Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1977 год Страница 31

Зейтун — широкоплечий, коренастый, как штангист-средневес, и в то же время удивительно гибкий, с точными кошачьими движениями канатоходца.

— В Тютю-су едем, в мое ущелье, — говорит Зейтун.

— А туры там есть? — спрашиваю на всякий случай, потому что чувствую: сегодня такой день, что их просто не может не быть.

— Туров много. Во-о-от такие рога, — говорит Зейтун, разводя руки.

Продираясь сквозь заросли ольхи, лещины, облепихи, машина подъезжает к речке Тютю-су (Облепиховая река). Дальше только пешком. Большую часть поклажи нагрузил на себя могучий Зейтун, мы почти налегке, и все же... Трудно ходить в горах.

— Сколько километров? — спрашиваю я как бы из любопытства.

Зейтун неопределенно пожимает плечами.

— Километры не считаю, поляны считаю. Первая поляна, вторая, третья... Потом хижина.

Тропа прорезает буйный горный лес, идем как в зеленом туннеле. Но кое-где лесные стены раздвигаются, и тогда Дауд и Зейтун останавливаются, вынимают из чехлов бинокли. Наверное, это их, привычные наблюдательные пункты.

Противоположный склон ущелья понизу, у реки, укрыт кудрявой зеленью леса. Выше поднимаются бледно-зеленые, словно апрельские, березняки с темными вкраплениями сосен, еще выше, — пепельно-серые нераспустившиеся мартовские березки. Сюда, на высоту трех тысяч метров, в июне только-только пришла весна. Над березняками — линялая холстина прошлогодней травы, еще выше — лишайники, мхи, голый камень, а там и вечный снег. Нам предстоит пройти весь этот путь, туры живут у кромки снегов.

— Вот и солонцы, — говорит Зейтун. — Туры спускаются сюда по той лощине. Каждый год мы кладем новые куски соли...

Соль лежала прямо на скалах, рядом с дорогой. Не без труда мы забрались к тропам, пробитым турьими копытами.

— Сейчас тут были, — сказал Дауд, снимая с ветки клок розовой шерсти. Туриная шерсть была легкой и тонкой...

До хижины мы добрались лишь на склоне дня. Пока натаскали дров для костра, солнце спряталось за гребень, и сразу стало холодно. Поужинав с нами, Дауд отправился в обратный путь. В городе его ждали дела. Пообещал вернуться завтра. Так мы остались втроем у костра.

Стены ущелья потемнели и сдвинулись. Небо обсыпали мелкие, колючие звезды. Зато удивительным фосфорным огнем налилась снежная громада пика Тютю-Баши. Костер наш, еще недавно бледный и немощный, набрал золотую горячую силу, и сразу зафыркал, звеня крышкой, черный от копоти чайник. Чай был заварен побегами дикой смородины...

— Вот мне двадцать пять лет, да? — заговорил Зейтун. — Когда в школе учился, не знал, кем стать. В армии служил, потом на шахте работал, на стройке, везде чего-то не хватало. Везде, понимаешь, тоска мне, и не знаю от чего. Бояться стал. Что ж, думаю, ни к какому делу не годен? Дауд Азретович взял меня егерем. И сразу я понял, чего не хватало. Простора этого. Костра. Туров. Орлов. Гор этих. Без гор я как больной...

— Браконьеры сюда заходят? — спросил Монин.

— Как же. Город рядом. Но теперь редко ходят. В это лето вообще ни одного не было.

— Трудно найти здесь человека...

— Найду. Если выстрел услышу, обязательно найду, — ответил Зейтун без тени хвастовства. — Для вора эти. горы чужие, он всего боится, а для меня как дом. Я в горах не пропаду. Там вон, на гребне Чалмаз-Баши, три раза ночевал. В метель, без спального мешка, а вот живой.

Тогда я увидел тура-одинца. Огромного. Такого никогда не видел! Наверное, очень старый был, раз ушел из стада. Очень хотелось мне рога рассмотреть. Стал подбираться. Он осторожный, как белый тур. Уходит все выше и выше. Ну и я за ним. А скалы крутые, и снега очень много. Вдруг слышу удары. Будто камни сталкиваются. В горах только две страшные вещи: лавина и камнепад. Даже один камень сверху летит, прыгает, и то не знаешь куда деваться. Постоял. Вроде тихо. Потом опять — тах-х-х! Эхо даже. Прошел еще и вижу — два тура-рогача бегут вверх. Один вроде убегает, другой догоняет. Вдруг тот, что впереди, оборачивается, встает на дыбы и рогами по рогам — тах! Потом снова один начинает убегать, и снова верхний бьет нижнего рогами. И знаете, где бьются? На такой крутизне, что просто удержаться нельзя! Это осенью было. В первый раз я видел гон туров.

