Журнал «Если» - «Если», 2009 № 06 Страница 5

Сегодня я никого больше не покупаю, и я не в настроении ждать до конца каталога, до самых коктейлей. Я вернусь позже, чтобы выпить со своей конкуренткой. Я спускаюсь на лифте вниз и даю хозяйке достаточно чаевых, чтобы получить в ответ ее лучшую улыбку.

Он, конечно, уже ушел. Я не пытаюсь за ним следить. В двухлетнем возрасте его лечили от инфекции среднего уха, и тогда доктор имплантировал ему чип. Этот чип позволит мне найти его тогда, когда потребуется.

Мы не управляем. Мы лишь создаем путь, а человек идет по нему сам. Потому что это именно то, чего он хочет. У выхода стоят такси с кондиционерами, и я, пожалуй, прокачусь по настоящей, неопрятной версии того безупречного города, который можно увидеть из комнаты наверху.

Круг замкнулся, я снова здесь. Моя мать работала в одном из этих баров шестьдесят лет назад. Она сбежала из Мумбая — младшая дочь из многодетной семьи. Девчонка забеременела от талантливого молодого директора, проводившего свой отпуск в Гонконге. Он так никогда и не признал ребенка.

Мы ищем таланты там, и мы их находим. А когда перед нами открывается путь, мы идем по нему. Идите вперед, давайте. Можете назвать это удачей, если вам от этого легче.

Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ

© Mary Rosenblum. Horse Racing. 2008. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2008 году.

Тед Косматка

Предсказывая свет

Невозможно, что Бог когда-либо обманет меня, потому что в любом мошенничестве и обмане обязательно отыщется какое-нибудь несовершенство.

Я скорчился под дождем с пистолетом в руке.

На каменистый берег передо мной взобралась волна, залив ноги и наполнив штанины песком и щебнем. Вокруг нависали скалы, черные и большие, как дома.

Придя в себя, я задрожал от холода и впервые осознал, что пиджак от костюма куда-то подевался. Вместе с левым ботинком из коричневой кожи, двенадцатый размер. Я поискал ботинок, обведя взглядом каменистый берег, но увидел лишь камни и перекатывающуюся вспененную воду.

Я глотнул из бутылки и попытался ослабить галстук. Поскольку в одной руке я держал пистолет, а в другой бутылку, и поскольку я не желал сдаваться, ослабить галстук оказалось нелегко. Я действовал рукой с пистолетом, растягивая узел пальцем, пропущенным сквозь предохранительную скобу спускового крючка, и холодная сталь терлась о горло. Я ощутил дуло под подбородком, а онемевший и неуклюжий палец касался спускового крючка.

Это будет так легко.

Интересно, доводилось ли кому-нибудь так умирать — пьяным, вооруженным и пытающимся ослабить галстук? Пожалуй, для представителей определенных профессий в этом нет ничего необычного.

Потом узел распустился, а я не застрелил себя. В награду я еще раз глотнул из бутылки.

Я сидел, уставясь на рокочущие волны. Это место совершенно не похоже на дюны в Индиане, где озеро Мичиган занимается любовью с береговой линией. Здесь, в Глостере, вода ненавидит сушу.

Мальчишкой я приходил на тот пляж и гадал, откуда взялись все эти валуны. Неужели их приволокли приливы? Теперь-то я знал ответ. Разумеется, валуны были здесь всегда, похороненные в мягком грунте. Они — то, что осталось, когда океан вымыл все остальное.

У меня за спиной, возле дороги, стоит памятник — список имен. Местные рыбаки. Те, кто не вернулся домой.

Это Глостер — место, уже давным-давно проигрывающее битву с океаном.

Я сказал себе, что прихватил пистолет для самозащиты, но сидя здесь, на темном песке, я в это не верил. Я уже пересек ту черту, до которой можно себя дурачить. Это пистолет моего отца, калибр девять миллиметров. Из него не стреляли шестнадцать лет, семь месяцев и четыре дня. Я подсчитал это быстро. Даже пьяный, я считаю быстро.

Моя сестра Мэри сказала, что это хорошо: новое место, которое было также и старым местом.

— Новое начало, — сказала она. — Ты сможешь работать. Сможешь продолжить свое исследование.

— Да, — ответил я. Ложь, в которую она поверила.

— Ты ведь мне позвонишь?

— Конечно, позвоню. — Ложь, в которую она не поверила.

Я отвернулся от ветра и сделал еще один обжигающий глоток. Я пил, пока помнил, в какой руке у меня бутылка, а в какой — пистолет.

Я пил, пока не перестал ощущать разницу.

