Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 2007 год Страница 31

Повезло мне и в другом: вовремя я понял, что хороший актер не обязательно становится хорошим режиссером — это совершенно разные профессии, и не стал совмещать руководство театром с постановочной деятельностью. Поэтому ни одного спектакля я не поставил «под себя», хотя опыты театральной режиссуры у меня все-таки были. Я с Черняховским ставил «Стеньку Разина» и самостоятельно — «Скупщика детей». Но, видимо, создание особого художественного мира на сцене или на экране мне не очень удавалось. С другой стороны, я всегда чувствовал, что как актер представляю собой нечто большее, чем режиссер, и не стал смешивать профессии. Да и невозможно все на свете брать на себя. Надо другим позволять трудиться и выражать нечто важное. А при случае уважаемый товарищами актер всегда сможет стать соавтором режиссера в работе над спектаклем. Помню, с каким трудом я некогда получил право на самостоятельную режиссерскую работу, и сразу начались долгие, мучительные выборы постановочного материала. Они остановились на пьесе по роману американского писателя Джона Херси «Скупщик детей». Затем в череде упорных, серьезных репетиций мы искали характеры и внутренние конфликты героев. …Вот ставим сцены, находим их решения, а они сплошь оказываются неверными. Снова ищем, и так без конца, и актеры вроде бы работают с интересом. Собираем сцены в первый акт, во второй. Делаем первый прогон… И ничего не получается! Длинно, скучно, бесцельно. У меня голова кругом. По спине течет холодный пот. А в голове беспрерывно крутится: «Делать-то что?!» Снова начинаем перебирать сценки и переходы между ними, что-то сокращаем, видя явные длинноты. Опять собираем все вместе… И опять ничего не получается. Проклятая профессия — театр! Кажется, все предусмотрел, обо всем подумал, а спектакль диктует свои законы. И режиссер бессилен перед постановкой, пока эти законы не поймет.

Как я изводился тогда пустым вопрошанием о том, куда же девался весь мой актерский опыт, почему же прошедшие годы труда и душевных затрат не становятся подспорьем в режиссуре. Почему они ничего не стоят перед этой неподдающейся моим усилиям пьесой-загадкой? Тупик. Растерянность. Проклятая профессия — театр! Когда же я отравился этим ядом? Когда?!

Но вот берешь себя в руки. Все пересматриваешь… Резко и беспощадно сокращаем спектакль, снова прогоняем его. И он, кажется, задышал! Но по-своему. Прошел год труда, и от многого, что тяжко найдено, приходится отказаться. Сил и времени потрачено уйма, спектакль вроде бы уже живет, но принимают его далеко не все. Одним не по душе драматургия, другие находят спектакль не слишком серьезным, мол, многовато в нем юмора не по делу, третьих еще что-то не устраивает. В общем-то, это нормально и естественно. Лишь редкие счастливцы среди режиссеров вместе со своим творчеством любимы всеми. Но главное, что уже сложилось нечто и его можно совершенствовать. И театр вновь становится прекрасным: надеждой, открытиями, стонами отчаяния и слезами радости, когда что-то получается. А получается далеко не всегда… Так намыкавшись, я постепенно осознал, что хлеб режиссера, видимо, не для меня.

Находясь во главе актерского коллектива, я также понял, что в искусстве, даже в театральном деле, где в творческий процесс вовлечены многие люди, ответственность за результат все-таки несет один человек. Ему и принимать окончательные решения. В театре — это художественный руководитель, и его удел чем-то сродни уделу полководца. В случае успеха он разделяет победу с каждым солдатом своей армии, а в поражении виновен лишь сам военачальник.

На этих принципах я почти двадцать лет строил руководство театром. Только всему свой срок. Люди стареют, и меня исподволь подтачивают немощи и не дают работать в полную силу. Поэтому, зная свои возможности и болея проблемами театра, в котором служу шесть десятилетий, эту волынку я больше затягивать не хочу. С коллективом, со своими товарищами по профессии я честно объяснился и заявил, что мне пора уходить и с этой должности. И, казалось бы, что может быть проще, чем сложить полномочия в связи с заявлением об уходе, но обстоятельства по-прежнему заставляют меня держаться за руль, поджидая сменщика — нового театрального худрука.

