Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09 Страница 32

Скупо и расчетливо в «Гиперионе»[34] рассыпаны неясные упоминания о Бродягах — космических кочевниках, Шрайке — мстительном сверхсуществе, иногда, якобы, исполняющем желания (действительно, может быть, он их исполняет, но каким-то шутовским образом, за всем этим стоит какая-то дьявольская насмешка), и Гробницах Времени (которые «начинают открываться», и еще неясно, к чему это приведет), создавая причудливый узор Эпохи Конца, на столетия отстоящей от нашего времени.

Предвосхищают ужас неотвратимой грядущей бойни, межзвездного Апокалипсиса знаки, переданные из будущего, и строки стихов, рвущиеся в мир из-под пера поэта; опасность исходит от самых безобидных на первый вещей и самых соблазнительных предложений — так что в конце концов вздыхаешь с облегчением, обнаружив, что всеобщее разрушение не столь уж страшит, а некоторые, казалось бы, безвозвратно погибшие герои вновь оживают.

Но не тем хорош Дэн Симмонс, что сюжет его романов как-то особенно заковырист.

В какой-то момент, ухватив общую структуру «Гипериона», отмечаешь подчеркнутую непретенциозность этой самой структуры. Это шесть исповедей участников паломничества к Шрайку, призванного, на первый взгляд, неизбежную катастрофу предотвратить, но такого же безнадежного, как и действия облеченного властью Альтинга, и вооруженного сверхмощным оружием флота ВКС. В эти вставные новеллы вплетены дневники, юношеские воспоминания… Таким образом «Гиперион» сразу же опрокидывается в прошлое, основные события доведены лишь до прихода паломников в долину Гробниц Времени. Конфетка, которой поманили, обещана лишь во второй части, в «Падении Гипериона», и, чтобы получить удовольствие от чтения «Гипериона», приходится заранее смириться с непрерывными ретардациями и отвлечениями от основной линии — противостояния Гегемонии, то есть планет Великой Сети и Бродяг.

Такое построение романа (недаром в начальной главе «Гипериона» поминаются «Кентерберийские рассказы» Чосера), по всей видимости, должно вызвать законное уважение и подчеркнуть серьезность намерений самого автора, который пользуется столь скромными средствами, чтобы нарисовать масштабную картину жизни всего человечества, расселившегося по Галактике. Но это достоинство «Гипериона» лично для меня не является решающим, тем более, что оно имеет и свою оборотную сторону.

Во-первых, временами рассказчик в Дэне Симмонсе берет верх над романистом — и тогда отдельные ответвления сюжета становятся слишком самодостаточными, искусственно привинченными к основному корпусу. Это касается, например, главы «Вспоминая Сири», первоначально бывшей отдельной повестью, опубликованной Симмонсом в 1983 году. Лучше бы так отдельной повестью ей и оставаться… Линия священника («Человек, который искал Бога») на первый взгляд тоже требует к себе большего внимания и кое-что теряет, оказываясь в составе романа. Но свое полное развитие она получает в третьем романе цикла, в «Эндимионе», где уже новые герои бесстрашно вступают в борьбу с теократическим межпланетным государством Ордена, продуктом того самого дьявольского искушения бессмертием, что предоставляет своему хозяину паразит-крестоформ из первого романа.

Философские построения Дэна Симмонса увлекательны сами по себе, но порой оставляют впечатление стрельбы из пушек по воробьям, ибо наиболее изысканные ходы мысли автора и героев (скажем, Бог отнял у Авраама сына, заставив признать высшей ценностью спасение своей собственной души — совсем не по Кьеркегору; или идея о принципиальной амбивалентности творчества, когда равновероятно и то, что поэт всего лишь отображает зло мира в своих творения, и то, что монстр рожден именно его вдохновением) не оказывают в конечном счете реального влияния на само действие, которое развивается по законам иного жанра, приводимого в действие пружиной интриги, а не метафизическим ветерком. Сомнения Сола Вайнтрауба обречены оставаться сомнениями, путь Северна ведет в пустоту, растворяя в общем потоке всеобщего разрушения без остатка все догадки касательно настоящего устройства бытия… Кому-нибудь может даже показаться, что не любит Дэн Симмонс своих героев, с холодным интересом вивисектора нанизывая их на ветви Древа Боли, как мясо на шампуры. То, что Дэн Симмонс — мастер короткой формы, доказывают престижные премии, но нам от этого не легче[35]…

Во-вторых, уже вторая часть тетралогии, «Падение Гипериона», с необходимостью разрушает структурную замкнутость первой, отнюдь не расширяя то внутреннее романное пространство, что уже сформировано «Гиперионом», и даже снижая местами тот эмоциональный накал, что является, по-моему, основным преимуществом романа первого. Надо отдать должное, «Падение» все же гораздо динамичнее и насыщеннее событиями, но в этом ему состязаться с большинством романов такого рода[36] смешно, не в этом его преимущество…

Кстати сказать, в отличие от «Гипериона», «Падение» все же не получило «Хьюго», лишь побывав в 1990 г. в числе лидеров.

