Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1986 год Страница 27

Круминьш молчал. Крони было бы понятнее, если бы он сказал что-нибудь вроде: «Тебе надо отдохнуть, набраться сил, не спеши». Ничего такого Круминьш не сказал. Он смотрел на Крони, чуть склонив голову, всем своим видом изображая внимание.

— Я вернусь в город и скажу людям, что наверху можно жить. Что их проклятый мир не ограничивается каменными стенами и мокрыми туннелями. Я выведу людей наверх, чего бы то мне ни стоило.

Круминьш ответил не сразу.

— И к кому вы пойдете, Крони?

— К людям. Я скажу...

— Вы, очевидно, имеете более конкретный план? — спросил Такаси.

— Плана у меня нет,— сказал Крони, охваченный идиотским чувством ученика, не выучившего урока и стоящего перед доской с непонятными уравнениями. Это было чужое воспоминание, потому что трубарь никогда не ходил в школу.

— Мы думали о том, как вам, Крони, действовать в дальнейшем,— сказал Круминьш.— Конечно, вы правы. Надо найти какой-то по возможности безболезненный путь, чтобы вернуть планету вашим людям. Но вы понимаете, что столкнетесь с оппозицией? Вы попадете в положение сумасшедшего для большинства и опасного человека для тех, кто хочет сохранить власть. Директора сделают все, чтобы стереть саму память о вашем появлении. Со временем они проверят, так ли все обстоит, как вы сказали. Они вышлют разведку наверх, и можно представить, что лет через двадцать-тридцать в подземном городе будет все, как прежде, зато на поверхности появятся тайные дома для чистых, сады, в которых они будут держать своих детей, потому что подземный климат вреден для здоровья. Остальные останутся в неведении, и бунты их будут подавляться. Восстание трудно устроить в мире, разделенном на этажи.

— Но ведь так не может продолжаться вечно,— сказал Крони.— Так не должно быть. Будет другой Крони...

— Но когда?

— Я все равно пойду,— сказал Крони.— Мне, правда, хотелось пожить здесь еще, но я пойду.

Крони попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Мы понимаем тебя, Крони,— ответил Круминьш.— И, пожалуйста, не воображай, что ты отправишься туда сам по себе. Не обижайся, но тебе одному не справиться.

— Я пойду с ним,— сказал Такаси.

Все собрались возле лаза у подножия скалы.

Возникла некоторая суета, словно Крони собирался поставить рекорд и его окружали болельщики, тренеры, секунданты и судьи.

Круминьш проверял снаряжение. Макс Белый проверял Круминьша.

Внешне Крони выглядел неплохо. Правда, одежду трубаря пришлось выкинуть — от нее остались лишь лохмотья. Девушки перешили рабочий костюм археолога так, что издали он мог сойти за подземного инженера.

Спереди комбинезон застегивался на «молнию», и достаточно было двух секунд, чтобы извлечь подвешенный под мышкой парализующий бластер — плоский и легкий. В воротник вшили микрофон, так что любое слово, сказанное Крони или произнесенное в его присутствии, было слышно наверху. Телевизионный глаз передатчика помещался над левым верхним карманом комбинезона, а второй, страхующий, на поясе, который сам по себе был чудом изобретательности следопытов. В нем умещались медикаменты, включая достаточное количество дезинфицирующего пластыря, чтобы обклеить Кронн с ног до головы, неприкосновенный запас пищи, спрессованной в таблетки и достаточный, чтобы прокормить группу из десяти прожорливых мужчин в течение двух недель. Там же умещались гибкий кинжал и набор инструментов. В ухо Крони была, вставлена горошина динамика связи, а в карманах комбинезона лежали всяческие разности вроде очков, позволяющих видеть в полной темноте, и фонарей. Крони экипировали на славу. Он был польщен таким вниманием. Хорошо, если знаешь, что друзья слышат каждый твой вздох, каждое слово, а если будет плохо, ты можешь их позвать на помощь.

— Ну, трубарь,— сказал Такаси,— пошли?

Он спускался с Крони на два яруса вниз, где устроили промежуточную базу. Такаси был в скафандре и шлем держал в руке, словно запасную голову.

— Я вас поцелую,— сказала Наташа.

Наташа сначала поцеловала Крони. Она была с ним одного роста, и поцелуй попал в угол губ. Последними словами Крони, перед тем как он шагнул вниз, были:

— Меня еще никто в жизни не целовал.

Возвращение трубаря

Госпожа Гера Спел, милостью бога Реда дочь директора Спела, горько плакала. Она плакала потому, что жизнь ее завершалась бессмысленно и мучительно.

