Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05 Страница 41

Мы выздоравливали вместе, и постепенно он сделался моим другом. Я помню наш разговор ночью. Тускло светили лампочки. Кто спал, кто, подобно мне, предавался размышлениям о своих недавних потерях. Я уже знал печальную историю своего друга. Разведенный, без родственников, без прочной привязанности в этом мире, он пытался отнестись к эпидемии философски.

— Попытайся все забыть, — убеждал он меня, молчаливого и угнетенного в те дни. — И свой потерянный доклад, и погибшую газетенку. И свою любимую Сьюзен, если сможешь. И перестань бесконечно сожалеть о прошлом. Если хорошенько вдуматься, старый мир был вовсе не так уж исключительно чудесен. Взять хотя бы озоновые дыры и землетрясения. Или, с другой стороны, тряпки, успех и новые машины, которых нам постоянно хотелось. Политику и войны. Налоги и…

— Скажи, ты счастлив? — Его жизнерадостный тон вызывал во мне невольное раздражение. — Ты рад?

— Черта с два! — Он быстро сел на койке, сверкнув на меня глазами. — Счастлив, когда весь мир мертв? — На соседней койке кто-то чертыхнулся и попросил говорить потише. Джейсон понизил голос. — Конечно, мы должны попытаться еще раз. Особенно теперь, когда мы воочию видели тот дух, которым будет держаться род человеческий. Но… но… — Его голос перешел в сдавленное рыдание. — Прости, — прошептал он. — Прости. Как бы ни было нам тяжело, надо жить дальше.

Когда я немного окреп, он проявил большее любопытство ко всей этой истории.

— Кто такой Эрик? — настойчиво спрашивал он. — Тот парень, о котором ты бредил?

— Один старый друг, — отвечал я. — Исследователь в области медицины, кое-кто называет его волшебником, когда речь заходит о вирусах. Доклад предназначался для него. Новое открытие…

— Нордман? — прервал он меня. — Эрик Нордман?

Я кивнул в подушку.

— Я знал его. — Он уставился на меня ввалившимися глазами, их выражение казалось странным. — Он предлагал мне проиллюстрировать и оформить книгу, которую сам написал. «Последний враг». Знаешь, о чем это?

Я покачал головой.

— Жуткая книга, — хмурые складки прорезали его измученное лихорадкой лицо. — Он призывал нас ограничить народонаселение. Предсказывал ужасное будущее в случае отказа. Он хотел, чтобы я нарисовал Четырех Всадников в качестве заставок для четырех глав — посвященных голоду, болезням, войне и тому, что он называл животной природой человека. «Последним врагом» были мы сами. Я так и не смог выполнить рисунки, но его книга до сих пор преследует, мучит меня.

— Эрик и сам был одержим.

Еще один голос возопил о тишине, и я перешел на шепот.

— Когда-то мы были в Африке и вместе прошли через войну и ужасный голод. Эрик вернулся в твердой уверенности, что ему удалось прозреть судьбы мира и с тех пор полюбил говорить, что мы несчастные пленники инстинкта, который толкает нас к нашей собственной смерти. Я думаю, что его книга явилась своеобразным средством заставить нас действовать, хотя бы под влиянием страха.

— Кошмар. — Мэдден пожал плечами и откинулся на подушку. — Издатели сочли книгу чересчур мрачной. Может быть, в ней и содержится правда, да только не та, которую мир хотел бы знать. И книгу зарубили.

Мы подключились к уходу за больными, как только почувствовали себя мало-мальски здоровыми: мыли полы, выносили утки и подкладные судна до тех пор, пока последние из наших подопечных не встали на ноги и не ушли из больницы.

Мертвые были похоронены. Власть восстановлена. Радио и телевизионные станции вернулись к нормальной работе в эфире. С нефтеперегонных заводов прибывали бензовозы с полными цистернами. Те из чиновников, кто выжили, приступили к своим обязанностям.

Я покинул госпиталь вместе с Мэдденом. Он думал вернуться в свою студию и предложил подкинуть меня до Альбукерка. Мы нашли доклад. Ле Мойена в целости и сохранности на заднем сиденье моей брошенной на произвол судьбы машины — страницы лишь чуть-чуть покоробило от дождя, бившего в открытые окна, но их вполне можно было прочесть. Я видел в этих страницах маленькую частичку надежды.

— Если я смогу найти Нордмана, — сказал я Мэддену, — если его лаборатория по-прежнему существует, если синтезированная Ле Мойеном молекула действительно пожирает вирус…

Наш путь на Запад занял-таки порядочно времени. Еда и бензин были дефицитом. Дороги после такой зимы нуждались в ремонте. Люди все еще боялись встречных, которые могли быть переносчиками заразы. Хотя вершины по-прежнему недоступно белели, склоны сплошь усеял нежно-зеленый кустарник, когда мы наконец спустились в каньон Тиджерас и въехали в Альбукерк.

Мы свернули к югу, и Мэдден высадил меня прямо перед запертой калиткой с табличкой, на которой было выбито: «Исследовательский Центр Нордмана». Я нажал звонок и довольно долго ждал, прежде чем на гравийной дорожке, ведущей от длинного зеленого металлического здания прямо к калитке, не показался убогий шаркающий старик. Неожиданно он остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от калитки и, прикрыв от яростного полуденного солнца глаза ладонью, слабо улыбнулся воробью, пролетавшему мимо него с обрывком какой-то веревки или шнурка в клюве. Он пожал плечами, дошаркал остаток пути и застыл, разглядывая меня в упор.

— Бен? — Голос у него был хриплый и надтреснутый, но все же знакомый. — Вот уж не ждал…

— Эрик! Это ты?

Викинга с огненной шевелюрой больше не существовало. Передо мной стоял седой сгорбленный старик, на котором мешком висели свитер и потертые джинсы. Через секунду он уже открывал калитку и протягивал мне свою костлявую, как у скелета, руку.

— Итак, ты добрался? — его голос звучал безжизненно, как будто бы ничто на свете его не интересовало.

— Как Сьюзен?

Я сказал ему, что Сьюзен умерла.

— И Моника тоже. — В лице его мелькнуло подобие живого чувства, боль глубже прорезала морщины на лбу под серебряным ежиком. — У нас было трое малышей.

Его ввалившиеся глаза нашарили доклад в моей руке.

— Это доклад Хьюго Ле Мойена. — Я протянул ему листки. — Тот самый, с которым он собирался выступать на симпозиуме в Атланте.

Он равнодушно прикрыл глаза. А я постарался втолковать ему, что может значить для нас этот доклад.

— Ле Мойен описывает сконструированную им с помощью биоинженерии молекулу антивируса. Первые испытания дали положительный результат. Я думаю, ты мог бы завершить…

— Хьюго? — перебил он, не слушая дальше. Он работал у меня. В лаборатории показал себя довольно способным исследователем, но за ее пределами — круглый дурак. Мы вынуждены были расстаться.

Он сунул листки обратно мне в руки.

— Прочти хотя бы, — настаивал я. — Он говорил, что это родилось из идеи, которую он обсуждал вместе с тобой.

Он снова взял доклад и нагнулся над титульным листом.

— Я уверен, что здесь нет ничего стоящего. Потом. — Он снова пожал плечами. — Но входи же.

Признаться, я ожидал более теплого приема. Он выглядел одновременно вялым и отрешенным, как будто его волновали несравненно более серьезные проблемы — однако не забыл закрыть калитку и кивнул мне, приглашая следовать за ним по заросшей травой дорожке к одноэтажному зеленому строению. Внутри я увидел лабораторное оборудование, сдвинутое к стенам, автоклавы и центрифуги, компьютеры и электронные микроскопы, скамеечки, заставленные стеклянной посудой. Большая часть пола была высвобождена.

— Наш госпиталь. — В его охрипшем голосе появились иронические интонации. — Большинство наших пациентов уже спят в саду за домом.

Я прошел вслед за ним в маленькую аскетически обставленную и неуютную комнатку, где он жил. Надпись «Только для стерильных штаммов» по-прежнему красовалась на дверце холодильника. Микроволновая печь, консервный нож и кофеварка были аккуратно расставлены на выкрашенной в черный цвет специальной подставке. В комнате находилась еще узкая койка и единственный стул с жесткой спинкой. Он предложил мне стул.

— Хочешь выпить?

Прежний Эрик никогда не прикасался к крепким напиткам, потому что считал, что они убивают мозговые клетки. Теперь же он вынимал из холодильника большую бутылку воды и лабораторную колбу, от которой на километр разило неразбавленным спиртом. Я сделал маленький осторожный глоток. Он же налил себе порядочную порцию огненной жидкости и отправил внутрь одним глотком, лишь слегка разбавив водой. Сидя на койке, он пролистал доклад.

— Неглупая работа. — Он отбросил доклад в сторону. — Но уже поздно.

— Не мог бы ты воспроизвести его эксперименты? — наседал я. — Ле Мойен верил в то, что сможет разделаться с вирусами навсегда.

— Узнаю безумную мечту Хьюго. — Он замолчал на минуту и, нахмурившись, посмотрел на покоробившуюся от воды страницу. — Хотя данные в работе выглядят убедительно. Я думаю, мы вполне могли бы попытаться год назад или около того, но теперь… — Он предложил мне колбу и сделал еще один основательный глоток. — Теперь это не имеет смысла. Да и сотрудников не осталось.