Всю вторую неделю мы распаковывали микроскопы. Сатиш орудовал ломиком, а я — гвоздодером. Ящики были тяжелые, деревянные, герметично упакованные — отправлены из какой-то уже не существующей исследовательской лаборатории в Пенсильвании.

Погрузочную платформу нашей лаборатории поджаривало солнце, и сегодня было почти так же тепло, как холодно неделю назад.

Я взмахнул рукой, и гвоздодер впился в бледную древесину. Я взмахнул снова. Такая работа приносила мне удовлетворение. Сатиш заметил, как я вытираю пот со лба, и улыбнулся. На темном лице сверкнули белые зубы.

— В Индии в такую погоду надевают свитера, — сообщил он.

Сатиш просунул ломик в проделанную мною щель и надавил. Я знал его всего три дня, но уже стал его другом. Мы вместе насиловали ящики.

В промышленности шла волна слияний, и лаборатория в Пенсильвании стала одной из недавних жертв. Их оборудование распродавалось по дешевке. Здесь, в «Хансене», это стало для ученых подобием Рождества. Мы вскрывали ящики. Мы влюбленно разглядывали наши новые игрушки. И в душе гадали, за что нам подвалило такое счастье. Для некоторых — вроде Сатиша — ответ был сложным и связан с достижениями. В конце концов, «Хансен» представлял собой нечто большее, чем просто еще один «заповедник для яйцеголовых» в Массачусетсе, и Сатиш, чтобы завоевать право работать здесь, победил в состязании с десятком других ученых. Он рассылал презентации и писал проекты, которые понравились важным людям. Для меня путь сюда оказался проще.

Для меня он стал вторым шансом, предоставленным другом. Последним шансом.

Мы вскрыли последний деревянный ящик, и Сатиш заглянул в него. Потом принялся вытаскивать пенопластовые прокладки — слой за слоем. Это был большой ящик, но в нем мы нашли только набор мерных колб весом от силы три фунта. Кто-то из уже не существующей лаборатории решил пошутить, выразив таким способом мнение об их уже не существующей работе.

— Лягушка в колодце, — произнес Сатиш очередное непонятное выражение, которых он знал множество.

— Несомненно, — согласился я.

Имелись причины переезжать сюда. Имелись причины этого не делать. Это были одни и те же причины. И те, и другие имели полное отношение — и никакого — к пистолету.

Первое, что видит приезжающий сюда человек — ворота лаборатории. От ворот здания совсем не видно, что в окружающем Бостон секторе недвижимости говорит не просто о деньгах, а о больших деньгах. Здесь все дорогое, а свободное пространство — особенно.

Лаборатория расположена на склоне каменистого холма, примерно в часе езды от города к побережью. Это частное, спокойное место, скрытое за деревьями. Само здание прекрасно — два этажа зеркального стекла площадью примерно с футбольное поле. Все, что не стеклянное, изготовлено из черной матовой стали. Оно смотрится как произведение искусства. У главного входа есть небольшой, вымощенный кирпичом, разворот, но передняя автостоянка — здесь всего лишь декоративный орнамент, клочок асфальта для посетителей и непосвященных. Подъездная дорога огибает здание и выводит к настоящей парковке для ученых — с обратной стороны.

В то, первое, утро я припарковался у главного входа и вошел.

Мне улыбнулась симпатичная блондинка в приемной:

— Присаживайтесь.

Через две минуты вышел Джеймс, пожал мне руку. Провел в свой кабинет. Затем сделал предложение — как будто происходящее было лишь бизнесом, а мы — двое мужчин в деловых костюмах. Но я видел все в его глазах: ту печаль, с какой на меня смотрел старый друг.

Он подтолкнул ко мне через стол сложенный листок. Я развернул его. Заставил себя осознать цифру.

— Слишком щедро, — сказал я.

— За такую цену мы еще дешево тебя покупаем.

— Нет. Ошибаетесь.

— Если учитывать твои патенты и прошлые работы…

— Я больше не могу работать, — оборвал его я.

Он взглянул мне в глаза. На две секунды.

— Я об этом слышал. И надеялся, что это неправда.

— Если ты считаешь, что я проник сюда обманом… — Я привстал со стула.

— Нет-нет. — Он поднял руку, останавливая меня. — Предложение остается в силе. Мы можем принять тебя на четыре месяца. — Он откинулся на спинку кожаного кресла. — Участники проекта, взятые на испытательный срок, получают четыре месяца форы. Мы гордимся своей независимостью, поэтому ты можешь выбрать любую тему, но через четыре месяца решение принимать буду уже не я. У меня тоже есть начальство, поэтому ты должен им что-нибудь продемонстрировать. Нечто такое, что может быть опубликовано или подготовлено к публикации. Понял?