Коллектив авторов - Российский колокол №1-2 2016 Страница 3

Тюремщик

Зачем мне этот пламенный напор,Оправа моисеева куста.Я знаю, чем неистовей костёр,Тем гуще и чернее темнота.

Страшусь его, держу его внутри,Заветных слов креплю тугую вязь,Но всякий раз шепчу ему: «Гори»,К стене темницы тихо прислонясь.

А он ревёт и бьётся в тенетах,И цепи рвёт, оковами звеня,Струится в кровотоках-желобахБурлящая субстанция огня.

Опять я заключу ее в фиал,Прозрачный, как полярная вода,И повлеку дорогой между скал,Который раз спускаясь в города.

Потребен людям жар моей души.Он хворых от болезней исцелит,Заплоты льда на реках сокрушит,Над хлябями проводит корабли.

И буду я увенчан и любим,Как бог, дарящий таинство огня,И станет праздник, и курений дым,И в храмах песнопенья в честь меня.

Но, отвергая жертвенный елей,Скажу жрецам, явившимся ко мне:«Я лишь тюремщик ярости своей,Вы полюбили отблеск на стене».

Белый стих

Я белый, как мел на беленой стене,Как белая трещина в белой Луне.Я белый, как крем над кофейною пенкой,Такой же, как вы, но другого оттенка.

А люди хохочут, они для меняКак белые ночи для белого дня.Похожи, и все же встречают по коже,За кожи несхожесть кляня и браня.

Скажите мне, белые стены дворцовИ белые бороды всех мудрецов,Зачем в убеленном белилами миреЯ словно закуска на пире отцов?

Быть может, мне стоит окраску сменить?И белую сказку на быль заменить?Не белой вороной, но белой совоюВ белесом безмолвии бело парить.

Чатланский гудбай

Позабыты прежние союзы,В черном небе астры отцвели.Дети Полдня, я целую в дюзыВаши световые корабли.

Бластер, гравицаппа, ключ на «восемь»И скафандр, который не предаст.В долгую космическую осеньУвожу свой старый пепелац.

Растворюсь в туманном Магеллане,Гончих псов оставив за спиной.Нынче и пацаки, и чатланеМогут превратиться в перегной.

Перегной дождями увлажнится.Что же ты не весел, гордый Тарс?Будет кукуруза колоситься,Разбавляя жёлтым красный Марс.

И фастфуд откроют в лунном цирке,Станут там биг-маки продавать.Мне, ребята, хуже чем эцихиВаша сетевая благодать!

Я плевал на ваш комфорт облезлый,На постылый офисный покой,Лучше так, навстречу звездной бездне,Но своей, неторною тропой.

Ни к чему пустые разговоры.Посмотри, как много звезд вокруг!Где-то ждет меня моя Пандора,И Аракис, и планета Блук.

На прощанье гляну исподлобьяИ над полем плавно поднимусь.Радуешься, морда эцилоппья?Не надейся, я еще вернусь.

С армией таких же непослушных,Что без страха цаками звенят.Так что вам, наверно, будет лучшеСрочно трансглюкировать меня.

А иначе наберусь силёнок,Подниму упрямую башку,И взойдет над миром обновлённымГрозное, торжественное «КУ!!!»

Я расту

Мне снилось, что я поднимаюсь, как тесто,Расту неуклонно, как гриб дрожжевой.Из утлой коробочки спаленки теснойПолзу через край, извергаясь отвесноНа гравий бульваров, на пыль мостовой.

Прольюсь, заполняя пустоты и щели,В замочные скважины влезу червём.Во мне кубатура любых помещений.Я неф и притворы, я храм и священник,И масса, и плотность, и смысл, и объём.

Вздымаюсь курганом все шире и выше,Журчу в водотоках, бегу в проводах,Во мне все мосты, и карнизы, и крыши,И листья каштанов, что ветер колышет,И облаком в небе моя борода.

Зачем я? К чему этот рост несуразный?Затем ли, чтоб вечером долгого дняЯ сверху на город взглянул звездоглазно,А тот фонарями, и кольцами газа,И тысячей окон глядел бы в меня…

Пятый маршрут

(из цикла «Московский троллейбус»)

Пятый троллейбус пятого февраля.Снегом припудрены серые скулы льда.Каждый младенец – это отсчет с нуля,Каждое «долго» значит – не навсегда.

Вдоль по Еланского ходит крылатый лев,Над «Буревестником» царствует тень тельца,Евангелисты, головы подперев,Смотрят на землю пристально без конца.

Пятый троллейбус тихо шагает в центр,Окна роддома ловят внезапный блик.Каждые роды – это обвал цен.Все, что неискренно, скроется в тот же миг.

В старой ротонде новую жизнь ждут.Нянька вздыхает, ей надоел снег.Пятый троллейбус – это и твой маршрут,Пятиконечный новенький человек.

Как твое имя? Кажется – Николай?Круглоголовый, плотненький, как атлет.К этому имени лучшая рифма: «май».Что же ты делаешь в сумрачном феврале?

Вьюга и холод? Полно, какой прок?В русской метели трудно искать судьбу.Ангел приник к младенцу и знак дорогНеотвратимо запечатлел на лбу.

