Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1989 год Страница 28

Город Зосимы Калашникова

Слухами земля полнится. Они-то и привели меня в архангельский Дворец культуры моряков. Здесь, в зале-веранде второго этажа, жил своей жизнью удивительный город — Архангельск начала века, вернее, центральная его часть, тяготеющая к «туманному мысу» Пур-Наволоку.

С одной стороны город-малютка очерчен стеной зала. Она стала фоном, на котором он рельефно смотрится. С другой — темным пластиком обозначена могучая гладь Северной Двины. Этот пластик, пожалуй, единственная условность макетного пейзажа. Все остальное исполнено с такой степенью точности и достоверности, что кажется не просто реальным, но живым. Резные деревянные дома чередуются с каменными строениями; церкви и кафедральный собор — с гостиным двором и складскими постройками; круглые и остроугольные крыши — с шатровыми куполами и причудливыми башенками; красный кирпич — со светлой лепниной и беломорской сосной...

Немало довелось мне видеть разных макетов, но впервые я почувствовал себя возле зданий, в сто раз уменьшенных, не сказочным Гулливером, взирающим с небес на бренную землю, а путником, зачарованно шагающим по этой самой земле...

В ожидании Зосимы Петровича Калашникова, сотворившего в миниатюре заповедный уголок старого Архангельска, я бродил по залу, как незадолго до этого бродил по «большому» Архангельску, сопоставляя очертания сегодняшнего города с прежним; многое узнавал, но многое видел впервые.

«Улицы в Архангельском городе широки, долги и прямы,— писал в 30-е годы певец беломорского Севера Борис Шергин.— На берегу и у торгового звена много каменного строенья, а по улицам и по концам город весь бревенчатый. У нас не любят жить в камне. В сосновом доме воздух легкий и вольный. Строят в два этажа, с вышками, в три, в пять, в семь, в девять окон по фасаду. Дома еще недавно пестро расписывали красками, зеленью, ультрамарином, белилами.

Многие улицы вымощены бревнами, а возле домов обегают по всему городу из конца в конец тесовые широкие мостики для пешей ходьбы. По этим мосточкам век бы бегал. Старым ногам спокойно, молодым — весело и резво. Шаг по асфальту и камню отдается в нашем теле, а ступанье по доскам расходится по дереву, оттого никогда не устают ноги по деревянным нашим мосточкам».

У каждого времени свои привязанности и представления. До 1956 года Архангельск оставался почти сплошь деревянным, шергинским. Затем, по словам другого замечательного писателя-северянина Федора Абрамова, «вырос новый каменный город — с просторными улицами и площадями, с современными благоустроенными жилыми домами и Дворцами культуры, с красивой, может быть, не знающей себе равных, широченной набережной, под стать великой реке, которая беспредельно, как море, разливается под Архангельском».

Поднялись новые микрорайоны — Кузнечевский, Варавино, Привокзальный, поднялись посреди торфяных болот на железобетонных сваях, достигающих в иных местах 20-метровой глубины. Дружно встали светлые этажи, образовав разомкнутые коридоры дворов, уютные скверы и широкие проспекты. Но есть у новых кварталов, и не только в Архангельске, недостаток — похожесть. Если смотреть на него с чисто бытовой стороны, то не так уж он и велик, этот недостаток: главное, есть где жить, а красота и обождать может... Но в том-то и дело, что ожидание красоты не может тянуться вечно, ибо оно, ожидание это, губительно не только для самочувствия человека, но и для его рабочего навыка, и для потребности работать с выдумкой, и для мыслей его о будущем.

Макет Архангельска тем и интересен, что возбуждает ум и память волнующими подробностями прошлого. Каждое здание в нем сделано наособицу, с той мерою подлинного искусства, которое уместно было бы и в современном индустриальном градостроительстве. Старое не следует бездумно копировать и возвеличивать, от этого мало проку, но и проходить мимо него, не ощутив пульса отечественной истории, ее творческого начала, не дрогнув душой от соприкосновения с прекрасным и поучительным,— глухота непозволительная. ..

Размышляя таким образом, я прошел вдоль подмостков, на которых покоился город, повернул назад и тут заметил Калашникова.

В свои семьдесят с гаком лет он был мало похож на хрестоматийного старца, каким почему-то рисовался в моем воображении. Лицо у Зосимы Петровича круглое, тугое, гладко выбритое; губы и глаза улыбчивые; сам он невысок, плотен, чуть грузноват; движения стремительные, порывистые. Деловито развернув сверток, Калашников извлек из него очередное строение, заботливо оглядел, примериваясь, куда поставить. Он явно торопился, ибо ожидал посетителей.

