Мир - Лола Джабборова Страница 26

Чьи-то родители смотрели в окно вагона, мама отправляла воздушные поцелуи и очень по-олдскульному махала платочком, отец держал ее сумку и только единожды кратко кивнул. Оттуда на них смотрел смешной парнишка с брекетами, он явно был смущен вниманием матери, но все-таки ответил ей воздушным поцелуем. На вокзале каждый кого-то любил и с кем-то прощался.

«Уважаемые пассажиры, наш поезд отправляется через пять минут. Просим вас занять свои места».

Плацкартное купе не было заполнено, хоть поезд давно уже отдалился от станции отправления. Неудивительно, ведь начало мая тяжело назвать курортным сезоном. Я вошла в вагон вместе с пассажирами, вышедшими размяться и подышать свежим воздухом во время длинной остановки. Мужчина, сидевший только что на боковой полке, помог мне достать матрас. Я скрыла его под уже распакованным накрахмаленным постельным бельем и осмотрелась. Люди вокруг обедали, вагон переполняли запахи острой лапши, вареных яиц, огурцов и колбасы. Одни читали, другие шумно играли в карты, кто-то просто спал.

Моей соседкой оказалась пожилая женщина интеллигентного вида. Ее седые волосы были собраны в аккуратный пучок, их украшала чудесная заколка с бирюзовыми и голубыми камнями, а очки в прямоугольной оправе обрамляли острый кончик носа. Она оторвала взгляд от «Войны и мира», взглянула на меня и улыбнулась теплой, располагающей к общению улыбкой:

— Здравствуй, дорогая, меня зовут Нина Георгиевна. Ты пришла как раз вовремя: время обеда. Угощайся!

Она протянула мне несколько румяных пирожков, от которых почему-то пахло детством. Мы проболтали до вечера. Как много можно рассказать человеку, которого видишь впервые, пути с которым вряд ли когда-нибудь еще пересекутся! Мир, в который ты попадешь, как только поезд отдаляется от города на несколько десятков километров, лишен интернета, суеты и неотложных дел.

Я неспешно рассказала попутчице о своем дедушке, давно живущем на море, рассказала, что досрочно сдала сессию, чтобы поскорее его навестить. Рассказала даже о том, каким он бывает ворчливым и как хорошо скрывает свою нежную любовь ко мне. Нина Георгиевна поведала мне о своей карьере: несколько десятков лет женщина работала переводчиком с французского языка, а сейчас преподавала в вузе. Еще рассказала о своем сыне. Я сразу поняла, что это тяжелая тема: речь Нины Георгиевны перестала мелодично литься, стала сбивчивой и отрывистой. Было ясно, что женщина очень его любит, но пять лет назад произошло что-то, что полностью перечеркнуло связь между матерью и ребенком.

— Конечно, это сложно объяснить… Теперь я понимаю, что мы оба были упертыми, своенравными и уверенными в своей правоте. Первые несколько месяцев после ссоры я ему не писала. Возможно, поступи я мудрее, между нами не возникло бы молчания длиною в несколько лет. Я пыталась позвонить ему, но ни первый звонок, ни последующие не получили ответа. Пять лет я писала письма, отправляла подарки внукам. Перед каждым праздником я выбирала игрушки, одежду, но сынок так и не прислал ответной открытки. Честно, я уже и не вспомню, на что могла злиться. — Ее лицо обрамляла печальная улыбка. — Но жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на обиды, лишать себя дорогих людей. Скажу тебе честно, не скрывая собственной ошибки, потому что в моем возрасте пора бы научиться их признавать…

Наступили несколько секунд молчания. Я смотрела в окно, на проплывающие поля и линии электропередач. Слышала, что, если не смотреть в глаза собеседнику и внимательно слушать, ему будет легче открыться, а мне почему-то казалось, что Нине Георгиевне необходимо выговориться. Она продолжила, ее речь стала медленнее и тише.

— Недавно я поняла, и эта мысль пронзила все мое нутро… За все эти годы, во всех этих письмах я так и не извинилась. Глупая привычка считать, что раз ты родитель, то ты всегда прав. Когда он был еще ребенком, между нами не было прямых извинений. Я заглядывала в его комнату и приглашала к столу. Такой будничный способ примирения, негласное «прости». Все мои письма и подарки — извинения того же типа, но, как я уже сказала, свои ошибки нужно признавать. В последнем письме я написала, что купила билеты на поезд, что еду к нему, потому что нам нужно поговорить лично. Понимаешь, я хочу извиниться прямо, смотря в глаза, хочу сказать, как его люблю, как хочу быть рядом с ним и внуками. Я написала, что буду ждать его на перроне в назначенный день и час и что, если сын не придет, я пойму. Написала ему, чтобы не волновался обо мне: я заранее купила обратный билет. Надеюсь, впрочем, что он мне не пригодится.

После этого рассказа женщина перевела тему, разговор стал будничным и отвлеченным, но в воздухе еще долго держались нотки скорби и сожаления.

Я засыпала под стук колес поезда, редкие фонари отправляли полоску света станцевать краткий танец на купейном потолке. Размышляла о Нине Георгиевне и ее сыне, о том, как это должно быть больно — потерять связь со своим ребенком, о том, как больно должно быть этому взрослому мужчине, лишившему себя возможности быть для кого-то ребенком, называть кого-то мамой.

Смогла бы я лишить себя звонков маме? Смогла бы больше не ездить к ней в гости? Конечно, мне, как и многим, было за что обижаться на родителя. Бесконечный груз ожиданий, накладываемый на мои плечи с самого детства. Я должна была быть успешной, талантливой, должна была доказывать свою ценность дипломами и наградами, быть стройной и активной, стремиться к знаниям.

В возрасте пяти лет мама взяла с меня обещание построить для нас загородный дом, а может быть, я сама его дала — таких подробностей уже не вспомнить. Мне много раз напоминали о нечаянно брошенном обещании, и во времена, когда в семье не было денег на четвертинку черного хлеба, и во времена, когда я поступила в университет и получила свою первую зарплату. Справедливости ради скажу, что мама напоминала мне об этом в шутку. Я действительно хотела сделать для нее что-то особенное, но со временем начала понимать, что «одаренный» ребенок вырос в самую обычную девушку с синдромом отличницы, которая постоянно куда-то и зачем-то бежит.

Желание оправдать чужие ожидания стало как моей движущей силой, так и грузом, который становилось все тяжелее нести. Я понимала, почему мама так на меня надеялась, понимала, что мама желала