Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02 Страница 33

Оказалось, что она друг того самого профессора, что квартирует на Вилла-И-Татти по долгу службы. Ох, да что говорить, чего стоил один только букетик тех, более «простых» смертных, что окружали ее, — и ведь мой научный руководитель предупреждал меня! Судья, адвокат (с высоким лбом, длинным крючковатым носом и аккуратно наманикюренными ногтями), хирург по пластическим операциям (еще одно, пожалуй, даже большее, чем гинеколог, знамение времени, а?), монах-доминиканец (которому посчастливилось быть братом члена Городского Совета Флоренции), вице-президент ведущей коммуникационной компании, обслуживающей Великую Тосканию, плюс несколько историков искусства да один-единственный инженеришка, вся цель жизни которого сводится к тому, чтобы падающая Пизанская Башня не упала окончательно. Веселая компашка, доложу я тебе. Я была ЕДИНСТВЕННЫМ историком среди всех! Да, чуть не забыла. Был еще один знаменитый повар. Отпущенный «ради воскресенья», по выражению монаха-доминиканца. (Чтобы, приобщившись к Высокой Культуре, обогатить новейшими идеями свое кулинарное искусство!) Если рассказывать все с самого начала — Блейк встретила меня около Архива, мы прошли к ее машине, сели и поехали на И-Татти. Она обещала показать мне окрестности после ленча. Аперитив (разносчиками были мужчины явно славянского типа, обслуживавшие нас в полной официантской форме со всевозможными регалиями) подавали в комнате, все стены которой, сплошь, от потолка до пола, были покрыты старинной итальянской росписью, более чем наполовину сохранившейся еще со времен Ренессанса (если не раньше). Французские окна выходили на широкую террасу — прямо от нее начинался прекрасный сад, расположенный уступами, и тянулся далеко-далеко, покуда не сливался с виноградником и рощицей олив. Жена профессора сообщила мне, что согласно завещанию Беренсона, И-Татти сама обеспечивает себя большей частью продуктов (и вином) — и многое из того, что пошло сегодня на стол к нашему ленчу, взято из этого сада… (Из-за тона, который она взяла со мной, меня так и подмывало спросить, неужели и пшеницу, которая пошла сегодня на макароны, они выращивают и превращают в муку сами? — Увы, это лишь окончательно уронило бы меня в ее глазах — прежде всего в социальном плане…) Что еще? Право, даже не знаю. Общее впечатление ужасающей претенциозности. Удивляюсь, как Блейк выносит все это. Я имею в виду, в мечтах все выглядело гораздо соблазнительнее, чем оказалось в действительности. Эти люди — воплощенное самодовольство; что касается разговора (время от времени он даже шел по-английски), то в интеллектуальном плане он поражает своей полной бессодержательностью. Просто анекдотцы о том о сем и так далее. (Снисходительное упоминание о снеге как о «массовой галлюцинации» — не волнуйся, я не проронила ни слова, из того, что ты написал мне в письме.) Довольно неуклюже я пыталась расправиться с главным блюдом и. одновременно думать на итальянском — и то и другое получалось у меня неважно. Мне пришлось выслушать целую распеканцию от монаха (чей галстук был вручную СКОМБИНИРОВАН из бумаги и шелка! — как я подозреваю, и рубашка тоже) по поводу языка, т. е. терминологии, которую я собираюсь использовать в своей диссертации, — обычный бред сивой кобылы о том, что нельзя подходить к флорентийскому Треченто и Кватроченто с мерками современной демократии, о том, что я абсолютно не понимаю типа отношений между клиентом и патроном, о том, что гуманистические искусство и литература никогда бы не расцвели, не будь этих самых отношений, но самым тошнотворным из всего этого бреда была старая, занюханная концепция мужской «дружбы» между патроном и клиентами того времени. Хорошо, сказала я, значит, таким вот образом Благородный дон мафиози выражает любовь и дружбу к своей разбойной «семье»…

Подобными разговорами я не снискала себе славы.

