Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1974 год Страница 27

Богатая коллекция золотых монет охватывала период с 1609 по 1737 год (время кораблекрушения). Были и более ранние, без дат, с изображением Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. Мне лично больше всего нравился датский дукат, на котором с одной стороны была изображена крепость Кристианборг в Западной Африке. Она олицетворяла далекие рискованные предприятия, подобные тем, что в конце концов привели на Фетлар нас самих.

Как и в случае с «Хироной» в 1968—1969 годах, мы составили тщательный реестр найденного и положили монеты до поры до времени в сейф местного банка. Реестр предназначался для главного инвентаризатора находок (есть и такая должность в британском министерстве торговли), который обязан был распорядиться ими. Опыт показал, что скрупулезная честность в подобного рода делах вызывала у непосвященных два типа реакции: либо недоверие, либо заговорщицкое подмигивание, сопровождаемое комментарием типа: «Ну да, конечно... Для себя лично вы ведь тоже кое-что оставили, а? На память...»

Как объяснить, что между грабежом и нашей работой дистанция огромного размера? Видимо, только рассказывая о ней как можно большему числу людей. Кто знает, может, и кое-кого из них привлечет каторжный труд под водой, вознаграждаемый в случае удачи самой приятной вещью на свете — открытием.

Перевели с английского Е. Равен и В. Тауб

…Страна печальная, гористая, влажная

В июне этого года исполняется 175 лет со дня рождения А. С. Пушкина, Мы предлагаем читателям статью о работе, на которой, по-видимому, прервалась литературная деятельность поэта.

В заглавии — фраза, которая помещается в Полном собрании сочинений Пушкина; кажется, никогда не считалась принадлежащей Пушкину; на самом деле принадлежит Александру Сергеевичу Пушкину.

Столь замысловатое дополнение, конечно, требует некоторых объяснений...

Через 13 лет после гибели поэта произошло очень важное событие в истории пушкинского наследия: в помещичий возок были погружены десятки громадных тетрадей и сотни листов, исписанных рукою Пушкина, и все это отвезено из Петербурга в глухую приволжскую деревню, где на три года укрылся от мира Павел Васильевич Анненков, блестящий литератор, публицист, мемуарист.

Анненков написал в ту пору, пожалуй, лучшую биографию великого поэта, а также издал семитомное собрание его сочинений, куда впервые вошли многие тексты в стихах и прозе. Среди них фрагмент «Камчатские дела».

Постепенно на свет выходили планы, наброски и конспекты, явно относящиеся к далекому полуострову, на котором поэт никогда не был.

Только в 1933 году известный пушкинист Сергей Михайлович Бонди опубликовал последний из камчатских отрывков. И на этом их исследование почти остановилось. При всем громадном интересе и уважении к Пушкину специалисты не видели особого резона углубляться в добытые тексты...

В самом деле, Пушкин, как казалось, лишь конспектирует, хотя и довольно подробно, труд академика Степана Петровича Крашенинникова «Описание земли Камчатки». Книга эта, впервые напечатанная в 1755 году, относится к географической классике. В предисловии к ее последнему полному изданию (1949 год) отмечается, что «виднейший после Ломоносова русский академик XVIII века С. П. Крашенинников был пионером научного исследования Камчатки. Его данные о природе, о быте и языках местного населения, об открытии и завоевании этого полуострова представляют бесценное достояние географической и исторической науки. Написанное прекрасным русским языком, произведение С. П. Крашенинникова читается с неослабевающим интересом. Недаром оно в свое время было переведено на иностранные языки».

Пушкин конспектирует замечательную книгу, но если уж нам понадобится текст Крашенинникова, мы, надо думать, не Пушкина возьмем, а само «Описание земли Камчатки». Если же пожелаем новой встречи с прозой Пушкина, вряд ли станем искать ее не в оригинальном труде, а в конспекте...

И все же не будем торопиться и зададимся вопросом...

Зачем Пушкин делает большие выписки? Для своего журнала «Современник»?.. Но неужели он не может попросить кого-нибудь из членов семьи или грамотного, начитанного журналиста просмотреть известную книгу, напомнить читателям некоторые ее фрагменты? Ведь у поэта так мало времени!

