Исцеляющий миры. На расколе миров. Часть 1 - Таня Некрасова Страница 33

— О-о, так я не ошиблась? — с восторгом заверещала Пенни. — Ты в самом деле с другой планеты, Адам! О, у меня чутье на всё странное, а ты был таким странным в том баре, а ещё это твоё кровавое пятно на рубашке! Я очень-очень-очень!..

— Да-да, я уже понял… — отрезал тот.

— Минуточку, Пенни! — погрозила пальцем Габриэль. — У тебя нет доказательств…

— Но ведь Адам сам это признаёт, так ведь, Адам?

Адам побледнел под взглядами девушек, рассудив своё положение так:

— Я не вижу смысла скрывать мою природу перед Пенни и её матерью. Мы все связаны с кропусом, недомолвки только замедлят наше расследование.

Габриэль была вынуждена согласиться. Пенни и Хелен — если верить видению — обе имели место в истории ВУС. Нельзя необдуманно сбрасывать их со счетов.

— Я назвала его Кикки, — сказала Пенни, тоже усаживась на пол, чтобы погладить кропуса.

— Почему Кикки? — поинтересовалась Габриэль.

— Потому что он издаёт такие забавные звуки!

Зверёк услышал, что его обсуждают и подтвердил слова хозяйки писком:

— Ки! Ки!

— Именно так, — засмеялась Пенни в кулак.

Подшёрсток на спинке зверька был на оттенок темнее, чем основная шерсть, и потому — слегка переливался. Наиболее эффектно смотрелись его красные пятнышки, рассыпанные на загривке крупными веснушками в ритмичном рисунке. При соединение отдельных элементов из них получалось три идущих друг за другом ромбика.

— Такой кроха! — умилилась Габриэль. — Но клыки у него ого-го, — отметила она, когда зверёк зевнул. — Он не укусит?

— Кропусы — безобидные создания, — сказал Адам, довольно улыбаясь. — Однако, говорят, они могут по цвету души распознать представляет ли для них угрозу то или иное существо.

— А что, души имеют цвет? — высоко оценила Габриэль его познания.

— Нет точных доказательств этому. Возможно, кропусы просто очень хорошо чувствуют настроение живых объектов, а их мозг создаёт для каждого эмоционального состояния цветовую ассоциацию. Связано ли это с тем, что душа имеет цвет? Я не знаю.

Габриэль простерла руку к звериной холке. При её приближении кропус обеспокоенно повёл длинными ушами и нахохлился. Вывернувшись из рук Адама, он сомкнул челюсти на запястье девушки до того, как та среагировала на его выпад.

Габриэль машинально сжала место укуса, чувствуя под ладонью пульсацию вен.

Кропус высвободился из объятий Адама и, отогнав Габриэль шипением и плевками, засеменил на своих восьмью конечностях в убежище под кровать.

Габриэль опрометью высыпала на лестницу, минуя миссис Уоткинс, приберающуюся на кухне. Входная дверь хлопнула, заставив тонкие стены дома дрогнуть, а Хелен громогласно заохать.

Лестницы в подъезде тоже были неширокими, с мелкими ступенями и облупившимися балясинами. Габриэль уткнулась носом в ладони и так осела в самом низу. Не могло быть такого, чтобы безвредный космический зверек сагрессировал на неё. Ни на Адама, ни на Пенни, а на неё! Габриэль не отрицала того, что все свои двадцать шесть лет купалась в лютой самоненависти, но где-то глубоко в сердце она, как, наверное, каждый, кто ошибался во вред другим, надеялась, что не является плохим человеком, а виноваты во всём — обстоятельства.

От морального самоистезания Габриэль спас противный лязг крышки почтовой щели. Она шевельнулась раз-другой, будто почтальон снаружи никак не мог протиснуть письма.

— Кто там? — позвала девушка, когда звук продолжился. Странность можно было списать на сквозняк или на проказы какой-нибудь животины, если бы не гнетущая атмосфера, наколяющая воздух в подъезде. Садик за окном накрыла тень, словно остатки вечернего света были жадно поглощены оголодавшей за день ночью. Большое квадратное зеркало томительно покрывалось заиндевелой плёнкой, аккомпонимируя дверному лязгу ледяным потрескиванием.

Габриэль поежилась, чувствуя, как давят на неё стены. Холод скопился у ее ног, карабкаясь по голым щиколоткам вверх к позвоночнику. Окоченевшими пальцами она стиснула свои плечи. В сознание вламывались не принадлежащие ей идеи. Они замещали всякие имеющиеся в голове мысли, всё сводясь к одному:

«Почему бы тебе не прикончить себя, а, Габриэль? — шептались они в уши — по иронии судьбы — певучим голоском Оливии. — Быть может, всем станет легче, когда ты умрёшь? Сколько можно приносить несчастья?»

Присутствии сестры сделалось таким осязаемым, что Габриэль ощутила на висках её горячее дыхание и кисловатый аромат адеколона их матери, которым Оливия надушилась в последний день своей жизни.

Из почтовой щели раздался раскатистый смех, после чего, будто играючи, просунулся тонкий наманикюренный палец.

«Давай воссоединимся, сестренка? Нам так хорошо было вместе, пока ты все не испортила, — поманил он Габриэль жестом. — Мамочка и папочка заждались тебя!» — Палец растянулся и стал непропорционально длинным — почти, как на конечностях мутировавшего профессора Нортона. Он всё удлинялся и удлинялся, и Габриэль не могла ни отвести от него взгляда, ни закрыть глаза, чтобы не видеть этого острого ногтя, наровящего проткнуть её в своем осуждении насквозь.

— Габриэль, тебе плохо? — Голос Адама настиг девушку из-за спины, разрушив страшное видение. Палец быстро сузился до нормальных размеров и исчез за дверью, тень сошла с газона за окном, а зеркало возвратило себе былой блеск. — Тебе что-то померещилось? — разгадал её состояние Адам.

— Откуда ты знаешь? — холодно поглядела на него та.

Адам расчесал пальцами волосы с видом пристыженым и неловким. Речь его звучала немного нескладно, с запинками, будто он очень нервничал:

— В клыках кропуса есть ядовитые железы, яд которых может вызывать галлюцинации, — отчеканил он. — Наслышан, что кропусов продают на мёртвых планетах не только ради шкуры, но и для производства так называемых «дурманящих веществ», если ты понимаешь, о чем я.

— О, чудно! Как вовремя ты об том говоришь!

— Прости, я не думал… — пролепетал Адам виновато.

— … Не думал, что я окажусь исчадием ада, которого испугается крошка-кропус? — придралась Габриэль к его словам.

— Я же сказал, что способность кропусов распознавать цвет души — заключение не имеющее научного основания! Не стоит принимать его за чистую монету… Да и откуда столько ненависти к себе, Габриэль?

Участливость, с которой Адам это спросил,