Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1993 год Страница 26

— Марта,— обратился я к ней,— разве вы не чувствуете, как страдают эти несчастные? Неужели вам их не жалко? Опомнитесь! Вас-то в детстве, наверно, так не мучили?

Взглянув на меня округлившимися глазами, она с искренним удивлением ответила:

— Меня — никогда!

Дальнейшие упреки и уговоры оказались бессмысленными. И я вдруг понял: наверняка ей знакомо чувство сострадания, но дети ее не интересуют, а значит, она не может понять их страданий. И сколько еще на свете таких психиатров!

О сотрудниках этого психопромышленного комплекса я ничего толком так и не узнал. Здешний персонал подразделялся на две категории. Одни занимались пациентами. Их здесь называли санитарами и санитарками. Но, по сути, они оказались самыми обыкновенными тюремными надзирателями, следя лишь за неукоснительным соблюдением распорядка, а то, что творилось в этой странной больнице, их совершенно не заботило.

Другая категория состояла из электротехников. Их было человек двенадцать — они работали посменно, на пульте управления станции. Тайна преобразования психической энергии в электрическую их не интересовала, они занимались только техническим процессом, чтобы энергия непрерывно поступала в сеть ЭДФ.

Трувер обстоятельно показал мне электрический узел установки. Он состоял из пункта управления, заставленного всевозможными щитами и пультами, как на обычной электростанции, трансформаторной подстанции по соседству с внешней оградой и отходящими линиями. Ничего примечательного там не было. А вот в главный блок, где находился загадочный преобразователь Трувера, мне позволили заглянуть лишь мельком. Это была запретная зона. Туда не разрешалось входить даже электрикам — разве что отказывал какой-нибудь прибор, и тогда электриков сопровождал профессор. Трувер показал мне этот узел, будучи уверен, что я ничего не пойму, и он оказался прав.

Главный блок был отделен от пункта управления раздвижной перегородкой, которую профессор, покидая блок, тщательно запирал. Мы пробыли там недолго: Трувер молча указал мне на преобразователь и замер подле него, как священник подле алтаря. Преобразователь стоял посреди зала под металлическим кожухом, из которого в разные стороны торчали всевозможные трубки и разноцветные электрокабели, отчего установка больше смахивала на гигантского спрута. Изнутри доносилось легкое гудение. Установки поменьше, вдоль стен, очевидно, обеспечивали жизнь этого чудовища: небольшие генераторы, конденсаторы и стеклянные баки с желтоватой пузырящейся жидкостью. У входа я заметил контрольный щит и пульт — это было рабочее место Трувера, когда требовалось его присутствие.

Дверь в дальнем конце вела в кабинет профессора, одновременно служивший ему лабораторией, туда можно было проникнуть и снаружи. Именно там он однажды принимал старика браконьера, и я понял, почему тот назвал его кабинет берлогой колдуна. Его описание в точности совпадало с тем, что открылось моему взору. Часть кабинета, заставленная ретортами, стеклянными кубами, трубками, пробирками, дистилляторами, действительно напоминала логово средневекового алхимика. В другой половине, собственно кабинете, стоял стол, заваленный книгами и разноцветными папками; стены были завешаны графиками, схемами и диаграммами. Огромная черная доска, занимавшая целиком всю стену, была испещрена бесконечной чередой уравнений, формул, знаков, заимствованных из разных мертвых языков, и математических символов.

Дня через четыре я решил, что все самое интересное — по крайней мере, с точки зрения Трувера — уже посмотрел и мне остается только попрощаться с профессором. Я хотел в тишине и спокойствии просмотреть мои заметки и обдумать план будущей статьи. Однако скоро, должен признаться, к своему стыду, переполнявшие меня гнев и возмущение мало-помалу уступили место странному чувству безропотной жалости. Да, я был настроен написать обо всем без утайки, но при этом то и дело ловил себя на мысли, что сейчас уже больше думаю не о судьбе несчастных детей, а о том впечатлении, какое произведет моя статья.

В таком умонастроении застал меня профессор Трувер.

— Уехать — прямо сейчас! — изумился он.— Да ты что! Погоди хоть несколько дней, а лучше недельку. Скоро новые испытания! Я надеюсь получить такие результаты, каких отродясь не было.

— Какие еще испытания? — насторожился я.

— Марк уже в норме. Завтра включаю его в цепь.

Включение мальчика в цепь, как выразился профессор Трувер, не привнесло особых изменений в привычный распорядок дня психушки. И только вечером случилось то, чего профессор никак не ожидал.

