Кремулятор - Саша Филипенко Страница 42

больше никогда! Я выдумаю для тебя такие слова, которых никогда не было, но которые поймешь только ты, и ты поймешь, как я люблю тебя! Я выдумаю новые и все на свете слова, но только прошу, прошу тебя, милый, не покидай меня. Ты будешь жить во мне, под моей кожей! Я буду тебе говорить, я всегда буду говорить только тебе, и ты услышишь, и ты простишь меня… Я больше не буду плакать! Я не буду капризной! Я затаюсь здесь, чтобы смотреть, как ты летаешь и улыбаешься, я затаюсь здесь, чтобы слушать, как ты поешь и смеешься. Позволь мне стать тенью твоей тени, тенью твоей руки, тенью твоей собаки, но только, милый, милый Петя, не покидай меня…»

Она просила, и я простил ее! Вера просила меня забыть прошлое, и я пошел ей навстречу. Она умоляла меня быть с ней, и, едва раздались аплодисменты, я побежал в сторону гримерки. Ничего не смыслящие в театре люди продолжали аплодировать, и, спешно покидая зал, я пробирался к гримерке женщины, которая все еще была без ума от меня…

Толкнув дверь, я вошел и увидел, как ты смываешь грим. Я улыбнулся, но ты почему-то вздрогнула и испуганно спросила:

«Кто вы?»

«Как это – кто я?!»

«Вы хотите автограф?»

«Да что за чепуха?!» – пытаясь обнять тебя, удивился я.

Наверное, боится спугнуть собственное счастье, тогда подумал я. Вера так качественно изображала удивление, что я на секунду даже поверил ей…

«Актриса! Разыгрываешь меня, да?»

Но любимая не ответила – любимая спросила, кто я. После всего, что с нами было, после всего, что с нами произошло, после всего, что только что случилось в зале, она сделала вид, что не узнает меня!

«Кто вы?»

«Как это – кто я?!» – уже не на шутку рассердившись, вскрикнул я.

«Я спрашиваю, что вы здесь делаете?! Вы хотите, чтобы я подписала вам открытку?»

«Вера, брось!»

«Уходите!»

И тогда я прикрыл за собой дверь. Честно говоря, я очень злился. Вера продолжала делать вид, что не узнает меня. Я не понимал, почему она так ведет себя. Почему моя любимая боится меня? Почему не признает меня? Я сдерживался. Советский человек ведь должен быть сдержанным, да? Эмоции – удел слабаков.

Я прикрыл за собой дверь и подошел к ней. Я посмотрел на нее так, чтоб она поняла: комедию можно больше не ломать – перед ней я и именно я! Перед ней тот, в кого она так сильно влюблена!

«Здесь, наверное, произошла какая-то ошибка…» – смущаясь и как-то даже опасаясь меня, тихо прошептала ты.

«Любовь – это всегда ошибка», – положив руку на твою щеку, ответил я.

«Уходите, прошу вас…»

«Зачем ты так, милая, я же видел, как ты смотрела на меня!»

«Но я никогда не смотрю в зал», – зачем-то сказала ты…

Я посмотрел на тебя и вдруг заметил, что в твоих глазах больше нет любви. Теперь здесь были лишь страх и испуг. Ты смотрела на меня так, будто я был уродливым чудовищем.

Она смотрела на меня так, словно я был человеком неприятным, хотя в тот вечер, как и в любой другой, явившись в театр, выглядел я до того хорошо, что в Советском Союзе столь элегантный вид мог вызвать разве что подозрение в шпионаже.

Сообразив, что тебя может отталкивать запах копоти и человечины, я принюхался к манжету, однако нет – пахло от меня хорошо.

Так почему же она не признала меня?

«Уходите немедленно, или я позову на помощь!»

Признаться, это очень сильно оскорбило меня. Если быть до конца откровенным, никто и никогда в жизни так не унижал меня. Сердце мое было наполнено любовью, а на деле вышло, что моя возлюбленная боится и, кажется, даже презирает меня. Она смотрела на меня брезгливо, смотрела свысока. Я любил ее, я прощал ее, я ехал за ней, а она смотрела на меня так, будто я был каким-то нежелательным в ее жизни элементом…

«Я в последний раз говорю вам: уходите, я вас знать не знаю!» «Да-да, конечно, извини…» – покорно ответил я.

За год до нашей последней встречи в крематории я действительно сказал: «Да-да, конечно, извини» – и вышел из гримерки. В тот вечер я брел в сторону дома и не мог поверить случившемуся. Я злился. Я был раздавлен…

Спустя неделю, как ты помнишь, я вновь зашел в гримерку после спектакля, но на этот раз ты даже не дала мне поздороваться:

«Товарищи!» – тотчас закричала ты.

И я вновь вынужден был уйти.

Не веря всему, что происходит, я начал преследовать тебя. В течение месяца в разных местах Москвы, после утренних и ночных кремаций, я выслеживал тебя. Всякий раз у нас повторялся один и тот же аттракцион. Я подходил, здоровался и пытался начать разговор, однако ты непременно кричала. Я подстерегал тебя до репетиций и после, настигал в дни спектаклей и в выходные, вырастал перед тобой в скверах и в продовольственных магазинах, в метро и на выходе из ресторана, где ты выпивала со своими товарищами, но всякий раз ты только взывала о помощи…

Все эти дни она делала вид, что меня не существует, и, когда это случилось, наверное, раз в пятый, я понял, что нужно прекращать, потому что преследовать ее далее просто опасно!

В нашу последнюю встречу я спросил у нее:

«Вера, милая, я обещаю, что больше не потревожу тебя, но объясни мне только, объясни, умоляю, почему ты не узнаешь меня?»

«Потому что я хочу жить, Петя, – вдруг призналась ты, – потому что я хочу жить, а с тобой меня ничего не ждет! Тебя скоро арестуют! В этом нет никаких сомнений! Я не хочу говорить с тобой, потому что общение с тобой опасно! От тебя пахнет смертью, Петь! Как бы ты ни наряжался, как бы ни старался уложить волосы, от тебя пахнет кладбищем и ямами! Я знаю, кто ты, я знаю, где ты работаешь! Я была на Донском год назад и узнала тебя. Я не хочу жить среди могил, и не для того я вернулась сюда, чтобы быть с тобой! Если ты помнишь, я бросила тебя! Я хочу быть актрисой, а не оказаться в лагерях, потому что живу с белоэмигрантом! Я не узнаю тебя, Петя, потому что выбираю жизнь! Я хочу быть счастливой и никому, слышишь, Петя, никому больше не позволю влиять на мою судьбу. Теперь я здесь, и меня ждет большое будущее! Ты даже не представляешь, кто мне покровительствует!