Они уходили все выше, и я за ними. Незаметно на гребне оказался. Вдруг, знаете, как осенью в горах, ветер, снег — ничего не видать. Метель. Забрался под скалу. «Что делать?» — думаю. Вниз не спуститься и оставаться нельзя, замерзну... Только чувствую, от земли как будто тепло идет. Руками пощупал — мягкая, как пашня. Сунул под голову рюкзак, накрылся телогрейкой и заснул. Не скажу, что было тепло. Но ведь не замерз! Утром метель кончилась, я осмотрелся и понял, что ночевал на турьей лежке. Тут под скалой все было выстлано слоем навоза. Вот откуда тепло...

Мы поднялись с первым светом. Мир вокруг нас был седым от росы, продрогшим до костей. На костре уже кипел чайник. Рядом на газете лежал крупно нарезанный хлеб, вареное мясо, редиска. Сам Зейтун, привалившись к камню, смотрел в бинокль. Он кивнул нам и буднично сказал: «Вон они, целое стадо».

Просто удивительно, до чего туры были непохожи на то, что я ожидал увидеть! По освещенному солнцем склону лениво бродило около двадцати розовых коз. Я разглядел рядом с ними и козлят. У меня было такое чувство, словно меня обокрали. Морочили, томили и наконец подсунули какую-то жалкую подделку.

— У них даже рогов нет! — возмутился я. — Это не туры! Козы какие-то комолые.

— Козы, козы, — согласился Зейтун. — Теперь туда смотри.

Я долго искал скалу, на которую показывал Зейтун, и вдруг наткнулся...

На плоской вершине скалы, как на постаменте, картинно лежал тур. Рога его были так велики и тяжелы, что, казалось, они оттягивают назад его гордую голову с мефистофельской бородкой. Рядом с этим наследным принцем гор домашние козлы показались бы плебеями, надутыми выскочками.

— Ай, Тулайбаш! Ай, Круторогий! — восхищался Зейтун. — Не меньше трехсот килограммов весит, одни рога килограммов двадцать... Восемнадцать лет ему, не меньше.

Тут я увидел, что Тулайбаш не один. Вокруг скалы лежали и бродили другие туры, среди которых было немало великолепных рогачей.

Я стал считать, дошел до тридцати, сбился, начал снова.

— Пятьдесят, — сказал Зейтун. — Все утро считаю их.

И вдруг... Я не поверил своим глазам! Чуть выше скалы, между камнями, белело пятно! Я зажмурился. Взглянул снова, пятно не пропало. Мне показалось, что оно двинулось...

— Зейтун! — сказал я почему-то шепотом. — Глянь-ка повыше, между камнями...

Зейтун как-то странно глянул на меня и уставился в бинокль. «А что там?» — спросил он наконец.

— Женя, ну ты хоть видел? — взмолился я.

— Вот подойти бы на полкилометра, — сказал Монин голосом отпетого браконьера, — я бы его точно снял. Какой кадр лежит!

— Трудно подойти, — отозвался Зейтун. — Вон до того лесочка можно, а дальше прятаться негде.

— Пошли, — скомандовал фотокорреспондент, навинчивая на камеру чуть не метровую трубу телеобъектива.

Лесок, отлично видимый в восьмикратный бинокль, оказался очень далеким. И вообще, совершенно непонятно, как он вырос тут, у границы снегов, где не растет даже карликовая ива. Лес состоял из низеньких, невероятно изогнутых и, по-видимому, очень старых сосен. Росли они прямо на осыпи, на громоздящихся камнях, покрытых мягким ковром мхов, подушками стелющегося можжевельника. Раздвигая свисающие с сучьев зеленые бороды лишайников, мы подошли к краю леса и снова взялись за бинокли.

— Далеко, — сказал Женя.

Белого пятна между камнями не было. «Неужели почудилось, — думал я, — если это снег, он бы и сейчас там лежал...»

— Вот что. Ветер на нас, — сказал Зейтун. — Пойдем сколько сможем, хорошо бы до тех камней.

До камней мы дошли. Тут Зейтун лег и дал нам знак приготовиться. Женя выставил из-за камня черный ствол фоторужья. Он успел щелкнуть два или три раза, когда раздались странные звуки. Словно кто-то протяжно дунул в свирель, рассеянно пробежав пальцами по клапанам...

При первых же звуках туры замерли, как бы растворившись среди желтых скал. Тулайбаш вскочил, точно подброшенный пружиной. Казалось, он звенел от напряжения и тревоги.

Свирели запели громче.

— Все, — громко сказал Зейтун, — улары!

Раздался резкий свист, и туры розовым облаком снялись со скал. Снялись, как стая больших птиц. Прыжки их казались медленными, как взмахи крыльев.

И опять мне почудилось, будто между скал мелькнуло что-то белое...

— Кто свистел?

Зейтун рассмеялся.

— Он свистел, Тулайбаш, такой у них знак тревоги.

— А эти... свирели?

— Улары. Горные индейки. Они всегда тут, рядом с турами. Улары — глаза и уши туров, попробуй подберись. — Зейтун оживился. — Ну, видали, как бегут! Как птицы, точно? Знаете, почему им легко бегать? У них копыто по краю твердое, костяное, а снизу мягкое, как у собаки.