Леди Ру - Владимир Станиславович Елистратов Страница 49

как болты ржавятся. Я их, можно назвать, спасаю. Мне медаль надо дать… «За спасение болтов». У меня они дома все в баночках, в маслице. Как сардинки. Лежат – улыбаются. Спасибо тебе, говорят, Евгений Иванович, за твою доброту. Я ж у них как твой Макаренко у беспризорников. Они, болтики мои, у меня, если надо, сто лет пролежат. А тут, у государства, три года – и не болт, а головешка. Зайдет ко мне сусед – Сергей Федорыч – и скажет: а дай-ка ты мне, Иваныч, болта́. Я ему: бери, сусед. Стакан налей – и бери. Зайдет другой сусед, Петр Геннадич: дай гайку. Я: бери. Обстакань меня – и твоя гайка. У Федорыча болт, у Геннадича – гайка, у меня – два стаканá́. Где тут воровство? Одна благодать. Коммунизьм. А какой главный девиз у коммунизьма? От каждого по болту, каждому по стакану́. Ко мне весь дом со стаканáми ходит, звенит. У меня цельный день колокольный звон, благовест от суседских стаканóв. У меня и сверло, и наждак, и отвертка, и клей, и пила. Рай…

– Это, дядь Жень, не коммунизм, а капитализм называется, – говорит Тюря.

– Ишь ты, Маркс какой! Иди подгузник просуши, Ленин. «Капитализьм». Капитализьм – это что? Это когда деньги. Деньга – всему зло. Он нее человек свинеет. А где тут у меня деньги? У меня их отроду не было. Мне они – в нуль не нужны. Я их глубоко презираю, эти фантики империализьма. Я зарплату Маньке, бабе моей, отдал – и забыл про нее, пережиток прошлого. Мне и закусь суседи приносят. У меня строго: ежели несешь мне стакан, накрой его бутенсбродом. И водка не заветрится, и есть, чем кишку замаслить. У меня в воскресенье, к примеру назвать, весь стол в подзакусных стаканáх. Стоят, как грибы. Смотреть любо-дорого. Я водочку, которую за воскресенье не осилил, в баклажку солью, бутенсброды сдвою – и в «Вечерку» заверну. Потом все это – в пóртфель. А утром – на завод. За день, к примеру назвать, я баклажку с закусью освою, а в пóртфель покладу какой там выйдет рашпиль или напильник. И вынесу. Все взаимно. Все симметрично. Порядок, как на плацу.

– Я понял! – сказал Торгаш. – Мы это на истории проходили. Это называется натуральный обмен. Так при феодализме бывает.

– Вот тебе еще лучше. Феодализьм. Чему вас там, молодежь голозадую, учат? Ты еще рабство приплети. Феодализьм – это что? Это когда крепостное право. Так? Одни – дворяны-барины, другие – ихные батраки. Одни богатые, все в шелку и по-французски, а другие – бедные в рванье и им, богатым, оброк плотють. Порют их еще богатые на конюшне. А кто у нас тут дворян-батрак? Кто богатый-бедный? Кто кого на конюшне по-французски порет? Все у нас равны и рады. Коммунизьм как есть. И я его один, как это?.. в отдельно взятом портфеле и построил. Все. Хватит умничать. Кыш мести стружку.

У Штирлица был действительно большой дерматиновый серый портфель, который всегда аккуратно стоял в углу в курилке. Через каждые час-полтора Евгений Иванович подходил к нему, отпивал из литровой стальной баклаги-манерки (которую, «к примеру назвать», он тоже когда-то откуда-то «вынес»), закусывал и курил. А за пару часов до ухода клал в портфель что-нибудь свое, «несунское», и шел домой.

Однажды мы решили подшутить над Штирлицем. Мальчишки – народ вредный. И изобретательный.

Мы подглядели (в курилке было узкое длинное окошко), что он на этот раз положил в портфель моток бечевки.

