Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10 Страница 27

Так обстояли дела в великолепном дворце в Боржоми, который был предназначен для отдыха ответственных работников ЦК и Совета Министров Грузии.

Хотя Чарквиани был предупреждён лично т. Сталиным, что он приедет принять ванны, ничего не было как следует подготовлено, хотя доложено было, что всё в порядке, можно приехать. По прибытии же мы обнаружили полное запустение. Кухня превращена в склад, везде грязь, комнаты, по-видимому, никогда не убирались, не подметались.

Пришлось нам много потрудиться, чтобы создать сносные условия для отдыха т. Сталина. В Цхалтубо вождь тяжело перенёс 2-суточную жару, а тут ещё непорядок в Боржоми. Он начал нервничать, требовал от нас поскорее навести порядок.

Мы выбивались из сил, пользы от местной администрации не было, нужно было время и целые бригады для устранения недостатков. Приходилось посылать машины в Сочи, Тбилиси для приобретения таких вещей, как смесители, колонки для подогрева воды и т. д. Чарквиани был виноват в том, что честно не признался, что дом отдыха для приёма высоких гостей не готов.

Если бы мы знали заранее о состоянии правительственных зданий, прислали бы бригады из Москвы для ремонта и благоустройства.

17/VIII 51 г. Т. Сталин встречался со своими земляками в г. Хотури, беседовал со стариками, покатал ребятишек в машине, имел тёплый разговор с полковником артсклада и пригласил его за свой стол.

Мы сидели в дубовой роще на выходе дороги Боржоми-Тбилиси, недалеко от Куры. Т. Сталин был в хорошем настроении, делился впечатлениями о местности, привёл пример подпольной работы в этой местности. Полковник сказал, что до революции этот лес принадлежал какому-то помещику.

Т. Сталин сказал, что в 1902 году подпольщики напали на помещика и увели двух его дочерей к себе в горы, где они готовили пищу и стали их жёнами. ЦК партии осудил их за эти бесчинства, а они отвечали, что «помещики много веков эксплуатировали нас, пользовались правом первой брачной ночи, и мы им отомстили».

Затем т. Сталин повёл интересную беседу о художественной литературе, прозе Салтыкова-Щедрина и Гоголя («Ревизор», «Мёртвые души»).

В заключение заговорили на политические темы.

17/XI 51 г. В Новом Афоне я был приглашён к обеду т. Сталиным. За столом были Берия и Поскрёбышев.

Т. Сталин попросил принести молодое вино. Но по вине начхоза т. Орлова вино подали переохлаждённым, тогда как по указанию вождя оно должно было храниться в камере не ниже 13–15 градусов тепла. Мной в своё время была дана инструкция придерживаться указаний т. Сталина и неуклонно их исполнять.

Но по недосмотру т. Орлова вино было помещено на длительное хранение при 7 градусах тепла.

Растерявшаяся обслуга подала на стол злополучное вино, не проверив температуру.

Т. Сталин был возмущён тем, что неоднократные его замечания не приняты к сведению.

Орлов невразумительно объяснил причину происшедшего, и мне в конце концов пришлось взять вину на себя, хотя, конечно, целиком был виноват Орлов, причём дважды: во-первых, не проверил, как хранилось вино и, во-вторых, как оно подавалось к столу. Ох уж эта русская наша безответственность!

Всё это крайне возмутило т. Сталина, и он справедливо выразил нам своё недоверие. После этого инцидента, которого я никогда в жизни не забуду, я не спал 3 суток.

Т. Сталин сказал нам, что так нельзя относиться к своим обязанностям, что его самого, если упустит какое-нибудь дело, мучает совесть, лишает сна.

До конца обеда я просидел за столом ни жив ни мёртв, не знаю, как выдержало сердце, думал, что потеряю сознание. И главное, я переживал, потому что т. Сталин никак не мог успокоиться, всё нервничал.

А для нас его здоровье — ответственность перед всем народом, и сознание того, что ты являешься виной его нервного состояния, — ужасно. Я подумал, что лучше тут же умереть, чем переживать такое мучительное испытание1.

Михаил Вишняков

ПЕРО КРАЕВОЕ

(Судьбы писем в Сибири)

На памятное Читинское совещание молодых писателей Восточной Сибири и Дальнего Востока в 1965 году иркутяне приехали целой бригадой поэтов, прозаиков, драматургов, критиков, издателей. Дети хрущёвской «оттепели», они успели поучиться и выучиться, нахватались новых идей и романтических увлечений.