И посетители не замедлили явиться. Судя по акценту, одежде, манере держаться,— туристы из Прибалтики. Калашников взял в одну руку указку, другую по-дирижерски вскинул вверх и вдруг быстро, покачивая ею в такт словам, заговорил:

— Архангельск — город моего детства, моей молодости и, смею думать, меня самого. В нем я прожил от нуля до витка сегодняшнего, а это кое-что значит... Начнем с южного конца города, с Михайло-Архангельского монастыря, имя которого вошло в название города. Прежде он был деревянным, стоял в другом месте, погиб от пожара. Потом отстроен в камне. По-разному жил монастырь в прежние столетия... Хоть и маленьким я был в первые годы Советской власти, а монахов запомнил. Это такие дядьки, будь здоров! Им бы только лес рубить, а они работать не захотели, семей не завели, а пошли грешить по белу свету. Отгородились монастырскими стенами — ели, пили, богу молились, потому и осердила их рабоче-крестьянская революция. Пришлось с ними бороться, и довольно круто... Что до меня, то я до десяти лет богу молился, не потому, что был верующим, а потому, что имел мать-богомолку: попробуй не пойди с нею в церковь. Отец же мой, вечный безбожник, все время на воде — плавал машинистом буксирных пароходов. От него ко мне шли пролетарские взгляды. Да и то сказать, отец был не только рабочим человеком, но и хорошим поэтом, выпустил книги «Радужная наковальня» и «Искры Затона», в 1934 году принят в Союз писателей СССР, ездил делегатом на I Всесоюзный писательский съезд. Писал отец так:

За дымным пологом я вижу синеву,

За прозой линий корпусов фабричных

Я вижу не мираж, а счастье наяву

И переливы радуг безграничных...

Ну так вот, под воздействием отца я перестал молиться, стал пионером, потом комсомольцем. Церковь по-прежнему тянула назад, сопротивлялась, и потому я оказался среди тех, кто отринул бога и стал ломать его храмы. На субботниках при этом мы клятвенно пели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем — мы наш, мы новый мир построим; кто был ничем, тот станет всем!» Разрушили. Построили. Оглянулись. С дальнего-то расстояния все видится шире и предметней. Не надо быть упрямым, надо быть разумным и пытливым... Много времени утекло после тех субботников... Я получил среднее техническое образование, вступил в партию, стал энергетиком. За письменным столом ни одного дня не сидел, руководил прямым производством, а это — генераторы, трансформаторы, опоры, высокое напряжение... Наконец вышел на пенсию. И тут захотелось мне обернуться на прожитые годы, показать их людям помоложе меня, вернуть хоть что-то из ушедшего. Ведь моя биография — маленькая копия с большой истории. Начал с Троицкого кафедрального собора. Вон он стоит, в серединке! Теперь на его месте областной театр драмы имени Ломоносова находится. Да... Попросил я в магазине ящики из чешского картона — чем не строительный материал? Запасся клеем, красками и всем прочим. Делал все точно, по архивным чертежам, ну и конечно — по памяти. За собором пошли макеты домов, церквей. Так вот и до Михайло-Архангельского монастыря добрался...

Тут Калашников щелкнул выключателем, и в окнах города-малютки вспыхнули огни. Другим выключателем щелкнул — и поплыли по залу колокольные звоны.

Все предусмотрел Зосима Петрович, ничего не упустил — изображение дополнил светом, звуком, живым, непричесанным рассказом. Где серьезен, а где и шутку ввернет, «случаем» попотчует. Возле Сурского подворья (ныне здание областного военкомата) вспомнил:

— Одна милая старушка, увидев этот монастырь, прямо затрепетала. Показала на одно окно и говорит: «Здесь мне муж сделал предложение!» Я, конечно, понял, что передо мной бывшая монашенка, расспрашивать не стал, а про себя подумал: «Хорошо, что, делая макеты, я не пропускаю ни одного окна. Большая достоверность возникает из малой...»

Крепко засело в Калашникове желание «обернуться на прожитые годы...». Он не остановился на панораме старого Архангельска, насчитывающей ныне более 300 строений. Воссоздал знаменитый Соловецкий монастырь с его величавыми башнями и рвом, с крепостной стеной, сложенной из огромных валунов, покрытых разноцветными лишайниками (камни для макета собирали соловецкие школьники), с церквами, соборами, палатами, часовней, колокольней, мельницей, галереей, доком, причалом — такими, какими они были опять-таки в начале века.