Буратино. Правда и вымысел… - Борис Вячеславович Конофальский Страница 3

Глава семейства влепил звонкую пощёчину жене:

— Дура, что же твоя корова-дочь без юбки по двору ходит?

— Я думала, может хоть кто-нибудь её из-за забора заметит, может, мужа ей найдём, — плакала женщина.

— Нашла, дура? — и уже обращаясь к дуре-дочери и даже протягивая к ней отцовскую длань, отец спросил: — Ну как ты могла, дочка?

— У-у, — с новой силой заревела Роза.

— За что? За что? — Кантор воздел руки вместе с палкой к потолку сарая, как бы взывая к всевышнему.

— За значок, — вдруг произнесла Роза.

— За какой ещё значок? — заинтересовался отец.

— За депутатский, — рыдала дочка, сотрясая всем своим аппетитным телом, — и за два сольдо. Он мне обещал ещё два сольдо.

— Господи, Господи, моя дочь — шлюха! Моя дочь — шлюха! За два сольдо, отвались мои руки, — заорал Кантор, багровея.

— И за значок, — добавила Роза.

— И за значок? — продолжал бушевать Кантор, — Зачем же тебе, пустоголовой корове, значок депутата? Отвечай, а то убью!

— Он красивый, — выла девица, — беленький, синенький и там ещё орёльчик жёлтенький.

— Убью! — тихо сказал Наум, снова хватаясь за сердце, и выронил палку из ослабевших пальцев.

— Папа, не волнуйтесь, вам надо поесть бульоны, — нежно поддержал за локоть отца учёный сын Алех.

— Уйди, — отец пятернёй оттолкнул лицо сына от себя, — ослиная морда. Ты бы поменьше читал свои книжки, а побольше следил за своими братьями и сёстрами, они же доведут меня до апоплексического удара.

А дочь продолжала реветь, как паровая молотилка, не снижая ни тембра, ни мощности звука.

— Прекрати орать, кобылища. Что ты орешь?

— Пусть значок отдаст, — отвечала Роза, — и два сольдо, раз пользовался.

— Значок тебе? — взорвался Наум и, подняв с земли палку, начал дубасить дочь по чём ни попадя, приговаривая при каждом ударе: — Вот тебе значок, вот тебе ещё значок, а вот тебе кокарда. Ты у меня будешь вся в значках, как королевский улан на смотру. Да что там улан. Как лейб-гвардеец Его Величества.

Дочка прибавила ещё децибел, да так, что старший сын прищурился, как от сильного ветра.

— Прекрати реветь, да прекрати же ты реветь, как ноябрьский шторм, — устало сказал отец, опуская палку.

Мать взяла дочь под руку и повела её в дом, где та не унималась еще некоторое время.

— Так, ладно, теперь разберёмся с тобой, — произнёс Наум, переводя дух и глядя в упор на непутёвого сына.

Но в его голосе и тоне Моисей почувствовал усталость и первый раз за всё это время у мальчишки мелькнула надежда, что, может быть, ему повезёт и он не отведает отцовской палки.

— Отвечай, мерзавец, где ты взял депутатский значок? — начал Кантор.

— Я его нашёл, папа, — тонко всхлипывая, отвечал сын.

— Ещё бы, депутатских значков на дороге, что конского навоза в ярмарочный день. И где же ты его нашёл?

— За дровяным сараем, он был приколот к депутату. Он каждую субботу утром там валяется.

— Он наш дровяной сарай за сортир принимает, — пояснил отцу Алех, — всегда в пятницу ложится там спать. От него там уже вся сирень пожелтела.

— Помолчи, — шикнул на умного сына Кантор и, уже обращаясь к непутёвому, спросил: — так ты что, с пьяных депутатов значки снимаешь?

— Ну да, — признался Моисей.

— А где взял два сольдо?

— У него же, у депутата, из кармана и вывалились.

— Да ты и вор к тому же, — простонал Кантор, — Боже мой, Боже мой. Горе мне, горе. Мой сын — вор. Ворует, чтобы платить моей дочери-шлюхе. Он обворовывает депутатов.

— Ничего, — опять вставил Алех, — этот депутат — взяточник, бабник и пьяница, у него денег куры не клюют. Тем более от него нам одна неприятность: в дровяной сарай не зайти, ужас как воняет и дрова в правом углу вечно сырые, и взятки этот депутат берёт о-го-го как много.

— Помолчи, ради Бога, — сказал отец, — все депутаты берут взятки, для этого в университетах учатся. А ты, негодяй, давай значок и деньги.

Мальчишка полез в карман и стал медленно там копаться.

— Быстрее, сукин сын, — рявкнул Кантор и для убедительности взмахнул палкой.

Моисей стал шевелиться чуть быстрее. И вот из кармана его мальчишеских штанов показался кусок грязной тряпки. Парень стал суетливо запихивать её обратно, одновременно пытаясь извлечь вещи, завёрнутые в неё.

Наум не сдержался и ударил сына по руке палкой. И на земляной пол вывалился из тряпки толстый, как трёхгодовалый боров, жёлтый и круглый, как головка сыра, полновесный золотой цехин. Он упал на пол и словно прилип к нему, настолько он был тяжёл, лежал себе на замусоренном полу и желтел, как луна на ночном небе. Все присутствующие смотрели на него, словно заворожённые, не произнося ни слова несколько секунд. Наконец Наум не выдержал:

— Где ты, коровья жвачка, взял столько денег за раз, сколько твой отец зарабатывает за месяц?

— Папаша, я… — только и смог выдавить из себя Моисей, жалостливо глядя отцу в глаза и ища там сочувствия.

— Отвечай, вор, паскудник, негодяй, развратник, скотина, — снова начал свирепеть глава семейства.

— Папаша, — снова жалобно простонал сынок, отчётливо ощущая, насколько сучковат тот воспитательный инструмент, который отец сжимает в руке.

— Отвечай, осёл, не то я тебе сломаю твои козлиные мозги и пообламываю рога.

«Ой, мамочки, что сейчас будет, — подумал мальчишка, — надо бежать».

— Отвечай, последний раз прошу, — предупредил отец.

«Бежать, бежать, бежать», — молоточками постукивало в голове Моисея. Только вот бежать, не подняв с пола такой соблазнительный золотой, ему не хотелось. Зря что ли пропадать монетке в папашином кошельке, а ведь сколько страха пришлось натерпеться, пока обшарил все карманы депутата.

— Ну, держись, — прорычал отец, не выдержав паузы сына, и замахнулся палкой.

Мальчишка упал на колени и взмолился, одновременно тихонько подгребая монетку к себе:

— Папенька, не бейте, я всё расскажу, — загнусавил он.

— Говори, паршивец, а я посмотрю, убить ли тебя палкой или повесить, как последнюю свинью на бойне.

—