Она лежала в постели, было зябко, и она никак не могла решиться скинуть с себя одеяло, сшитое из крысиных шкур. От одеяла дурно пахло, но когда она сказала об этом отцу, тот поморщился, как будто дочь упомянула о чем-то неприличном, и заметил:

— Тебе мерещатся глупости. Это от болезни.

Господин директор Спел свыкся с неизбежной скорой смертью дочери. Ее мать тоже кашляла кровью и умерла от этого. Доктор тогда сказал, что медицина не знает средств против болезни, которая гнездится в груди и недоступна мазям и примочкам.

Гера никак не могла примириться со смертью, и в кошмарах, которые ей теперь снились каждую ночь, она видела, как карабкается по туннелям, потому что впереди должен быть свежий воздух и Город Наверху. Виноват был тот трубарь. Трубарь Крони. Она почему-то запомнила его имя, хотя никто не запоминает имен трубарей. Странный человек — этот Крони, и ей было жалко, что он умер в туннелях.

Надо было вставать и начинать новый день. Гера разрывалась между страхом, что наступающий день может оказаться последним, и страхом перед бесконечностью этого дня, который надо прожить.

Она иногда пыталась призвать себе на помощь образ рассудительного и язвительного Леменя, которого не заметила бы, если бы он был знатным, и не полюбила бы, если бы ему не грозила смерть. Но появление трубаря, который принес железный знак, поставило точку на существовании инженера Леменя. Лемень растворился в прошлом, и хотя Гера могла заставить себя вспомнить черты его лица или манеру говорить, вызвать в памяти Леменя целиком она была уже не в состоянии.

Гера поднялась. Ей было холодно, и голова кружилась так, что она еле успела сделать шаг к ледяной стене и опереться о нее. Она вынула из стенного шкафа — каменной ниши, обшитой ошметками пластика,— длинное платье. Выбрала светлое, чтобы не так бросалась в глаза ее собственная бледность.

В умывальне было тепло, и руке было приятно дотрагиваться до горячих труб. Раньше у Геры была служанка, старуха, которая когда-то ходила и за ее матерью.

Но служанка умерла как раз в те дни, когда разыгралась история с Леменем. А новой отец брать не стал: все равно его дочь скоро умрет. Гера, привыкшая соглашаться с неумолимой логикой отца, поняла его и не обижалась, хотя порой ей бывало трудно и хотелось, чтобы рядом кто-то был... Кто-то живой. Оставался брат. Брат любил ее. Но мог забыть о Гере и не появляться месяц, особенно теперь, когда обстановка была, по его словам, напряженной, и офицеры стражи часто оставались в казармах.

Послышался стук. Кто-то стучал в заднюю дверь, выходящую в переулок. Этой дверью пользовался только брат, но у него был свой ключ. Может, он потерял ключ? Гера хотела открыть дверь, но вдруг испугалась. Это могли быть бандиты. Хоть отец и говорил, что им не проникнуть в верхние уровни, страх не проходил.

Гера стояла в нерешительности. Она могла подойти к переговорной трубе и вызвать сюда отца или брата. Но какой глупой будет выглядеть она, если окажется, что там никого нет?

И потому Гера села в кресло и решила подождать, что будет дальше. Решение ничего не делать успокоило. Это было все-таки решение.

Стук прекратился. Гера ждала. Она вдруг поняла, что хочет, чтобы кто-нибудь пришел к ней. Хоть кто-нибудь, хоть бандит. Она уже три дня не видела ни одного человека. И испугавшись, что тот, за дверью, уйдет, вскочила с кресла и побежала открывать. Но не успела добежать.

Как только она переступила порог маленькой гостиной, портьеры, ведущие в переднюю, раскрылись, и в гостиную вошел человек. Он был ей знаком.

— Здравствуйте, милостивая госпожа,— сказал человек.

— Как вы сюда попали?

— Через дверь,— сказал человек, и тогда Гера поняла, что это трубарь Крони.

— Ты, трубарь? — спросила она, потому что перемена, происшедшая с ним, была настолько разительна, что разрушала порядок вещей, при котором трубарь всегда остается трубарем.

И дело было не только в том, что Крони были пострижен, богато одет и лицо его, в морщинах которого, как ни отмывай, должна оставаться впитавшаяся в кожу грязь и сажа, стало гладким и чистым. Крони был другим человеком и вел себя как другой человек.

— Я — трубарь,— сказал Крони.— Ты позволишь мне сесть?

— Садись,— сказала Гера.— Но ты ведь мертв.

— Почему? — удивился Крони, усаживаясь в кресло, правда, не раньше, чем в кресло опустилась Гера.— Я жив.