Ну, положил, допил баклажку, закусил, покурил. Ушел. А мы заранее нашли в одном из цехов бесхозную железную болванку, килограммов на двадцать, не меньше.

Мы втроем, пыхтя и отдуваясь, притащили болванку в курилку. Вынули из портфеля бечевку и положили болванку в портфель вместо нее.

Выбежали из курилки, прильнули к окошку и стали ждать.

И вот Штирлиц, уже хороший, в конце рабочего дня подошел к портфелю и хотел его поднять. Он тянет – портфель стоит. Мы тихо хихикаем.

Штирлиц подумал-подумал и опять стал поднимать портфель. Тот ни с места. Мы давимся от смеха. Штирлиц открыл портфель и долго-долго, покачиваясь, смотрел на болванку.

Мы, изнемогая, хрюкаем.

И тут Штирлиц решительно закрыл портфель, крякнув, поднял его за дно, прижал к груди – и понес. Как радистка Кэт двух младенцев.

А вслед ему из окошка смотрели шесть широко разинутых глаз. И три распахнутых рта.

И сейчас, вспоминая этот эпизод из моей далекой советской юности, я понимаю, что русский народ действительно непобедим.

Я не сказал, что русский народ «хороший». Я сказал – «непобедим».

И это вполне серьезно. Даже более чем.

За наше «ура»!

Недавно мне рассказали анекдот. Довольно известный. Я вам его сейчас пересказывать не буду. Чуть позже. Пусть будет интрига.

Дело в том, что когда мне его рассказали, я вдруг вспомнил (и, вспомнив, буквально вздрогнул), что слышал его больше четверти века назад. Но не как анекдот, а как реальную историю. Но все по порядку.

Во второй половине восьмидесятых я преподавал русский язык иностранцам. В качестве молодого преподавателя (в переводе на тюремно-лагерно-блатную феню – шныря) я должен был выполнять самую черную работу. Например, возить иностранных студентов в ГУМ, где им советская власть выдавала бесплатные зимние шапки, ботинки, шарфы и прочие вещи. Все как в армии. Вести дополнительные занятия с отстающими. Организовывать всякие нудные культурно-идеологические мероприятия. Рисовать приторно-сладкой гуашью идиотские стенгазеты «На марше». Водить, если надо, иностранцев в поликлинику. И много чего еще.

И вот однажды, в декабре месяце 1987 года, меня вызывает заведующая нашей кафедрой, Ванесса Игнатьевна Чумкина, и говорит:

– Вам, Володя, коллектив нашей кафедры поручает ответственнейшее задание.

«Да, думаю, типа собственноручно помыть в бане ангольских студентов».

– Я вижу на вашем лице скепсис, Володя… Это нехорошо. Это не по-комсомольски.

– Ванесса Игнатьевна, будет тут скепсис… Я уже дополнительных тридцать часов отзанимался с нигерийцами. Они мне уже, эти Оланреуоджу и Одхиамбо, ночью снятся. Индию в ГУМе кто отоварил? Опять я. Шестнадцать индусов! Всю субботу потратил. Этого… Чуквуемуку…

– Кого?

– Суданца Чуквуемуку, который со стригущим лишаем, к доктору четыре раза водил. С палестинцами выставку фотографий «Сионизм не пройдет!» делал. Чего все я да я? Мне диссертацию, между прочим, Ванесса Игнатьевна, писать надо. Кандидатский минимум сдавать. Научно расти. Почему вот Ленка минимум уже сдала, а я суданскими лишаями занимаюсь?

– Ленка – это Елена Фогельсон?

– Ну…

– Не ей же этого Чукаигека…

– Чуквуемуку…

– Не ей же… его к доктору водить. Она девушка. И между прочим, не ей организовывать выставку фотографий «Сионизм не пройдет!» И к тому же Лена курирует группу французских стажеров.

– Ну