Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №11 Страница 5

— В общем, я не мог упустить эту возможность, — подумав немного, признается Федор. — Такое, я чувствовал, бывает только раз в жизни. Я понимал — если отступлюсь, то потом никогда не прощу себе этого. Хотя сомнения, конечно же, были. И колебания тоже. А тут еще пришло сообщение из Российского посольства в Чили — надо было спешно возвращаться в Пунта-Аренас и оттуда как-то добираться до Талькауано, потому что «Крузенштерн» ожидался там со дня на день...

Взвесив, однако, все «за» и «против», Федор наконец сделал выбор... И 10 января начал восхождение на массив Винсона по одному из двух возможных маршрутов.

— Я выбрал северный, — продолжает вспоминать Федор, — тот, которым в свое время хотел подниматься Уэмура. Южным идти сложнее. Хотя там сплошь одни скалы и есть за что зацепиться, зато постоянно ревет ветер, от которого негде укрыться, — он бьет прямо в спину. А это очень опасно — может сдуть. Северный склон тоже не подарок — сплошной ледник в трещинах. Он тянется вверх под углом 50-70 градусов. Подниматься по нему также не просто — можно сорваться и провалиться в трещину или слететь вниз, к подножию, как с огромной ледяной горки.

Короче говоря, массив Винсона тоже достался мне потом и кровью. Я шел и всю дорогу проклинал себя за то, что взял с собой альпинистский паек — супчики там всякие... А хотелось чего-нибудь посолиднее. Изголодался я тогда просто смерть как. Если в двух словах, для меня это было «голодное» восхождение...

Подъем до третьего, последнего лагеря, на высоте 4 тысячи метров, занял у меня три дня — с Божьей помощью я туда кое-как доковылял. Остановился. Переночевал. И на утро двинулся к вершине, рассчитав подъем так, чтобы мне все время светило солнце, — оно там движется по кругу, то есть буквально обходит вокруг горы... Последнюю тысячу метров одолел часов за семь. А на вершине меня чуть не сдуло порывом ветра. Но, слава Богу, устоял.

Обратно я спустился суток за двое. Помню, погода тогда вдруг испортилась — началась пурга. Приходилось глядеть в оба, чтобы не угодить в трещину... Но и тут обошлось. Так что 16 января я уже был в базовом лагере, у подножия массива Винсона, — закончил свой рассказ Федор.

Вот так, двойной победой, завершился очередной этап в биографии Федора Конюхова. Теперь, можно без преувеличения сказать, он — «primus inter pares», то есть первый среди равных, таких же отважных одиночек, чья жизнь — одно нескончаемое путешествие.

И если читатель полагает, будто, «сделав» свой «четвертый полюс», Федор Конюхов решил почивать на лаврах, он заблуждается. Планов у Федора столько, что просто голова идет кругом, причем один невероятнее другого. Весной этого года он затеял дерзкий проект «Надежда», вознамерившись обогнуть земной шар на трехмачтовом паруснике в одиночку. Есть у него мечта совершить безостановочный трехкратный виток вокруг земли, например, на пентамаране «Гелиос», в рамках программы «Голубая планета». А заодно принять участие в состязании на «Кубок Жюля Верна» — пройти кругосветный маршрут на яхте за 80 дней или меньше, если учесть, что нынешний рекорд этой гонки уже составляет 74 дня. И в Марианскую впадину ему хочется опуститься в батискафе. И в «карманной» подводной лодке пройти вокруг света он тоже не прочь. Иными словами...

— Сейчас меня интересуют чисто авантюрные проекты, — признается Федор. — Хотя я прекрасно сознаю, что однажды могу плохо кончить, как это было с Уэмурой. Но ничего поделать с собой не могу — такой уж я человек. Мне хочется умереть на пути к мечте, как бы высокопарно или бредово это ни звучало...

Что ж, пусть этот путь тянется как можно дольше — в пространстве и времени.

Я прощаюсь с Федором. Он отчего-то грустен. Наверное, оттого, что под конец наш разговор незаметно перешел в минорную тональность. Пожимая Федору руку, я осторожно спрашиваю, почему он расстроен.

— Мало чаю выпили, вот почему, — говорит он и лукаво улыбается.

— Хорошо, — говорю, — в другой раз выпьем больше...

Игорь Алчеев Фото Валерия Киселева и Вячеслава Филиппова

Набережная Пилигримов

Еще сверкали тусклой бронзой вздыбленные кони Аничкова моста, еще светился серебристой рябью канал Грибоедова, а воздух над Зимним уже сгустился, потемнел, холодом полыхнуло с Невы, и только я свернул у Адмиралтейства на Английскую набережную, как на Петербург обрушился потоп.