На обложке одной части конспекта рукою Пушкина выписана дата — 20 января 1837 года. Очевидно, в те же дни появились и все другие камчатские страницы.

...Семь дней до дуэли, 9 дней до смерти! 20 января 1837 года — разгар трудов над четвертым томом «Современника», твердое намерение писать новые главы для «Истории Пугачева», на столе груды материалов по истории Петра; денежный долг давно перевалил за сто тысяч, ненависть и презрение к Геккерну, Дантесу отравляют мысли и сердце. Некогда, совершенно нет времени...

Но Пушкин сидит и упорно делает выписки из толстого фолианта — два тома в одном старинном переплете: «Описание земли Камчатки, сочиненное Степаном Крашенинниковым, Академии наук профессором». Выписки занимают в академическом собрании Пушкина тридцать восемь с половиной печатных страниц. Большой конспект.

Но конспект ли?

I

Крашенинников: «Камчатский мыс по большой части горист. Горы от южного конца к северу непрерывным хребтом простираются и почти на две равные части разделяют землю; а от них другие горы к обоим морям лежат хребтами ж, между которыми реки имеют течение. Низменные места находятся токмо около моря, где горы от оного в отдалении, и по широким долинам, где между хребтами знатное расстояние.

Хребты, простирающиеся к востоку и западу, во многих местах выдались в море на немалое расстояние, чего ради и называются носами: но больше таких носов на восточном берегу, нежели на западном. Включенным между носами морским заливам, которые просто морями называются, всем имена особливые, как, например: Олюторское море, Камчатское, Бобровое и прочая...»

Пушкин: «Камчатка земля гористая. Она разделена на равно хребтом; берега ее низменны. Хребты, идущие по сторонам главного хребта, вдались в море и названы носами. Заливы, между ими включенные, называются морями (Олюторское, Бобровое etc.)».

Пока перед нами конспект, хотя всегда интересно смотреть, как обстоятельный, неторопливый, старинный рассказ Пушкин «переводит» на язык более современный, сжатый, быстрый, который нам так привычен по «Арапу Петра Великого», «Повестям Белкина».

Но вот другой отрывок.

Крашенинников: «Никул речка хотя с помянутыми знатными реками величиною и не может сравниться, однако не меньше их достойна примечания, потому что за несколько лет до покорения Камчатки зимовали там российские люди, по которых начальнику Федоту называется она Федотовщиною от тамошних жителей».

Пушкин: «Никуль-речка. Зимовье Федота I и зовется Федотовщиною».

Казалось бы, мелочь — замечательный мореплаватель Федот Алексеев Попов, под чьим водительством казаки впервые обогнули Азию и Беринговым проливом прошли к Камчатке, назван Федотом I. Пушкинская улыбка или быстрая оценка ситуации: здесь, в колоссальном удалении от центра, всякий предводитель, начальник почти независим; Федот I — это, кажется, знак особой дикой вольности, о которой еще речь пойдет...

Было бы глупо сравнивать достоинства стиля великого писателя и жившего за сто лет до него крупного ученого... Каждый хорош сам по себе, и не об этом сейчас речь идет. Но мы замечаем, что Пушкин не может холодно, «молча» конспектировать, он ищет высказаться, не может или не хочет сдержать восклицания, улыбки или иного отношения к тому, что читает, и эти чисто пушкинские строки вдруг вспыхивают там и сям; нам же радостно их заметить.

Вот Крашенинников размышляет о свойстве камчатской землицы, подробно описывая климат, природу. Несколько страниц его книги Пушкин «сжимает» в следующие строки:

«Камчатка — страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы».

Да ведь это наблюдение самого Пушкина! Это у него болят глаза от снега, это ему печально (у Крашенинникова нет и слова такого в приведенном отрывке), это он стоит, обвеваемый беспрестанными ветрами, приносящими и убивающими снега...

Разумеется, тут впечатления не 1837 года, а 1737-го (год прибытия Крашенинникова на Камчатку), и все же это уж совсем не конспект. Это пушкинский текст, вроде бы давно известный и в то же время неведомый: это Пушкин вернулся из страны печальной, гористой, влажной...