Я прогуливался по парку и думал о том успехе, какой ожидает мою будущую статью, мысленно уже раздутую мною до невообразимых размеров, как вдруг из обоих корпусов донесся оглушительный стук. Я слышал его не в первый раз, однако мне показалось, что теперь, когда Марка включили в цепь, сила и частота ударов заметно увеличились.

Днем мне не удалось поговорить с Трувером: профессор с утра заперся в блоке преобразователя и почти не выходил оттуда, а если выходил, то тут же бежал на смотровую площадку или в палаты к пациентам. Марта была занята не меньше его, но, улучив минуту, я все же спросил ее, что случилось. Она ответила, что эксперимент проходит не так, как было запланировано, но со временем, мол, все образуется.

По правде, на сей раз дело обстояло весьма серьезно. Удары раздавались непрерывно, а их сила все возрастала. Я заметил, что слабое освещение парка, включенное совсем недавно, резко изменилось. Свет то гас вовсе, то вдруг ярко вспыхивал, обдавая ослепительным блеском чахлые кустарники, напоминавшие в эти мгновения охваченные пламенем непроходимые заросли.

Я кинулся к лифту на смотровую площадку, надеясь оттуда все получше разглядеть, и тут же поплатился за свою неосторожность. Лифт, казалось, в буквальном смысле слова взбесился. Он взвился точно смерч — от ускорения у меня подогнулись колени, и я едва не распластался на полу, потом он так же резко затормозил, и я чуть было не угодил головой в потолок кабины. Это повторилось несколько раз. И мне в ужасе стало мерещиться, будто лифт — некое живое существо, охваченное приступом ярости, выражавшейся в беспорядочных рывках то вверх, то вниз.

Тем не менее он кое-как довез меня до смотровой площадки, взбрыкнув в последний раз, словно выпустил остатки злости. Я опрометью выскочил на площадку. И первое, что услыхал,— это страшный, оглушительный грохот. Впечатление, будто оба корпуса сотрясали изнутри непрерывные раскаты грома.

Я заткнул уши. И тут заметил, что и с освещением творится что-то неладное. Вместо плавного светового цикла, когда полумрак сменялся ярким свечением, позволявшим различать очертания обоих корпусов, я увидел резкие, точно молнии, частые вспышки, едва не ослепившие меня и следовавшие сразу же за громовыми раскатами.

Шкала гигантского ваттметра, показывающего полезную энергию, тоже вела себя черт знает как. Она вдруг загоралась слепящим огнем, приходилось даже закрывать глаза, и каждый миг я ожидал, что ваттметр вот-вот взорвется. Потом шкала так же внезапно гасла, а через мгновение-другое разгоралась снова. Стрелка прибора скакала как бешеная возле отметки двадцать мегаватт, иногда падая до десятки, но чаще всего она рвалась к цифре тридцать, допустимому пределу шкалы. И прежде чем отскочить назад, яростно билась о железный корпус ваттметра. И вновь у меня возникло ощущение, будто передо мной живое существо — неистово мятущееся огненное чудовище.

Я посмотрел на другой ваттметр, показывающий психическую мощность. И он то гас, то загорался, однако стрелка его застыла на одном месте, словно ее пригвоздили к высшей отметке тридцать мегаватт. Хотя я и чувствовал себя растерянным, но сообразил: случился серьезный сбой, значительное отклонение в поведении полтергейстеров — элементарно, дорогой Уотсон.

От ослепительного сверкания приборов у меня нестерпимо болели глаза. Я решил посмотреть, что происходит в больничных палатах, буквально ходивших ходуном, озаряемых мощными вспышками, иной раз настолько яркими, что можно было без труда разглядеть силуэты детей, как будто скрывавшие их решетки вдруг разом растворились. Полтергейстеры, все как один, на всех этажах высыпали в коридоры, казалось, они чрезмерно перевозбуждены. Однако жалобные стоны, сопровождавшие оглушительные удары, больше* напоминавшие громовые раскаты, от которых сотрясались корпуса и площадка, переросли в неистовый вой, а руки, тысячи рук, просунутых сквозь решетки, извивались в пустоте, как змеи в поисках незримой жертвы.

Быстро оглядев эту фантастическую картину, я устремил взор туда, где должна была находиться Аликс. Девочка была на самом последнем этаже. Но в отличие от остальных детей она держалась на удивление спокойно. Аликс стояла перед решеткой в своей обычной позе, точно статуя, и смотрела на корпус М — туда, где находилась палата Марка. Они оба замерли в одном положении и на фоне всеобщего безумства хранили странное, загадочное молчание. Когда очередная яркая вспышка разорвала тьму, я мог разглядеть каждую черточку на лицах детей: в их позах улавливалась напряженность, но при этом они улыбались друг другу.