Среди этой шумной, яркой, ироничной, азартной и умной компании незаметно выделялся своей молчаливостью и серьёзностью Валентин Распутин. За ним тянулся незримый шлейф ещё не сбывшейся, но уже признаваемой значительности, особенности, углублённости взгляда на себя и Россию. Его молчание было исподволь пытливым и совестливым.

За неделю мы все перезнакомились — малоизвестные и совсем неизвестные. Запомнили яркие открытия и скандальные провалы, имена и дороги, по которым пойдет наша «кавалерия просто вниз». И пророчества — они сбылись на рассвете и на закате.

Помню, как бородатый, уже потрёпанный жизнью критик, литературовед и фанатик «оттепели» Евгений Раппопорт, выкатив свои библейско-еврейские глазищи, яростно и неотступно вдалбливал в головы москвичам из ЦК комсомола:

— Вы ещё услышите это имя — Валентин Распутин! И тогда вам будет стыдно, что знали, но не поняли крупнейшего русского писателя XX века. На меньшее — не рассчитывайте!

Так завязывались узелки и узлищи дружбы и вражды, притяжения и отторжения характеров, позиций и взглядов на мир и Россию. На меньшее никто бы не согласился.

…По возрасту Распутин был мне как старший брат Иван, серьёзным авторитетом. Иван Евсеевич — в жизни, Валентин Григорьевич — в литературе. Это имело архиважное значение, одёргивало меня от любезного приятельства, панибратства, пустейшего мельтешения пред «светлыми очами». Старший брат, он и есть старший.

После мимолётных встреч в Чите, Иркутске, Москве между нами случались поводы для переписки. Я дорожу листками его писем, изнизанных бисерным почерком. О чем же писал один из последних классиков XX века? О чём было это письмо?

«Твоя мысль о поколении, за которым „не вернулись“, мне нравится, тут можно очень интересно рассуждать, но надо, очевидно, и оговариваться, и говорить об ответственности каждого поколения за себя и за свои дела, о здравом смысле, который в нём обязательно должен быть и вывозить из любой кривой. Инфантильность поколения — тоже, к сожалению, живое и существующее понятие, и вина за старшим поколением в этом есть, но не вина крови, а вина дела и особенно — слова, однако генетически и на духовной основе, на собственном здравом смысле младшее поколение должно быть способно выйти на правый путь…».

Эта скрытая полемика возникла между «старшими» и «младшими» братьями уже в средине 70-х. Есть в литературе «старший брат», но нет «младшего брата». Наши старшие ушли в города, самореализуя себя. Они смотрели только вперёд, в заворожившие их дали, в прозрения и покаяния второй половины XX века. А дома-то остались младшие. Поле-то и почву остались возделывать, может быть, не самые сильные и умные, младшие братья. Брошенные. Что ж вы плачете, старшие, что всё не так, всё не так, а?

Я — типичный «младший брат». В одиночку, в слезах, в поту и кровище еще и должен «выйти на правый путь»? А где он — правый, а, Валентин Григорьевич?

«Иначе грош вам цена. Ты посмотри: в государственных делах мы выключили из жизни целое поколение и второе намерены выключить, и оно даже не вякнуло об этом — в той же, допустим, литературе, если не философии. Но у нас и философии нет, а литература, считается, в головные дела не должна встревать. Отчего же?!».

Литература, Валентин Григорьевич, — как вы выразились, «по зову крови» — принесла это «брошенное» слово. С одной стороны:

С каждой избою и тучею,С громом, готовым упасть,Чувствую самую жгучую,Самую смертную связь.

С другой стороны:

Продаём — так случилось — отцовский дом,Двор и берёзу, родительский дом.Нет, не один я, а с братом вдвоёмДетство своё продаём.

Невзирая на «самую смертную связь», дом, детство и родина для многих поколений были проданы. Осталась пустая гулкая воля. Вот и Шукшин написал и мечтал снять кино о Пугачёве «Я пришел дать вам волю». Но получить волю по-русски:

О, русская воля — широкое поле.И ветер, и дождь.Старинные кони бредут с водопоя.И ты, как слезинка, за ними бредёшь.

Достоевский, с единой слезой младенца, — это высоконравственно. А наши слёзы какой Достоевский заметил бы, а? Если бы тут была драма, дак ладно. Тут какая-то библейская трагедия. Кто был старшим — Каин иль Авель? По мысли «старших» — ну убил, да и убил. Придёт философ Фёдоров и всех воскресит. В слове «воскресит» есть крест. Ну да, воскресят, чтобы опять на тот же крест. И опять: