Журнал «Если» - «Если», 2006 № 09 Страница 38

Я хмыкнул.

На втором этаже помещалась «комната для бесед», по-йолльски «фрадуф». Комната была в том же виде, в каком ее оставил барон — если не считать опрокинутого кресла с отпечатком башмака на мягкой спинке. Кресло валялось у того окна, из которого в меня стреляли.

Солнце освещало комнату, не оставляя ни краешка тени. Йолльцы любят свет; удобная деревянная мебель делила пространство на несколько уровней — можно было сидеть у самого пола, или выше, или еще выше, под потолком. Согласно йолльскому кодексу гостеприимства «фаон», то есть собеседник в общей комнате, волен выбирать себе место потеплее или посвежее. С положением в обществе или старшинством этот выбор никак не связан.

Если бы не мохнатые шкуры нелюдей, устилавшие пол, я сказал бы, что комната мне нравится.

— Подведем итог, — сказал маг. — Я убью тебя, как только ты попытаешься до меня дотянуться. Знаю, ты убиваешь быстро, но у меня хорошая реакция.

— Хорошая, — согласился я. — В бою у меня преимущество: я могу поразить сразу многих. Но в нашем с тобой случае это не имеет значения.

— Не имеет, — повторил он отрешенно.

Я растирал затекшие руки и пытался понять: если бы там, в лесу, я накрыл своей веснарской волей не только волканов, но и человека тоже… успел бы он убить меня? Хищники, появившись внезапно, полностью занимали его внимание. Возможно, это был единственный мой шанс…

Маг тоже об этом подумал.

— Я не выпущу тебя живым, — сказал я, обрывая его так и не начатую фразу. — Ты знаешь о втором веснаре. Ты будешь его искать.

Он вскинул подбородок:

— Неужели ты решил, что я оставлю в живых тебя?

Я кивнул. Каким бы ни был мой шанс — он ускользнул, закончился, и вспоминать о нем не было смысла.

— Ты догадываешься, с кем встречался барон? — я прошелся по комнате, стараясь не наступать на шкуры.

Маг сел на низкую полированную скамью. Потер лоб, будто вспоминая. Блики на его кольце при свете дня чуть потускнели.

— Скажи… полукровка может быть веснаром?

— Полукровка?

— У барона двое сыновей. Со старшим он поссорился три дня назад: щенок надерзил отцу и ушел.

Я невольно посмотрел в потолок: мальчишка, которого я первым увидел в этом доме, все еще прятался где-то на чердаке. Мы с магом в третий раз одновременно подумали об одном и том же; такая солидарность начинала внушать мне опасения.

— В любом случае, — медленно сказал я, — его нужно отправить к людям. У него, наверное, есть мать… другие родственники…

— Иди наверх, — сказал маг. — И не делай резких движений.

Наверх вели две лестницы: внешняя, пологая, увитая виноградом, и внутренняя, закрученная винтом. Я снова поднимался первым. Крышка деревянного люка, прикрывавшая вход на третий этаж, была чуть сдвинута.

Маг выбрался из люка, чуть не хватая меня за щиколотки. Вполглаза приглядывая друг за другом, мы осмотрелись: я изучал незнакомое йолльское жилище. Маг искал мальчишку.

Все те же высокие окна, увитые виноградом, свободно впускали солнце и сквозняки. В центре большой комнаты помещалась «ope» — теплая йолльская постель, больше похожая на дом в доме. Полог-палатка, притулившаяся к каминной трубе, закрытая со всех сторон одеялами и шкурами нелюдей.

Вдоль стен висели, открытые всем ветрам, пустые гамаки.

— Комната барона, — сказал я вслух. — Где они жили все? Дети, стража, слуги?

— Внизу. На земляном этаже.

Я вспомнил о бароне, который так и коротает вечность — провиснув в гамаке почти до пола. Некстати пришла на ум еще одна йолльская традиция: хоронить особо знатных покойников в гамаках.

— А… ты? — я запнулся. — Ты где жил? И кто ты, собственно, такой? Что делаешь в доме барона?

Будто не слыша меня, он откинул край тяжелого полога. Заглянув через его плечо, я увидел — сквозь тучу пылинок в солнечном луче — мальчишку, свернувшегося на матрасе, как корешок в слишком тесном горшке.

— Реф! — негромко позвал маг.

Мальчишка вскочил. Встрепанный, круглоглазый, бледный, он вдруг напомнил мне — меня.

— Выходи, — сухо велел маг.

Мальчишка выбрался из «ope». Сердце в нем колотилось так, что вздрагивала льняная рубаха на груди и на спине.

— Твой отец умер, — сухо сказал маг.

Мальчишка хлопнул светлыми ресницами. В нем не было ни капли скорби — только страх.

— Это ты его убил?

Я поперхнулся от такого вопроса. Мальчишка долгое мгновение глядел на мага, а потом затряс головой так, что чуть глаза не расплескал.