Но наихудший момент наступил, когда перешли к фруктам и сыру. Без всякой задней мысли я положила себе на тарелку яблоко и кусочек стильтона. Вообрази же мой ужас, когда я увидела, как все вокруг меня (то есть БУКВАЛЬНО ВСЕ) принялись мастерски орудовать ножами и вилками, расправляясь со СВОИМИ фруктами! Я пошла на компромисс — разрезала яблоко на четвертинки и съела его НЕОЧИЩЕННЫМ, с серединкой и всем прочим и — о ужас! — с помощью ПАЛЬЦЕВ. Уж лучше бы мне было положить себе винограду. (Хотя я видела, как некоторые люди очищали каждую виноградинку, накалывая ее на вилку, прежде чем поднести ко рту!) Думаю, я не создана для изящной жизни. Остается только надеяться, что я не слишком подвела Блейк. Обед же оказался так себе: даже пища далеко не всегда была первосортной. И никаких дополнительных блюд — к тому же они заметно пожадничали с вином. Но прогулка была просто ВОСХИТИТЕЛЬНА. Оказывается, у Блейк здесь свой собственный рабочий кабинет. Представляешь… и библиотека у них есть, самая настоящая. А это значит, что Блейк не нужно таскаться в Националку, трепать себе нервы с непрошибаемыми людишками и связываться со всей прочей шайкой-лейкой из Архива. Все это очень и очень недурно (особенно если бы всех снобов можно было выгнать на фиг). В конце этого «высококультурного» мероприятия, Блейк отрядила Джэми Фроста, чтобы он подкинул меня до Центра. Джэми сотрудничал в И-Татти в прошлом году. Сейчас он живет в старой башне неподалеку от Фьезоле. Благодаря странному стечению обстоятельств я знаю про его связь с Линет. (Есть определенная противоестественность, в том, что: а) их встречи происходят тайно; б) он предпочитает исключительно анальный секс и мало интересуется всем остальным. Линет говорит, они используют неподсоленное масло). Его постоянная подружка, Зина Немерова, поехала вместе с нами. (НЕЛЕПАЯ ситуация. Линет говорит о Зине, захлебываясь ненавистью, в другое время ей абсолютно несвойственной. Я чувствовала себя… довольно неловко.) Всю дорогу до Центра Джэми и Зина чесали языки о профессоре и его жене, которые воображают себя большими шишками в И-Татти. (Держу пари, тут замешано нечто личное, особенно судя по тону, каким Зина говорит о жене. Не забыть спросить Линет, может быть, у нее имеются определенные соображения по этому поводу.) Ну и конечно, я сидела и думала о Джэми, который даже не подозревает, что мне все известно о нем с Линет…

Ну и жизнь здесь — куда ни глянь, сплошной беспросвет. Деньги и секс, ты меня понимаешь… Может быть, это оттого, что всяк — здесь — знает — все — про каждого — варясь в одном коллективе… Как бы то ни было, все это рождает во мне дикое раздражение и жестокую ностальгию: если б ты знал, как я тоскую по своему хорошенькому чистенькому Сиэтлу, по своим добрым старым друзьям-знакомым.

С любовью,

Дэнни.

ЭОТ

Адресант: Лорэ (а) ист. Флоренция. Универснет // 14:45 GMT 270919

Адресат: Баринг (а) хим. Вашингтон. Универснет // 06:57 PDT 270919

Кому: Николасу Барингу От кого: Дениз Лорэ

Примечание: Частная переписка

27 сентября 2019.

В пятницу днем.

