Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова Страница 48

Но факт оставался фактом, для Мирославы он был господином Фростом, обращалась она к нему исключительно деловым тоном и исключительно на «вы», а смотрела при этом словно бы сквозь него. Это тоже задевало. Кто бы мог подумать, что его может задеть такая мелочь?

У Мирославы потерялась ученица. Об этом Фросту сообщила Лисапета. Та самая Лисапета, которая за тринадцать лет доросла от должности вожатой до должности старшей воспитательницы, приобрела пару десятков лишних килограммов и сделалась еще более тревожной и неуверенной в себе. Та самая Лисапета, которая вместе с дядей Митей когда-то нашла в овраге мертвую Мирославу. И вот сейчас время словно бы сделало круг, и вот сейчас снова пропал ребенок. Фрост был почти уверен, что поводов для волнения нет, но тут же вызвался помочь. А Мирослава его даже не поблагодарила, Мирослава была занята тем, что раздавала команды и инструкции. Даже самый вероятный маршрут она оставила себе, отправив Фроста кружной дорогой.

Он не обиделся. Он знал, сколько времени уйдет у него на то, чтобы осмотреть ту дорогу. А так же знал, что ни один деревенский ребенок не выберет скучный кружной путь, когда можно пройти по дну оврага. Поэтому он действовал быстро, но ответственно, с возложенным на него заданием разобрался в максимально короткие сроки с максимально возможной тщательностью, а потом сразу же рванул к оврагу.

В овраге его ждало самое интересное, в овраге его ждала сражающаяся с кем-то невидимым Мирослава. Сразу вспомнились диагнозы, спрятанные в архивах психушки. Сразу стало страшно. Не за себя – за нее. Фрост как никто другой знал, что может прятаться за личиной напористой уверенности, какие демоны могут подталкивать в спину с виду совершенно вменяемого человека. Похоже, один из таких демонов и столкнул Мирославу на дно оврага. Другого объяснения и быть не могло.

Другого объяснения не могло быть до тех пор, пока они не столкнулись с по-настоящему необъяснимым, с тем, что Фрост за неимением лучшего определения обозвал «вздыбливанием» и «зомбовением». Волосы Мирославы взвились вверх, а взгляд сделался пустым, как у куклы. Фрост испугался и не испугался одновременно. Это было странное чувство, этакий когнитивный диссонанс. Испугался потому, что попробуй не испугаться, когда прямо на твоих глазах вполне себе вменяемая девица превращается в персонажа из фильма ужасов. Не испугался потому, что однажды уже видел нечто подобное. Получается, что на самом деле видел, а не напридумывал себе от избытка чувств и гормонов. Вот точно такая же Мирослава, только на тринадцать лет моложе, стояла перед Свечной башней, и волосы ее точно так же взвивались вверх, как пламя свечи.

Пожалуй, именно тогда Фрост окончательно осознал, что все происходящее – не игра, а странная и страшная реальность. Пожалуй, именно тогда он впервые обрадовался своему решению остаться в Горисветово. За Мирославой нужно было присматривать! Возможно, сейчас она нуждалась в защите даже больше, чем в детстве. У Фроста не было перед Мирославой никаких обязательств, но та жгучая обида, которая питала его несколько лет, исчезла. На смену ей пришел азарт.

Азарт закончился в тот самый день, когда они с Мирославой нашли мертвую девочку. Нет, не мертвую, а убитую! В этом ни у кого из них не было сомнений. Как не было сомнений и у старшего следователя Самохина. Только Самохин еще не знал, что все возвращается на круги своя, и в Горисветово снова просыпается какое-то древнее зло, а они с Мирославой знали. Мало того, они приняли это знание как данность, не стали подвергать никаким сомнениям. Они с детства чувствовали темную ауру этого места.

Беда заключалась в другом: Мирослава не собиралась оставаться в стороне, она рвалась в бой и в расследование. Она решила бороться не только со злом, затаившимся в усадьбе, но и с собственными страхами. Про страхи Фрост знал из файлов взломанного архива. Знал про амнезию, бессонницу и про старания лечащих врачей огородить Мирославу от травмирующих воспоминаний. Врачи, надо думать, были далеко не дураки. Это если верить их личным делам и послужным спискам. Врачи решили, что Мирославе ни к чему ее темное прошлое, что подавленные воспоминания в какой-то момент могут сработать как бомба с часовым механизмом. И когда этот часовой механизм сработает, с психикой Мирославы может случиться нечто непоправимое. Наверное, даже он, Фрост, мог сработать как триггер. Это в случае, если бы Мирослава его узнала. Или вспомнила. Она ведь реально многое забыла. Ее память стала весьма избирательной. Этому тоже имелось специальное научное объяснение. Фрост не стал углубляться. Вместо этого он озаботился тем, что мог сделать здесь и сейчас. Он постарался максимально оградить Мирославу от травмирующей информации. Хотя бы на первое время, до тех пор, пока не убедится, что она способна справиться с той мутной волной, которая может хлынуть из ее прошлого в ее настоящее. Поэтому для начала он спрятал фотоальбом, который тринадцать лет назад они создавали вместе с Исааком Моисеевичем. В том альбоме, на его взгляд, не было ничего особенного, но кто знает, что может стать спусковым механизмом?

Забота о психическом здоровье Мирославы было лишь одним из мотивов. Второй был куда честнее и реальнее: Фрост не хотел, чтобы в его расследовании кто-то путался у него под ногами. Даже Мирослава. Особенно Мирослава! Он хотел разобраться во всем сам. И с тем, что случилось тринадцать лет назад, и с тем, что происходило сейчас. Он даже начал считать благом тот факт, что Мирослава его не узнает.

Он считал это благом ровно до того момента, пока в усадьбу не явился Славик Горисветов. Ничего особенного, законное появление законного наследника! Но на душе тут же сделалось муторно и тошно. Особенно когда ранним утром он увидел Славика, выходящим из комнаты Мирославы. То чувство, которое испытал Фрост, было сродни удару под дых. Он знал, каково это. Знал, но все равно оказался не готов к кровавой пелене, застившей глаза. Ему пришлось собирать себя по кусочкам, убеждать самого себя, что происходящее его не касается, что это выбор Мирославы. Уж какой есть…

С самообманом у него всегда было плохо. Самому себе Фрост врать не умел и