— Где Кноф? Где твой брат?

Мальчишка икнул.

— Отвечай!

— Осторожнее, — сказал я. — Все-таки ребенок…

Маг мельком глянул на меня через плечо.

— Где твой брат? — повторил тоном ниже.

— Он ушел, — выдавил мальчишка еле слышно. — Сказал… что уйдет… в море… на корабле.

— Когда? Когда ты видел его в последний раз?

Мальчишка, казалось, не понимал вопроса.

— Вчера? Видел его вчера?

— Нет.

— А позавчера?

— Нет. Он ушел.

— Куда?

— На корабль… матросом.

Мальчишка говорил по-йолльски. В языке Цветущей слова «матрос» до сих пор нет.

Маг помолчал, играя желваками. Мальчишка снова икнул.

— Слушай внимательно, — сказал маг сквозь зубы. — После смерти твоего отца здесь распоряжаюсь я. Беги в Фатинмер. Скажи матери: я велел явиться сей же час. Скажи госпоже Розе: я велел явиться ей тоже! Передай: я приказал слугам и страже вернуться на службу — немедленно, иначе я сочту это бунтом. Повтори!

— Матери… Госпоже Розе… немедленно… слугам… страже… бунтом, — мальчишка повторял слова механически, как заводная игрушка.

— И не бойся, все образуется, — зачем-то добавил я.

Он посмотрел сквозь меня и шагнул к выходу на внешнюю лестницу. Минутой спустя мы увидели, как он бежит по дороге к тракту — что было сил, во все лопатки. А вдали, за невысокими холмами, проплывали цветные паруса — поезд набирал скорость, уходя от станции «Светлые Холмы», следуя из Дальних Углов в сторону побережья.

Мне никуда уже отсюда не уехать.

— Спорим, что стража не послушается. Тот, что в меня стрелял, наверняка был здесь во время нашествия. Многое повидал.

— Я тоже кое-что видел, — все так же сухо отозвался маг. — Пусть попробуют не явиться.

Я подумал, что не завидую этому начальнику стражи. Если выбирать между веснаром и обвинением в бунте…

— Кто такая эта госпожа Роза?

— Мать старшего мальчишки, того, который сбежал.

— Женщина барона?

— Была женщиной барона почти шестнадцать лет назад. С тех пор ее муж, всю жизнь долбивший канавы, пошел на повышение. Теперь он сборщик налогов и надзиратель в поселке.

Я смотрел, как удаляются паруса. Тогда, в начале нашествия, женщины Цветущей были горды и непреклонны и смерть предпочитали позору. Тогда все были уверены, что йолльцы уйдут с острова — или умрут все до единого, превратившись в удобрение для наших полей. И никому в голову не могло прийти, что спустя всего несколько месяцев, ну ладно, год с небольшим, первый веснар станет жертвой предательства.

Я на мгновение прикрыл глаза: веки горели. Хотелось спать, но я понимал, что не засну уже до самой смерти.

Вдалеке на тракте все так же маячили люди: не решались убраться, не отваживались подойти. Я бездумно взялся рукой за виноградную лозу — корень ее был далеко внизу, в земле, в плодородной земле моей Цветущей…

Я чуть сжал ладонь.

В рост. В развитие, в старение, в осень и опять в весну. Ветер унесет листья, зола вернется в землю, и будет пища корням.

Поле чернело золой. Вчера ночью йолльцы подожгли его с четырех сторон. С тех пор прошли день и еще одна ночь. Прошел дождь, превратил золу в жидкую грязь.

— Они хотят, чтобы мы передохли с голоду, — сказала полная женщина с родинкой на кончике носа.

Высокий светловолосый парень сплюнул сквозь зубы:

— Как же… Не дождутся.

Над верхней губой у него едва пробивались тонкие, прозрачные усы.

Поодаль толпились люди. Переговаривались. Жались друг к другу.

— Эй, дармоеды! — весело крикнул мужчина лет пятидесяти (его рука лежала на плече небольшого щуплого мальчишки). — Сеять будем или плакать будем? Тащите все всхожее, что есть!

Дождь то утихал, то снова начинал моросить. Расходились тучи. Одна за другой вставали на небе радуги.

— Радуга — к веснарству, — бормотал мужчина. — Ну, где вы там, дармоеды?

Увязая в земле, катились тяжелые тачки. Люди сгружали мешки и корзины, торопливо шли, разбрасывая зерно — каждый по своей полосе, не ошибаясь и не сталкиваясь, хотя в горелой грязи не было видно межей.

— Не перерасти, Осот, — строго сказал мужчина. — Осыплется — как его потом жать… Усач, Ягода, вместе, что ли?

Женщина с родинкой улыбнулась, двумя руками отбросила с лица тяжелые темные пряди. Парень с невидимыми усами высморкался в грязь, вытер руки о штаны.