Ранняя оттепель гложет в Москве лёд,Ночи холодные, к завтраку – до нуля.Кто его знает, может, еще ждетПятый троллейбус пятого февраля.

Полёт в метро

Рожденный ползать летать не может.Сказал – и сам себе не верю,И как поверить, когда под кожейЗреют курганы жемчужных перьев.

Когда ты ходишь, беремен небом,А всем плевать, потому что сыты.Ты бьёшь по ним обнажённым нервом.Они опускают забрала быта.

А небо жжёт и горит в гортани,Квадратное, острое небо смыслов.Рождённый ползать – и вот ЛЕТАЮ!Орбитой мечты, облаками выстланной.

Очнулся на миг, под крылом планета.Понедельник, утро, в метро тесно.Граждане, уступите место поэту!Будьте людьми, уступите место.

Ракета

Его еще не забыли.Соседи расскажут вкратце,Как рылся в автомобиле,Ходил на канал купаться.

Нескладный, худой, лохматый,Одежда, как на чужого.Едва ли он был солдатомИ вовсе не пил спиртного.

Работал по будням в книжном,В субботу играл на флейте,Чудак с бородою рыжей.Его обожали дети.

Он часто вставал до светаИ что-то на крыше строил.Антенну, маяк, ракету?Из жести неладно скроенную.

За это его ругали,А он лишь молчал угрюмо.Милицию вызывали,Писали доносы в Думу.

И вот дождались, накликалиБеду, что давно витала.Флейтиста – на время в клинику,Ракету – в приём металла.

Наутро в подъезд загаженныйЯвились медбратья дюжие,Здорового быта стражники,Вязать и спасать недужного.

Вломились, а он – на крышу,В ракету, и люк захлопнул.Потом приключилась вспышка,И стекла в подъезде лопнули.

Что было? Одни догадки.Пресс-центр объяснить не может,В газете писали кратко:Мол, был смутьян уничтожен.

Но правды никто не знает,Лишь только расскажут дети,Что рыжий флейтист играетТеперь на другой планете.

Конечно, детям не верили,Но факт оставался фактом:Случайно или намеренно,Чудак запропал куда-то.

Ушел, а внизу осталисьНа кухнях пустые споры,И жизнь с эпилогом «старость»Из длинной цепи повторов.

Работа, зарплата, отдых,Орбиты колец кружение,И небо над крышей в звёздах,Как вызов… как приглашение.

Пицца-поэзия

В коконе прогорклом никотиновом,В стареньком потертом пиджакеШел поэт дворами и квартирами.Шел один, без музы, налегке.

Во дворах сугробы тлели рифами,Оттепель облизывала льды.Он плевался скомканными рифмамиВ черные отверстия воды.

И от рифм, как бесы от причастия,Разбегались живо кто кудаГрязные столичные несчастия,И тогда светлела темнота.

А поэт гулял себе, отмеченныйСветом кухонь, запахом пивных,И ему навстречу были женщины,Но поэту было не до них.

Он искал пристрастно, жадно, искренно,Верил, что живет в Москве однаВечная немеркнущая истина,Слаще меда и пьяней вина.

Он прошел Арбатом и Остоженкой,Пил в Сокольниках и в Тушино бывал.На Таганке ел коньяк с мороженым,На Тверской просил и подавал.

Тасовал метро пустые станции,Выпил все и всех перетусил,А потом устал, сошел с дистанцииИ обратно женщин попросил.

Он как книги женщин перелистывалИ уснул у лучшей под крылом,А его ненайденная истинаЕла суши рядом, за углом.

Паладины истины ретивые,Потружусь отметить вам мораль:Алкоголь и кокон никотиновыйПомешали поискам, а жаль.

Скрипач

Старый еврей водой наполняет таз,Длинными пальцами давит тугой рычаг.Брови густые, сеть морщинок у глаз.Лето. В городе нет работы для скрипача.

Улица пыльная, небо плывет над ней.Ветви акации держат скорлупки гнезд.Птицы ушли к морю искать людей.Ворота открыты, стража бросила пост.

Старый еврей наполнит таз до краев,Поднимет с трудом, неспешно пойдет назад.Ветер прошепчет: «Здравствуй, почтенный Лёв…»Он не ответит, даже не бросит взгляд.

Бражником с губ не шелохнёт «шалом».Незачем людям духов благословлять.Жидкость в тазу – чаянья о былом.Только б дойти, только б не расплескать.

Улицей узкою мимо пустых окон,К башне на площади, там, где растет орех.Жидкость в тазу – мыслей живой огонь.Он пронесет, он принесет за всех.

Мертвое русло, пыли сухой ручейБудет поить, капли грязи презрев.Жизнь это солнце, ярче любых свечей!Жизнь это слово «Аэ… Аэ маэф!»

Дрогнет земля, встанут ростки голов,Плечи и руки закрепощенный прах.«Здравствуй, отец! Здравствуй, почтенный Лёв!»Небо над ним, скрипка в его руках.

Выйдет мелодия дикий, шальной гопак.Тучи закружатся, грянет внезапный гром.Ветхие крылья – старый его пиджак,Пряди седые, тронутые дождем.

Длится и длится звуков и капель вихрь,Бурно вздымается грива живой реки.Видишь ли, мастер? Слышишь ли голос их?Мягких ладоней глиняные хлопки.

Григорий Шувалов