Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 2007 год Страница 26

Размышлять о том, почему автор «Хожения» становится тут немногословен, значит просто гадать, но, учитывая его профессию, основной достоверный элемент биографии, имеющийся у нас, можно предположить: ему просто опять не везло. Торговля не шла, восстановить состояние не получалось. Вот и двинулся он все дальше на юг. Почему именно в Индию? Возможно, Никитин от местных торговцев услышал, что там за хорошего породистого жеребца можно получить целое состояние — и решил рискнуть. На все накопленные за время иранских скитаний деньги (Афанасий упоминает о сумме в «сто московских рублей») он купил коня и из гавани Ормуза устремился в «Индийское» море (то есть Аравийское, Индийского океана).

Что и зачем шифровал Никитин?

Заметную сложность при чтении записок Афанасия Никитина составляют фрагменты «Хожения», написанные русскими буквами на тюрко-персидском купеческом жаргоне. По мнению исследователей, азами этого языка Афанасий овладел еще до поездки в Индию. Дело в том, что большинство слов в этих иноязычных вставках — тюркские, а ведь до отбытия к конечной цели своих странствий он почти год жил в Иране, и если бы он изучил этот диалект там, то в его лексике преобладали бы элементы фарси. Скорее всего, Никитин просто знал, как и все торговавшие на Волге купцы, татарский язык и лишь в Иране изучил местное наречие. Загадка, однако, в том, зачем понадобились иноязычные вставки? В том, что наш герой вел записи не для себя лично, а для будущих читателей, убеждают уже его постоянные обращения «к братьям русским христианам». Но если он хотел, чтобы книгу прочли дома, зачем вставки на чужом языке? Можно еще понять, почему Афанасий зашифровал молитву о благополучии родной земли и сетования на царящую в ней несправедливость — из страха перед князьями, ведь книгу могли счесть «прелестной» (то есть бунтовщической) и уничтожить, да и автору бы не поздоровилось. Ясно также, зачем он зашифровывал вещи с русской точки зрения непристойные: например, рассказы о ценах на сексуальные услуги, которые оказывают служанки на постоялых дворах. По той же причине, сообщая о том, как постился вместе с мусульманами, он замечает: «ел хлеб и воду два раза на дню» и далее по-тюркски: «с женщиной не ложился я». Не вызывает удивления и то, что фраза, начинающаяся словами «А иду я на Русь», завершается тюркским текстом «с думой: погибла вера моя, постился я бесерменским постом»: это тоже представлялось чреватым обвинениями в вероотступничестве. Но гораздо труднее уяснить, отчего часто шифруются совершенно невинные вещи. Например, повествуя о Колларе — районе, где находятся алмазные копи, Никитин пишет, что там «триста алмазников живут», и вдруг почему-то на фарси: «сулях микунет» («делают, то есть украшают, оружие»). Но самое загадочное — это молитвенные обращения, которых очень много в его записках. Представьте, к Богу русский купец обращается то как православный, то как мусульманин! Рядом со славянскими формулами у Афанасия звучат «Аллах акбар» и множество мусульманских эпитетов Господа — в конце «Хожения» он просто сыплет их градом, вознося Всевышнему хвалу за благополучное возвращение в Кафу. Понять это действительно трудно, тем более что Афанасий неоднократно подчеркивает свою преданность православию и искренне «страдает по вере христианской». Разгадку, возможно, подскажет фрагмент, где Афанасий сообщает о том, как постился вместе с мусульманами и «молился Христу Вседержителю, кто сотворил небо и землю, а иного Бога именем не призывал». И далее опять рядом с русским «бог» — мусульманские выражения: «бог олло (Аллах), бог керим (милостивый), бог рагым (рахим — милосердный), бог худо (худа — на фарси просто «бог»), бог акбер и опять порусски: Бог Царь Славы». Но если иного «бога именем не призывал», то, значит, для Афанасия и христианский Бог, и Аллах со всеми его «титулами» — имена единого, общего для всех бога. Пятнадцатый век — это эпоха широкого распространения в различных странах Запада и Востока «еретических» движений, проповедники которых утверждали, что главное для истинно верующего — не обряды, а душевная чистота. Что Господь не в храме, а повсюду, где к нему взывают с чистым сердцем, что Он един для всех, а люди различных вероисповеданий лишь обращаются к нему по-разному. Афанасий мог впитать эти мысли и в России, и в Индии, а мог просто прийти собственным духовным и жизненным опытом к тому, что «правую веру Бог ведает. А правая вера — единого Бога знать и имя его во всяком месте чистом в чистоте призывать». Может, поэтому обращение вне Руси на мусульманский лад к единому для христиан и мусульман Творцу казалось путешественнику естественным?

Море второе, Индийское

В Ормузе ему пришлось задержаться на месяц в ожидании судна до Индии. И вот 23 апреля 1471 года погрузился Афанасий на «таву» (легкий парусник, построенный без единого гвоздя) вместе с конем и чуть ли не последними двумя золотыми, которые пришлось отдать за проезд. Кони, как рассказывает Никитин, составляли основной груз этого рейса. Их и вправду выгодно было экспортировать на жаркий южный субконтинент. Армии местных правителей требовали новых и новых лошадей, поскольку они в непривычном климате часто гибли от жары и бескормицы. Купцы покупали степных скакунов за 8—10 динаров в Аравии, Иране, золотоордынских степях и продавали в Индии за 100—200, а то и 500 динаров. Цена на породистых «арабов» доходила и до тысячи.