На воде, у гранитной стенки, прямо у ступенек, покачивался катерок, и двое парней спешно набрасывали тент.

— Моряки! — бросился я к ним. — Подбросьте на тот берег. Позарез нужно! Опаздываю...

Они только покосились на меня — ишь ты, какой быстрый, нашел перевозчиков! — и продолжали затягивать узлы. Оба в пижонских гоночных каскетках, темные от загара лица, — один светлобородый и в очках, другой — с черной бородой и с индейской косичкой.

Тот, что с косичкой, ловко затянул последний узел, вытер мокрое лицо, и только тогда сказал: «Вон мост».

— Уж лучше вплавь, — огрызнулся я, — не так вымокнешь. А у меня фотоаппаратура.

— Да залезай ты под тент, — по-доброму сказал светлобородый, скользнув взглядом по прицепленной к моей куртке карточке «Пресса «КАТТИ САРК». — Давай, Коля, отвезем. Заводи.

— Так мы же Пилигрима ждем, — буркнул Коля, но сел за штурвал.

— Пилигрима мы уже два часа ждем. Пилигрим он и есть Пилигрим.

С виду катерок был неказистый, так, лодочка-казанка, но он вдруг взревел как торпедный катер, встал на дыбы, как Аничков конь, и понять невозможно, шли мы или летели, только через мгновение оказались на том берегу, прямо у памятника Крузенштерну.

— Ну, ребята, спасибо, удружили! Ничего себе у вас катерок! Как же называется это чудо?

— «Пасифик-Атлантик», — загадочно ответили они.

— А сами-то вы откуда? — уже с берега крикнул я.

И сквозь шум дождя, сквозь рев катера мне послышалось: «...с Амура...»

Теперь надо переместиться во времени и в пространстве, чтобы стало понятно, почему я так боялся опоздать.

Ровно сорок лет назад, в 1956 году, в Лондоне, на Темзе, в кают-компании старинного корабля, который служил морским клубом, собрались фанатики паруса — Уильям Гершуайт, капитан, и его друг Бернард Морган, юрист по профессии. И вот о чем они размышляли. Сохранились ли до наших дней «TALL SHIPS», большие парусные корабли? И если плавают, то в каких морях? И нельзя ли сделать так, чтобы собирались они вместе и устраивали гонки?

— Мир должен вспомнить славные времена «Чайных гонок»! — ударял рукой по столу в такт словам капитан Гершуайт. — Мы соберем всех наследников великого клипера «Катти Сарк». Мы установим правила. Мы проложим маршруты. Мы пригласим все морские страны участвовать в регате.

Идею англичан поддержали многие морские державы Европы и Соединенные Штаты Америки. Была создана Ассоциация учебных парусных судов (STA) со штаб-квартирой в Лондоне. Почетным шефом Ассоциации стал супруг английской королевы принц Филипп, герцог Эдинбургский, сам морской офицер. Сначала гонки больших парусных кораблей назывались «OPERATION SAIL» («Операция «Парус») и проводились раз в два года. Позже, когда нашелся богатый спонсор — знаменитая фирма, выпускающая виски «Катти Сарк», — слеты парусных кораблей стали проводиться каждый год, и им было присвоено название «CUTTY SARK TALL SHIP"S RACES» («Гонки больших кораблей на приз «Катти Сарк»).

Каждая парусная регата посвящается какому-либо важному событию в морской истории. Шли корабли к берегам Португалии, чтобы отметить память Генриха Мореплавателя, создателя первой в мире морской школы, пересекали Атлантический океан, чтобы пройти в Америку по пути, проложенному 500 лет назад Христофором Колумбом.

Регата «Катти Сарк» 1996 года была посвящена 300-летию Российского флота. Более ста парусников — барков, бригов, бригантин, яхт — стартовали в немецком порту Росток, и 18 июля вся армада собралась в Санкт-Петербурге. Впервые за всю историю Града Петрова к берегам Невы причалили парусники из Соединенных Штатов Америки и Мексики, из Англии и Германии, из Швеции и Голландии. Пришли яхты даже из Уругвая и Австралии.

Самым первым в истории гонок кораблем, который получил серебряную «Катти Сарк», был советский четырехмачтовый барк «Крузенштерн». Командовал тогда барком-гигантом капитан Иван Григорьевич Шнейдер. «Капитан номер один» — так стали называть его с тех пор моряки-парусники.

Вот с ним-то и договорились мы о встрече. Разве мог я опоздать?..

Все хорошо. Все хорошо, — так всегда говорит Иван Григорьевич Шнейдер при встрече. — А как же может быть иначе?

Ни годы, ни прощание с морскими просторами не изменили капитана. Строгая офицерская выправка, всегда в морской форме с колодкой орденов, невысокий, прямой, с колючими, но веселыми глазами.