Сейчас для Театра имени Вахтангова, для всего театрального искусства наступил сложный этап. Поэтому не каждый человек, знакомый с проблемами нашего творческого цеха, согласится стать главным режиссером или художественным руководителем. Есть, конечно, есть молодые, сильные, талантливые! Но большинство из них рассуждают так: а зачем мне это надо — решать тысячи вопросов? Их легко понять. Действительность слишком часто заставляет нас заботиться о сиюминутном, наше время ускоряется, уплотняется график личных дел. Одолевает материальное. То же в театре, который перестал быть для актеров главным источником средств к существованию, и они делают в него «набеги», чтобы поддержать профессиональный уровень, не потерять контакт с живым зрителем. Но деньги делают не в театре, а в кино, сериалах, рекламе. Ради них уходят со сцены, забывая, что сквозь телевизионный кинескоп невозможно почувствовать живое дыхание, увидеть взволнованные глаза человека, сопереживающего действию на съемочной площадке. Разве может зритель, который между чашкой кофе и дежурной постирушкой поглядывает на телеэкран, ощутить подлинный накал пьесы и оценить глубину актерского погружения в образ? Для этого нужна особая обстановка, личный настрой, наконец, отсутствие пустяшных хлопот и сосредоточенность на происходящем. А достичь этого можно, лишь глядя из темноты партера или амфитеатра на ярко освещенную сцену, где доподлинно разворачивается действо, бушуют страсти и рождаются идеи. Ведь живое искусство заставляет нашу фантазию работать, оно ратует за высокое понимание жизни против потребления усредненных норм и штампов. Но телевизор — это удобный соблазнитель, он изо дня в день ломает людям мозги, заставляет их соглашаться на дешевые полуфабрикаты, и в условиях такой беспардонной конкуренции театр теряет воздействие на зрителя.

Есть и другая причина. Испокон веков театр был вторым домом для актера, а зачастую первым и единственным. Целые династии лицедеев жили и умирали на подмостках, и вдруг все переменилось. Сегодня лишь наиболее именитые театры, например Малый, МХАТ, Александринка или Вахтанговский, которые можно назвать театральными академиями, еще существуют как своеобразные актерские семьи единомышленников. Но, позволю грубое слово, и эти дома начинают «просвистывать». Это прежде было по-настоящему престижно заявить о себе: «Я служу в театре!» Сейчас молодые без зазрения совести покидают подмостки, на которых получили школу. А сцене нужна свежая кровь, без нее традиции умирают, и каждый театр, чтобы выжить, лупит по-своему — либо берет количеством и завлекает зрителя перенасыщенным репертуаром, либо повышает цену на билеты, либо еще что-то изобретает.

В советскую эпоху служил у нас в театре Сергей Владимирович Лукьянов, был он заметным актером и роли получал нешуточные, но вот задумал перейти во МХАТ, и сразу возникли осложнения. Он словно отказался от одной семьи, а в другую полностью не влился. Не был там принят за своего и с первых ролей съехал на второстепенные. Надо сказать, такой переход воспринимался нашей профессиональной общественностью как событие неординарное, случившееся из ряда вон. Не удовлетворившись новым положением во МХАТе, Лукьянов вернулся в коллектив вахтанговцев будто надломленным, но теперь и они неоднозначно поглядывали на него. Уже немолодой Сергей Владимирович очень переживал это двойственное положение, и произошло несчастье: во время одного из собраний с ним случился второй инфаркт, от которого актер умер. Ныне, наверное, трудно представить себе внутреннюю напряженность подобной коллизии, ведь человек ищет, где лучше, и в массах оправдываются такие поиски. Поэтому современные актеры, продолжая числиться в одном театре, порой куда активнее сотрудничают с другим, а то и с несколькими. И родному театру мука с такими антрепризами! Вроде есть человек в штате, а рассчитывать на него в полной мере нельзя.

Да и зритель едва ли выигрывает. Ведь даже хороший актер, соблазненный заработком на стороне, оказавшись в жестких финансовых и временных рамках, невольно снижает творческую самоотдачу — от усталости, напряжения, от необходимости слишком часто перевоплощаться во многих героев. И если окончательно возобладает принцип «на деньги, давай искусство, а какое — неважно», то прежде всего пострадает само искусство — из-за снижения планки мастерства. И зритель неминуемо испортит себе вкус.

В антрепризном театре постоянно происходит смена действующих лиц. По конъюнктурным соображениям даже внутри одного спектакля уходят одни исполнители, появляются другие. И человек, пришедший в театр, чтобы порадоваться при виде любимого артиста, расхохотаться вместе с ним или поплакать, остается в недоумении, увидев обезличенный маскарад, какую-то незапоминающуюся вампуку. А ведь было, и я тому свидетель, как тысячи театралов с ночи стояли в кассах за билетами, сверяли свою очередь по исписанным чернилами ладошкам лишь для того, чтобы попасть на нашумевший спектакль, на дорогого сердцу актера. Чтобы в зрительском зале обрести отдохновение от повседневности, ощутить душевный подъем или интеллектуальное откровение. Тогда, оплатив входной билет, они не продукт покупали, но подлинно приобщались к искусству. Сейчас же, случается, прицениваются к исполнителям и постановкам, как к колбасе, мол, вчера было с перчиком, а сегодня пресновато.