Плавание продолжалось шесть недель. Поначалу курс тавы лежал в направлении, противоположном Индии, и через десять дней путники увидели Маскат, на оманском берегу Аравии. И лишь потом, по прошествии всего оставшегося времени, перед ними на горизонте забрезжил берег Индостана. Мимо Камбея, крупнейшего в этих местах порта на Аравийском море, корабль смещался на юг, вдоль Конкана — западного побережья Индии, пока наконец не бросил якорь в порту Чаул, в 120 километрах от современного Мумбая (Бомбея). Как пишет Афанасий: «И тут индийская страна». «Тут» же начинается и главная часть его записок и приключений.

Неизвестно, доводилось ли Никитину раньше слышать об Индии, но можно предположить, что, будучи человеком образованным (он вез с собой церковные книги), купец мог читать доходившие в ту эпоху до Руси в переводах античные и средневековые тексты, где она описывалась как сказочная страна. Именно там, как указано на многих средневековых картах, находился земной рай и жил легендарный «поборник по православной вере Христовой», царь Иоанн-пресвитер. От него якобы пришло в 1165 году византийскому императору письмо с фантастическим описанием Индийского царства, полного золота и драгоценных камней. Царства, где нет воров и разбойников и даже ядовитые змеи гибнут от святости самой земли. Населена эта волшебная страна мудрецами-рахманами (то есть брахманами), удивительными людьми с песьими головами и тремя ногами. Там обитают сказочные животные и птицы: единорог, китоврас (кто-то вроде кентавра с крыльями), саламандра, феникс, слон и «слоница», которая зачинает потомство от травы мандрагоры.

И вот сюда судьба занесла Афанасия. Сойдя по деревянному трапу на индийский берег, он огляделся. В причудливой и многоязыкой толпе, какая, впрочем, наполняет улицы любого портового города, лиц с песьими головами и о трех ногах не было видно. Однако жители неприятно поразили купца тем, что «простые люди все ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы», и вообще «из простого народа мужчины и женщины все нагие да все черные». Сам диковинный путешественник тоже привлек к себе всеобщее внимание: «Куда я ни иду, за мной людей много — дивятся белому человеку». Впрочем, в Чауле он не задержался, а с караваном отправился через небольшие селения Пали и Умри в богатый город Джуннар, стоящий «на скале каменной, не укреплен ничем, Богом огражден». Здесь Афанасий «зимовал» два месяца, живя на постоялом дворе. И тут случилась с ним новая беда — местный правитель Асад-хан отобрал у него жеребца и сказал: «И жеребца верну, и тысячу золотых в придачу дам, только перейди в веру нашу… А не перейдешь в веру нашу, и жеребца возьму, и тысячу золотых с твоей головы возьму». И срок назначил — четыре дня, на Спасов день, на Успенский пост…» Лишь заступничество некоего «казначея Мухаммеда» помогло купцу вернуть коня и избежать насильственного обращения в ислам.

«И съезжаются все нагие, только повязка на бедрах, и женщины все нагие, только фата на бедрах… да на шее жемчугу много, да яхонтов, да на руках браслеты и перстни золотые»

Из Джуннара Афанасий в компании нескольких индийских купцов отправляется в Бидар, столицу крупного по тем временам исламского государства Бахманидов. По дороге человека, с юности привыкшего к густым лесам северо-восточной Руси, поражало, что «всякий день проходили по три города, а иной день по четыре города». А уж Бидар с его мощной крепостью, значительным населением и обширными базарами и вовсе представился ему отрадным зрелищем — надеялся, тут наконец он сможет как следует расторговаться. Но… оказалось, что дело обстоит так, да не так: «Солгали мне псы бесермены, говорили, что много нашего товара, а для нашей земли нет ничего: все товар белый для бесерменской земли, перец да краска, то дешево». Опытный коммерсант сразу понял, что основные индийские товары — шелк, хлопок, пряности, красители — на Руси сбыта не найдут. Да и вывезти будет трудно: «А нам провезти товар без пошлины не дадут. А пошлин много, и на море разбойников много». В общем, стало окончательно ясно, что зря Афанасий отправился в такое далекое и трудное путешествие. Однако делать нечего. Афанасий продолжает свой путь, ездит по другим городам султаната: Гулбаргу, Райчур, Кулонгири, Аланд, Каллар. Он завязывает знакомства с их жителями разных сословий и профессий, и даже посещает могилы мусульманских святых и индуистские храмы, главным образом, конечно, потому, что там во время праздников устраивались ярмарки, на которые «съезжается торговать вся страна Индийская»… На одной из них, в Бидаре, Никитин наконец продал своего коня. Характерная деталь: он сообщает в записках, сколько издержал на его прокорм, а о том, какую цену выручил, не упоминает.