Post Scriptum - Марианна Альбертовна Рябман Страница 49

Полина Евсеевна молчала и не сходила с места.

– Послушайте, – не оставлял её батюшка, – церковь есть оплот терпения и милосердия. Здесь всё подчиняется справедливости. А справедливого нельзя бояться.

– Это ежели душа чиста, и нет за ней грехов…

– Вы должно совершили проступок?! Согрешили? Но ведь раскаиваетесь, коли стыдитесь под своды церкви войти.

Полине Евсеевне внезапно очень захотелось открыться этому незнакомому ей священнику, и хотя бы так облегчить страдание своё. Как иногда из груди человека, который долго и молча страдает, вырывается вдруг крик или плач, в котором вся боль его, и вся тяжесть. И он становится как бы опустошенным изнутри, но и прежней жгущего камня, уже нет в нем.

– Да. Согрешила. И грех мой, подобен скоплению великого множества грехов. Я словно проклятый всеми Иуда, однажды предала веру свою. Узнав когда-то о несправедливой участи, постигшей самого близкого мне человека, я прогнала из дома священнослужителя, я сняла с себя нательный крест, и отдала его совсем стороннему человеку, так расплатившись с ним, за доброту его. Тем же днём я отреклась от Бога, решив для себя, что это уже навсегда. Однако тот, за кого я переживала, излечился от болезни. И я, позабыв о предательстве своём, поверила даже в возможность жить счастливо. Необходимость расплаты за тяжкий грех, вернулась ко мне, лишь много месяцев спустя. Всего несколько дней назад, когда тот самый человек, за которого я отдала бы всё, что имею, исчез бесследно, не оставив мне надежды на своё возвращение.

Полина Евсеевна, пряча лицо за черными кружевами платка, заплакала безутешно и отвернулась, собираясь уже уходить.

Увидев это, отец Иеремей остановил её.

– Погодите, – произнес он, словно с намерением помочь, – я ведь не лучше, не безгрешнее, и оттого мне легче понять вас. Теперь я слуга церкви, отец Иеремей, а прежде, в миру, Константин Иванович Отколовский, рождённый вот в этом доме, в семье знатного положения. Сейчас мне двадцать семь, а если бы только знали вы, сколько душ загубленных, на совести моей. Ведь я убийца в прошлом. С глубоким стыдом признаюсь вам, что и ребенка малого однажды я не пожалел, и в живых не оставил. И по сию пору, он непременно каждый год, ко мне во сне является и просит не забирать жизни его. Я в тюрьме был, и на каторжных работах, затем бежал. Три жандарма, умело стреляя, все пули во мне оставили, и кажется, даже не промахнулись ни разу. Тело мое истерзали собаки. Я сплошь покрыт отвратительными и всё ещё болезненными шрамами, однако, видно так сильно тогда, хотел я свободы, что всё же сумел обрести её. Помню широкое поле, а за ним серые стены монастыря. И солнце, красным пятном за них скатывается. Монахи выходили меня. Ничего не спрашивали. Научили молиться. И я уразумел тогда, что Бог, любые, и самые тяжкие грехи прощает, только нужно неподдельно раскаяться и уверовать в спасение.

Полина Евсеевна глядела на отца Иеремея с изумлением. Она не могла понять, как такое лицо, просветленное, с тонкими чертами, которое заслуживало звание красивого, и уподоблялось даже ликам святых, изображенных на иконах, принадлежало между тем, убийце, беглому каторжному, загубившему невинного и беспомощного ребёнка. Сама не замечая, она отступила немного назад, однако отец Иеремей удержал её за руку.

– Я открылся вам, – сказал он, – поведал жизнь свою, ничего не скрывая, а вы сейчас же и испугались меня. Это оттого происходит, что человек не Бог, он не умеет прощать. А Бог всегда прощает. И в этом разница. Громадное, непреодолимое отличие. Только сомневаться в Божьей силе нельзя. Усомнился человек в Боге, значит и в себе он усомнился, забыл о силах своих, о стойкости своей. И обратно, усомнился в себе, стало быть, Бога в себе предал. А Господь и всемогущ и всемилостив, и милостью своей способен простить, даже побеждённого дьяволом, коли тот мученик желает нечистого изгнать. Ведь отец наш небесный принимает любовь вечных детей своих, в терпении смиренном, в умении верить и надеяться на просветление, в отрицании и изживании в себе тяжкого уныния и бессилия. И только тогда, тогда именно только, Господь наш, спасение, как награду дарует нам. Ведь нашли бы вы несколько месяцев назад в себе силы, поверить в милость Божью, в скорое её проявление, не сняли бы с себя креста нательного, верно и всё бы иначе пошло. Вы понимаете меня?

Священник всё ещё сжимал руку Полины Евсеевны, даже не чувствуя этого. В пылу рассуждения своего, он приложил слишком большую силу.

– Отпустите, прошу вас, – произнесла тихо Еспетова.

Отец Иеремей, не сразу угадав, о чем она говорит, затем вдруг заметил, что сам того не ведая, причинил ей боль, и отдернул свою руку.

– Простите… Простите ради Христа, – попросил он, – и все же, вы понимаете меня?

– Мне нужно идти, – произнесла всё так же тихо, Полина Евсеевна.

– Да, разумеется. Ступайте, ежели надо. Позвольте лишь дать вам христианский совет. Вернитесь к вере. Но прежде, чем искать прощение в церкви, найдите его в себе, коли вы саму себя сумеете простить, тогда и Бог вас простит. И ещё… Никогда не сетуйте на Божью несправедливость. Уповайте на Божью доброту, и настанет она для вас…

Всю дорогу, Полина Евсеевна была словно не в себе. Хотя Катя и разговаривала с ней, и бранила громко нерасторопного извозчика, Еспетова будто и не слышала того, что происходит вокруг неё. Слова священника не покидали её, перед глазами возникали мертвые, похожие друг на друга тела, и скорчившиеся от боли, лица людей, из обойденных ею больниц. Внезапно вспомнила разговор между ней и Антоном Андреевичем, перед самым их расставанием и сделалось ей ещё хуже. Она постаралась припомнить в точности каждую сказанную в то утро фразу, всякий брошенный взгляд. И всё вдруг стало ей совершенно ясно, но вместо радости от нахождения истины, осознание произошедшего, причинило ей, несравнимую ни с чем по силе своей, боль.

«Признание моё, – подумала ужаснувшись она, – ведь вот в чём причина его исчезновения…. Я позволила себе обнаружить перед ним своё чувство, и он, верно испугавшись этого, сбежал… Сбежал так же, как и все, кто исчезал последнее время из дома. Анфиса с сыновьями… Доктор… Филарет Львович… Страшно, Господи, как страшно. Я полюбила человека, который оказался таким же, как остальные, способного предавать и лгать и совершать это с безукоризненной ловкостью»

Полина Евсеевна