Я не могу больше. Не могу и все. Не знаю, что делать дальше с этой диссертацией. Чем больше я думаю о ней, тем глупее представляется мне общий замысел работы. Мне хотелось изучить историю преступления и наказания, что-то вроде этого, и чтобы все документы можно было найти в одном определенном месте, свободном для доступа… Вместо этого приходится таскаться по двенадцати различным архивам, и вдобавок исследование грозит стать бесконечным: каждый новый шаг в этом направлении сводит на нет все мои довольно робкие попытки осмыслить сам материал… и как будто бы люди не знают в глубине души, что ранняя Флорентийская Республика была действительно насквозь коррумпирована и что отношения между людьми вписывались в ту же мафиозную структуру, только более гибкую, которая позволяла избегать грубых стычек и резни — к исключительному удовольствию главных игроков… Короче, я сделала большую ошибку. Думаю, мне не нужно было сглаживать да приглаживать основную концепцию моей работы в присутствии научного руководителя и всего остального диссертационного совета… Не знаю, с каким лицом покажусь я теперь в Архиве. (Но я покажусь непременно, будь спокоен. Я знаю, зачем я здесь и зачем я трачу все оставшееся от дедушки наследство, просиживая здесь.) Но это чертовски ТЯЖЕЛО!!! Слушай. Я не знаю, ПОЧЕМУ они поступили так со мной сегодня. Думаю, потому что я всего-навсего небогатая американка, аспирантишка, вообще никто. (Вряд ли они разнюхали настоящую тему моей диссертации, как ты думаешь? Во всяком случае, они не стали бы «преследовать» меня за это. Хотя Джефф намекнул-таки в общих словах на тему исследования в том рекомендательном письме, которое он написал, чтобы я смогла получить свое разрешение…) Итак о том, что случилось. Настоящий кошмар, только «наяву». Прихожу сегодня утром в Депозитарий, чтобы получить свои документы. И среди них — тот самый нотариальный акт, с которым мне пришлось основательно поработать две недели назад. Поскольку мне хотелось проследить дальше нащупанную в нем ниточку и не хотелось при этом сбрасывать остальные документы, то, учитывая ограничение, накладываемое на число книг, которые можно одновременно держать на депозите, я сбросила сам нотариальный акт и заказала новые материалы, могущие, как мне казалось, пролить дополнительный свет на некоторые места в этом акте. Новые материалы оказались очень интересными. Но теперь у меня возникли некоторые сомнения по поводу собственных выписок из того акта. Тогда я решила перезаказать его (конечно же, должным образом сбросив spoglio из Aquisit е Doni, чтобы остаться в рамках установленных ограничений). Итак, сегодня утром я передала листочек с копией заказа (эти придурки заставляют нас пользоваться копиркой — нет чтобы компьютеризовать сам процесс!) этим любителям комиксов из Депозитария, и ты бы видел, какой шквал оскорблений это вызвало! Все произошло так быстро, что я целую минуту не могла понять причину их негодования — а ею послужил перезаказ материала, находившегося у меня на руках две недели назад! (НИКТО И НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛ МНЕ, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ ПРАВИЛО, ЗАПРЕЩАЮЩЕЕ ДЕЛАТЬ ЭТО!.. И ЕГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ — ВСЯКИЙ, С КЕМ Я ВПОСЛЕДСТВИИ ГОВОРИЛА ОБ ЭТОМ ИНЦИДЕНТЕ, УВЕРЯЛ МЕНЯ, ЧТО ВСЕ!!!!!! ЧАСТО ПЕРЕЗАКАЗЫВАЮТ МАТЕРИАЛЫ ПО ПРИЧИНЕ УСТАНОВЛЕННОГО ЛИМИТА!!!!!!!!) Естественно, я попыталась объяснить, что у меня возникла необходимость еще раз просмотреть документ. Но это не помогло! Как заведенные, они повторяли снова и снова — высокими, почти визгливыми голосами (явно передразнивая меня при этом): «Est finito, questo documento» — и, произнося «questo documento», тыкали указательными пальцами в журнал, чтобы подтвердить мои собственные слова о том, что я закончила работу с документом и не возражала против его возвращения в хранилище. А затем подошел тот мужик, что является ответственным по Sala di Consultare, и внес свои пятьдесят лир в общий хор. О Господи Иисусе! Можно было подумать, что я пыталась писать чернилами на полях или вкрутить добротную 25-ваттную лампочку в их дрянной 15-ваттный патрон. Вы не должны больше так делать, весь дергаясь от своего благородного волнения, произнес этот маленький расслабленный идиотик. Я попыталась объяснить ЕМУ. Но, к несчастью, чем больше я нервничала, тем меньше итальянских слов могла припомнить, и тут — словно злой дух овладел мною! — латинские и французские (большей частью все-таки латинские!) снова стали совершенно неожиданно выскакивать из моего рта. Но bisogno, начала я на чистейшем итальянском, licet habere, вылетело на латыни, tre documenti, я попыталась снова вернуться к итальянскому, НО! — eodem tempore, заключила я все-таки на латыни. Я думаю, что это и решило все дело. Начальство уставилось на меня во обе фишки, потом обменялось многозначительными взглядами со своими подчиненными (настолько многозначительными, что я почти услышала «Americana pazzia»! — произнесенное шепотом) и, сграбастав за рукав, потащило меня через весь зал (так что КАЖДЫЙ мог видеть!) и дальше вверх по лестнице, к Сеньоре Директрисе (то есть, иначе говоря, к самой Поле). Ее прическа — неприступное великолепие, облекающее грандиозный проволочный каркас — словно у героинь Феллини (неомодернисткам далеко до них), ее воротник не уступает тем, в которых щеголяли при королеве Елизавете I в Англии… О, Пола! — она даровала меня единственным уничтожающе-ледяным взглядом, а затем поразительно спокойным менторским тоном объяснила, что мое отношение к делу говорит об абсолютном неуважении к чужому времени и потраченным усилиям и что я не должна впредь отсылать в хранилище то, с чем еще не закончила работу. У персонала нет времени обслуживать чье-либо легкомыслие. Затем она вернулась к компьютерному экрану и больше не обращала на меня ни малейшего внимания — как ни пыталась я объяснить ей (на той же дикой лингвистической смеси), почему я просто вынуждена была поступить подобным образом. Синьорина, прошипел мне прямо в ухо тот тип, который сам же и приволок меня сюда, и, вцепившись мертвой хваткой в рукав, тем же манером выволок меня из ее августейшего присутствия (в то время как добрых полдюжины бездельников, похожих как две капли воды, хихикала в рукав над даровым спектаклем). С тем же успехом они могли бы поставить меня перед столом заказов, прямо в центр зала, задрать на спине рубашку и выдать двадцать пять плетей за дерзость. Исключая физическую боль (если не считать, конечно, кошмарной изжоги, которую я чувствовала после этого целый день), я чувствовала себя так, словно сполна испытала весь позор публичного наказания, совершенного вышеописанным способом. Вернувшись в Депозитарий и забрав оттуда свои документы, я прошмыгнула за один дальний столик (они продержали меня так долго, что все хорошие места около окон оказались занятыми) и принялась фантазировать о том, как я встану сейчас на стул и, бия себя в грудь кулаками, громко прокричу на весь зал: «МЕА CULPA! МОЯ ВИНА! МЕА MAXIMA CULPA!»