Лаборантка - Марина Лётная Страница 48

Меня любимого и Максима, которого девушка не переносила, она предупредила… Но телефон Даны, я помню, точно оставался беззвучен. Алёна хотела подставить лаборантку?.. От этой мысли я чуть не задохнулся и принялся судорожно перебирать всё, что попадалось в руки, уже не отдавая отчёт в происходящем. Не может быть, чтобы Алёна Борисовна была настолько бездушной стервой… Я не мог так ошибиться, позволить обвести себя вокруг ее женского острого пальчика… Ничего у неё не выйдет!

Но когда раздался пронзительный дрожащий стук во входную дверь, и до меня до летело глухое суровое предупреждение, я лишь трусливо сжался. Сердце приостановило ритм, чтобы на секунду запомнить себя по эту сторону от нашедшей меня расплаты.

— Откройте! Полиция…

Как бы я не готовился, было невыносимо страшно и жаль.

Жаль, что я не смог по-другому. Не смог уберечь Дану Евгеньевну от собственных безрассудных идей. Холод охватил ступни и пальцы, кожа на руках побелела.

Под настойчивый стук, от которого содрогались стены, я осторожно направился к двери, выверяя каждый свой шаг по привычно холодному темному коридору, остановился у дребезжащего куска металла, за которым меня ждали. Я уложил ладонь на потертый замок. Страшно…

Щелчок.

Синие острые фуражки, унизительный обыск и компрометирующие вопросы. Собаки обнюхивают ящики, а молодой оперуполномоченный кривовато улыбается и косится в мою сторону, надрывно потроша документы.

Стекло хрустит под массивными ботинками, а чужие мужские голоса заполоняют лаборатории, где царил прежде свой порядок. Мой порядок.

— Кулибин Антон Владимирович, вы подозреваетесь в совершении уголовного преступления по статье 228 «Незаконное производство и сбыт наркотических средств, психотропных веществ и их аналогов». Где ваши подельники?

Глава 26

Я исчезла. Из лаборатории, из университета, из социальных сетей. Не отвечала Соне, наяривающей на подыхающий от звонков телефон. Боялась, как смертельной болезни, услышать мамин голос, за тысячу километров переменившийся от шокирующей новости — я не появлялась на учёбе уже месяц. Пропустила приём у врача, искала убедительные поводы выглянуть на улицу, но покидала дом только перебежками за едой. Меня не тревожила больше даже беспардонная арендаторша; я забилась в квартиру, как загрызенная собака в спасительную конуру, пытаясь прийти в чувства. Мир устрашающе замер.

Ночи превратились в нескончаемую муку. У меня больше не было сна, как и способов жить по-прежнему. Постель стала противна, подушка — камнем под неспокойной, лихорадочно обдумывающей содеянное головой. Поверхностная дремота стабильно вышибала меня в реальность страшными искаженными картинками. Я вскакивала в поту, носилась по комнате, пока не находила себя проснувшейся, отмахивающейся непонятно от каких насекомых или чужих трепещущих рук. Перед глазами подолгу плясали черные мельтешащие очертания ещё не отступивших в ночь кошмаров. И я была бы рада очнуться от страшного сна, но после пробуждения реальность выглядела такой же безысходной и ужасающей…

Полный душевный анабиоз. Вали отсюда. Чтобы я больше тебя никогда не видел… Чтобы ты, Антон, больше никогда — никогда меня не видел. Столько надрывной ненависти от него стерпеть оказалось не бесследно больно. И теперь я ничего не чувствовала, кроме непроизвольно стекающих по щекам слёз. Мокрые дорожки неприятно щипали кожу. Всё время в четырех стенах я ревела, а потом растирала замерзшими ладонями опухшее от слёз лицо, вновь и вновь вспоминая, как Антон меня выгонял. Мурашки разбегались по телу — холод засел изнутри, только не от резких заморозков поздней весной… Душевный холод.

Я знала, что сама виновата. Дилетантка, возомнившая себя химиком — нацепила халат, получала зарплату — за что? За невнимательность с первого рабочего дня?.. Весь тот срок, что я пребывала за важным занятием, оказался затрачен во вред окружающим. "Нахимичила" отраву… Как можно было перепутать этикетки… Когда я вспоминала, как своими руками приливала в колбу компоненты будущего яда, это с каждым вдохом становилось всё труднее принимать. Так не бывает… Какая-то несуразица… Неужели это взаправду? Ты вдыхаешь, даешь вдыхать другим людям, даже не понимая, что в руках твоих не ароматная безвредная эссенция, а замаскированное орудие убийства…

Сотворенное тобой. И вроде бы всё по заслугам… Только я, последняя дура, была уверена, что Антон продолжит крепко прижимать меня к себе, нежно целуя, а потом скажет: "Ерунда, Дана Евгеньевна, всё исправим". Как самый настоящий самоуверенный и легкомысленный соблазнитель, мужественный руководитель, которому безразличны любого масштаба проблемы. Я до сих пор не отошла от поцелуя на прощание. Он застыл на моих губах, врезаясь в кожу всё глубже, пока директор выгонял меня с особым презрением. Может, я сама себя презирала… Увидела в его отражении то, что ощущала теперь беспрестанно. Мне казалось, что я готова себя простить — но если бы только Антон отнёсся ко мне снисходительно, как к глупой неопытной девчонке. Я бы всё исправила…

Это не разочарование. В директоре я уже успела разочароваться, попечалиться впустую, оскорбиться, простить. Теперь же это было потрясение девушки, на полном серьезе впустившей в сердце уверенность. Я была уверена, что так прикасаться можно только из большой, неумело скрываемой любви, и в тот момент, что Антон заткнул меня поцелуем, я поняла, что нам остается только ходить по кругу. Сколько бы мы не выстраивали субординацию, нам двоим держаться по разные стороны делалось неуютно одиноко без внимания друг друга. Я стала уверена в тот момент, что нашла нечто важное. Настолько бескорыстное и правильное, что решила признаться перед директором в непростительной оплошности.

Чтобы узнать: его горящий, казавшийся мне взволнованным чувствами взгляд, всё же, далек от любви. Вожделение, любопытство, нетерпение — любые эмоции, только не любовь. Я вновь ошиблась… Образ Антона устрашающе сурово переменился, мои привычные впечатления о нём рассыпались в прах перед директорским хладнокровием. Убирайтесь… Меня едва ли не покинуло сознание. От понимания, что я выбрала ему принадлежать, а Антон не желал больше знать криворукую лаборантку, в груди ноюще снедало. Никак не верилось… Я льнула всё это время к жестокому, равнодушному человеку, искренне сочинив себе то, что хотела видеть в нём я сама. И как только оступилась, понимания для меня не нашлось.

Выдерживать домашний арест, которым я себя обезопасила от неразделенной любви, от потерянного смысла продолжать жизнь в прошлом темпе, с каждым днём становилось всё сложнее. Спасение быстро превратилось в наказание. Потому