человеком, а не каким-то мечтателем, витающим бог знает где. Кстати, последнее вообще несовместимо с суровой прозой профессии зубного врача. Доктор Уильямс заранее продумал, чем он займется, когда прибудет на Таити. Его планы были весьма скромными: приобрести небольшой коралловый остров, построить там дом, выращивать кокосовые пальмы и продавать копру. Ну а в свободное от хозяйственных забот время удить рыбу. Дела будет как раз столько, чтобы не заскучать и не отупеть от работы. Соответствующее место отводилось и книгам, и будущей жене, и детям. Словом, Уильямс собирался прожить скромную, мирную, а главное, счастливую жизнь, декорациями для которой должны были стать лазурное море и голубое небо, бодрящая свежесть рассветов и неповторимая прелесть закатов.