Всё становится на места - Олли Бонс Страница 27

«чего», — поясняет Теванна, — а просто — Пятый день. День, когда мы все собираемся у дуба, обмениваемся новостями и читаем записки, а затем раздаём их тем, кому они предназначаются. Обычно бывает весело. Мне больше всего нравятся дни, когда Фальк играет для нас новые песни. Иногда распекают Гастона, впрочем, не помню такого Пятого дня, когда бы его не распекали.

— За что же это?

— А ты приходи — и узнаешь. Там и встретишь того, кого ищешь. Или Марлина, а у него уже спросишь, когда Тео вернётся. Может, хоть вы развеселите этого несчастного, а то он всегда является с таким видом, будто у него ужасная зубная боль. Марлин его всё реже выпускает, и между нами, оно и правильно. Иначе, боюсь, этот бедняга что-то с собой однажды сделает.

— Ох, — говорит Гилберт.

Я понимаю, что пыль на столике и диванчиках давно закончилась, и переключаюсь на окно. В уголках и вправду заметна паутина.

— Вот спасибо, — между тем говорит Теванна Гилберту. — Теперь протри-ка перила, пожалуйста.

Сама она принимается мыть лестницу, и они уходят дальше от меня, потому я больше не разбираю, о чём они там беседуют. Покончив с окном, я оглядываюсь в поисках того, что ещё мог бы избавить от пыли, и нахожу на противоположной стене картины в толстых рамах. Они довольно чёткие, сочетание красок удивительное, но я никак не могу понять, что же на них изображено. А между тем это что-то знакомое.

И тут меня осеняет: картины же просто перевёрнуты! Вот вид на площадь (я наклоняюсь так сильно, как могу): в правом углу дуб, слева от него можно узнать лавку Мари, Левую улочку, дом Ричил и гостиницу. На второй картине только гостиница, но я узнаю её не сразу. Похоже, полотно было создано довольно давно, когда здание было новее. Стволы колонн расписаны так, что похожи на настоящие деревья, на стенах нарисованы другие деревья и кусты. Дверь украшена изображением тропинки, уходящей вдаль под зелёные своды. Сейчас дверь совсем другая, с небольшим окошком — видимо, заменили.

— Теванна! — зову я, стряхнув пыль с рам. — А почему картины перевёрнуты?

— Это картины старика Клода, — говорит она. — Он просит, чтобы все его картины висели именно так. Он, знаешь ли, видит мир по-особому.

— Ох уж эти люди творчества, — понимающе говорю я.

Когда с уборкой покончено, я решаю отправиться к Мари. Ведь ещё один свёрток я так и не доставил. Гилберт соглашается составить мне компанию, и мы выходим вместе.

— И всё же не понимаю, — говорю я, пока мы идём по площади, — отчего ты не сказал Эрнесто правду. Он был бы только рад отправить команду на поиски брата, и не пришлось бы таиться и погружать матросов в сон.

— Мне пришлось бы сказать: «Эрнесто, ты не знал этого, но твой брат был колдуном. К тому же им под конец начало овладевать безумие. Ах да, есть и хорошая новость: вероятно, он жив. Я отправлюсь за ним, но не знаю, в каком состоянии его найду. Может быть, он окончательно свихнулся и живёт, как дикий зверь. Может, стал калекой. Может статься, мне не удастся его вернуть, если он этого не захочет, а может, он меня даже убьёт — кто знает, что у него сейчас в голове».

Гилберт останавливается и продолжает, обернувшись ко мне:

— Даже не хочу представлять, что на это мог бы сказать Эрнесто. Скорее всего, не поверил бы и прогнал меня, и не видать мне тогда корабля. А если бы он всё же поверил, то, могу поспорить, захотел бы поплыть с нами, и его ничто бы не удержало. А я на тот момент считал, что это путешествие могло стоить нам жизни. Даже сейчас, хоть этот город выглядит мирным и я не услышал ничего плохого о Теодоре, я не уверен, что он не опасный человек. Большая сила и нестабильный рассудок — не лучшее сочетание. Ну что, долго будем стоять у Мари на пороге?

Мы стучим и входим. Хозяйка мастерской уже заметила наше приближение благодаря окошку, прорезанному в двери. Она радостно встречает нас.

— Вчера я не успел доставить ещё одну посылку… — начинаю я.

— Как хорошо, что ты не забыл, — улыбается Мари. Она вынимает из стола небольшой свёрток. — Вот это нужно доставить на Нижний рынок. Пойдёшь по Левой улочке, через два дома увидишь переулок, уходящий влево — он приведёт тебя к рынку. Там спросишь у любого, где стоит Кантор, и тебе укажут. У Кантора путаница во рту, но ты внимания не обращай. Зато у него доброе сердце, что намного важнее. Ну что ж, можешь идти. А ты, Гилберт, поможешь мне с другим делом…

Я вновь выхожу на площадь и встречаю Леона. В этот раз на его удочке болтается зелёный бант.

— Доброе утро, Леон! Идёшь на рыбалку? — приветствую его я.

— Доброе! — отвечает он. — Конечно, на рыбалку. Это ведь моя работа.

Налетевший порыв свежего ветра приподнимает его соломенную шляпу, но Леон ловко придерживает её языком.

— Пирожки сегодня снова с малиной? — принюхиваюсь я.

— Что ты, с яблоками, — отвечает он. — Прости, они только для меня и тех, кого я выловлю сегодня. Если будет улов.

— Ну что ж, удачного улова, — желаю ему я и отправляюсь искать рынок.

Рынок находится без труда. Длинные столики под полотняными навесами располагаются поперёк холма, ряды взбираются наверх, как ступени. Рынок невелик и продаётся здесь лишь то, что можно съесть.

Ближе всего ко мне оказывается пухлощёкая торговка рыбой. Она сонно глядит на меня, помаргивая рыжими ресницами, а затем неспешно объясняет, как найти Кантора. Кантор стоит с яблоками где-то в верхних рядах.

Я поднимаюсь по дорожке, ведущей выше по холму, и гляжу на столики слева и справа в поисках яблок. Приободрившиеся торговцы предлагают мне муку, сметану, сливы, но приходится отказываться. Одной самой настойчивой старушке, которая чуть ли не в руки мне вкладывает вафли, я говорю, что у меня нет денег расплатиться.

— Денег? — смеётся она, показывая зубы, растущие в три ряда. — Да ты совсем новичок, здесь ни у кого нет денег. Бери!

— Но как же тогда платить? — я неуверенно сжимаю в руке вафлю.

— А что ты умеешь делать?

— Пожалуй, ничего особенного и не умею, — признаюсь я.

— Тогда поработаешь на общем поле или в садах, — успокаивает меня она. — Так мы и живём. Ешь уже.

Вафля свежая, мягкая, с медовым ароматом. Я благодарю старушку и спрашиваю, не знает ли она, где Кантор.

— А вон он, чуть повыше, — указывает