Как легко было бы предположить, остался незамкнутым и «Эндимион», лишь в самом начале пообещав разрешение всех загадок и сюжетных линий — но здесь уже в полной мере вступают в действие законы СЕРИИ.

Герои Дэна Симмонса затеряны в перенаселенном мире будущего, каждый из них по-своему одинок, и их путь по стремительно пустеющим дорогам Гипериона только переводит это одиночество из плана метафизического в план чисто материальный. Они теряются, снова находятся, учатся любить и уважать друг друга. Их души, выгоревшие среди непонимания, отчужденности, жестокости цивилизации, стремительно ведомой к концу волей строящих своего собственного Бога искусственных разумов (ИскИнов из так называемого Техно-Центра), открываются навстречу дружбе и проникаются ответственностью за судьбы всего человечества. Личная месть и личная страсть уступают напору Истории, стремительно вторгающейся на пятачок долины Гробниц Времени.

Исподволь автор подводит нас к истокам крушения сконструированной им цивилизации. Все поры ее (как пространство между порталами нуль-сети ИскИнами), забиты эгоизмом, пошлостью и самодовольством, нежеланием понимать Других и пренебрежением Красотой — будь то красота отточенной поэтической строки или живые острова и разумные дельфины Мауи-Обетованной.

Мир, где никому не нужно подлинное творчество, обречен и не имеет больше права на существование. Эту нехитрую истину каждый из героев Симмонса постигает по-своему, за болью потерь, сквозь мучения и предательства стремясь увидеть то Будущее свободно развивающихся личностей, которое приближает каждый их шаг. Имя замечательного английского поэта Джона Китса становится особой эмблемой, паролем, связывающим времена. Умерший среди равнодушия и ханжества поэт, «эпохи до Хиджры» волею фантаста оживает в технократическом мире и ведет нас, как новый Вергилий, по стремительно сужающимся кругам этого нового Ада, изведавшего «чистую поэзию боли».

Главное, в чем преуспел Дэн Симмонс, — это выражение ощущения настоящего художника, поэта, священника, воина, живущих в этакой необъятной Стране Дураков с кучей электронных штучек, где люди лишены обычного человеческого тепла и, по сути, не нужны друг другу.

Две вещи — Красота и Боль — это то, что приходит у Дэна Симмонса на смену почти отсутствующим в его мире Добру и Справедливости, это то окончательное и непреложно авторитетное для всех разуверившихся и всячески обделенных судьбою, против чего не поспоришь и с чем волей-неволей приходится считаться, как с новым всемирным законом. Шрайк несет с собой Боль — и, следовательно, он реален. Поэмы Мартина Силена прекрасны — следовательно, они обладают своей собственной силой. Поэт считает, что это он породил или вызвал чудовище, но именно стихи позволяют на мгновение уменьшить невыносимую боль — и тем самым вступить в особое единоборство, происходящее в иной, чем битвы полковника Кассада, плоскости; у Мартина Силена свои счеты с Повелителем Боли, по которым он заплатит в «Эндимионе», его про’клятые стихи звучат и века спустя в душе мятежного героя, разоблачая ясную, но лишенную красоты картину мироздания, сконструированную Орденом. В этом своя особая метафора, отсылающая к Бодлеру («Les Fleurs du Маl»)[37], Китсу, Йейтсу и еще многим, тем, кто был до и после них, возводя единый Храм, не ведающий относительности всех прочих истин. Поэзия, Творчество — как парение над Бездной, как поиски все более изысканных страданий в невиданной человеческой гордыни носителей «обнаженного сердца».

О «Гиперионе» я впервые узнал из статьи ныне покойного писателя и переводчика Александра Щербакова, опубликованной в «Интеркоме» N 1 (3) за 1992. Там же сообщалось и об осуществленном первом переводе первого романа (где он, кстати, тот перевод?). После этого оставалось только с нетерпением ждать самой книги. Конечно, не все из обещанного мэтром сбылось наяву. И мало что, честно говоря, роднит романы Дэна Симмонса со Стругацкими, неужто, в самом деле, Бродяги похожи на Странников, а сверхнаркотик флэшбэк — это тот самый знаменитый слег?! И в «Падении Гипериона» не обнаружилось обещанной сложнейшей и тщательно прописанной системы миров, планет… Результат сочинения романа с помощью компьютерных сетевых графиков оказался не столь уж впечатляющим, знаем мы романы и покруче, возьмите того же Желязны или Френка Херберта… А в Дэне Симмонсе подкупает иное: мудрость отшельника со Скалистых гор, постигшего сущность Красоты и Боли. Только, помнится, еще Федор Михайлович (Достоевский) горевал о людях, которые «провозгласили, что страдание есть красота, ибо в страдании лишь мысль. Они воспели страдание в песнях своих»[38]. Что ж, будем благодарны за возвращение к этой мысли.