Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1980 год Страница 5

11 сентября выставка не открылась. Сальвадор Альенде выступил в этот день, но не в университетском зале «Греческий форум», а из осажденного путчистами дворца «Ла Монеда» с последним обращением к народу. Виктор же рано приехал в университет. И петь ему пришлось не со сцены, а расхаживая с гитарой среди студентов и подбадривая их. Воздух вокруг здания уже разрывали автоматные очереди. Виктор позвонил домой, где остались жена Джоан и дочки Мануэла и Аманда.

— Не выходите из дома. Попозже я еще позвоню.

Второй раз Виктор позвонил уже к вечеру.

— Мне еще нужно остаться здесь на какое-то время с товарищами. Не волнуйтесь. Ждите меня. Я обязательно вернусь.

Но университет уже окружали танки и солдаты на бронетранспортерах. Всю ночь готовились к атаке, как будто перед ними была военная крепость. Когда после массированного обстрела солдаты ворвались в здание, они стали избивать прикладами безоружных студентов. Кинооператор Уго Арайа, которому не пришлось снять открытие выставки, навел камеру на торжествующих «победителей». Его тотчас сразила пуля. Виктора вместе с другими студентами швырнули на пол, заставив лечь лицом вниз.

— Пристрелим каждого, кто пошевелится! — кричали офицеры.

Несколько часов солдаты топтали сапогами лежавших людей, не позволяя им подняться, пока не пришел приказ о переводе «военнопленных», захваченных в Техническом университете, на стадион «Чили». Как и Национальный стадион, он уже принимал первых узников.

...Прошло время, и журналистские дороги привели меня в Мексику, где я встретил человека, который провел рядом с Виктором Харой последние дни жизни певца на стадионе «Чили». Это был личный врач Сальвадора Альенде Данило Бартулин (внук югославских переселенцев, отсюда славянские имя и фамилия). Ему чудом удалось выжить и вырваться из Чили.

Вот его рассказ:

«После ареста меня привезли на стадион «Чили». Это было во второй половине дня 12 сентября. Там уже скопилась огромная масса заключенных. Меня вместе с другими «новичками» построили в шеренгу и приказали закинуть руки за голову. Вдруг один офицер узнал меня.

— Так это же врач Чичо (так в народе называли Сальвадора Альенде).

Комендант концлагеря майор Манрике — о, какой это был ярый фашист! — подошел ко мне, достал из расстегнутой кобуры пистолет и приставил к моей голове со словами:

— Ну вот и настал твой час...

И уже обращаясь к солдатам:

— Отделите его от остальных и оставьте мне.

Меня отвели в сторону и сбили с ног. Я увидел, как под дулами автоматов ввели большую группу молодых людей. Коменданту доложили:

— Это из Технического университета.

Их тоже выстроили в шеренгу. Майор Манрике обошел их и ткнул пальцем в одного узника:

— Этого тоже оставьте.

Я не сразу поверил своим глазам. Рядом со мной был Виктор Хара. Некоторые солдаты оживились, увидев его: «Здесь певец Хара...». Но офицер обрезал их:

— Он не тот, за кого себя выдает. Это вожак экстремистов.

Такой квалификации было достаточно, чтобы оправдать убийство.

Нас с Виктором отделили от остальных заключенных и поместили в какой-то холодный проход. С семи вечера нас несколько часов избивали. Мы лежали распростертые на полу, не в силах пошевелиться. Лицо Виктора было в кровоподтеках, один глаз заплыл совсем...

Три дня пробыли мы вместе с Виктором на стадионе «Чили». Нас почти не кормили. Чувство голода мы заглушали водой. Мы переговорили с ним о многом за это время. Виктор столько рассказывал о своей семье, жене, дочках, которых очень любил. О новых песнях, которые мечтал создать... На фестивале, проходившем на этом же самом стадионе, ему аплодировали как победителю конкурса новой чилийской песни, а теперь мы были здесь узниками. Виктор вел себя мужественно, с достоинством, он не просил пощады у тех, кто его истязал. Он оставался самим собой, хотя тревожное предчувствие надвигавшейся расправы не покидало его.

Стадион вместимостью в пять тысяч человек был переполнен. Чтобы предотвратить взрыв, заключенных в ночное время ослепляли лучами мощных прожекторов. Вертевшиеся на турелях крупнокалиберные пулеметы были постоянно нацелены на переполненные трибуны, чтобы запугать узников.

И вот заключенных стали срочно перевозить на Национальный стадион, где военным было легче контролировать положение. В последней группе, построенной перед отправкой туда, оказались и мы с Виктором. Всего в группе было человек пятьдесят. Вдруг появился комендант Манрике. Он обошел строй и приказал вывести из него Виктора Хару, известного юриста-коммуниста Литера Кирогу и меня.

— Отведите их вниз, — приказал он.

Я знал, что отправить «вниз» означало смерть. Там была одна раздевалка с туалетами, приспособленная под специальную камеру пыток. Многих наших товарищей уводили туда, но оттуда никто не возвращался. Как-то меня вели мимо на допрос, и я увидел груду растерзанных и расчлененных тел. Потом их вывозили на грузовиках и выбрасывали прямо на улицах.

«Внизу» нас с Виктором поместили в туалет. В соседнем находился Литер Кирога. Мы с Виктором решили, что теперь нам не спастись; ведь мы были последними заключенными на стадионе «Чили». Но неожиданно раздалась команда, чтобы я вышел. Молча, одними взглядами мы попрощались с Виктором. Меня отвели к бронированному грузовику с уже заведенным мотором, впихнули внутрь и захлопнули дверцу. Машина была набита заключенными. Так я попал на Национальный стадион. И лишь там понял, почему меня не оставили в «раздевалке смертников» вместе с Виктором Харой. Увидев меня среди «новичков», полковник карабинеров сказал:

— Это он. Надо, чтобы сообщил всю информацию об Альенде.

Начались непрерывные допросы и пытки. Меня хотели вынудить сделать некие «признания» для дискредитации жизни и личности народного президента. Трижды я пережил жуткие инсценировки расстрела...

Потом я узнал, что тело Виктора нашли около кладбища «Метрополитано», а Литера Кироги — на одной из улиц Сантьяго. Конечно, военные той же ночью расправились с оставшимися на стадионе «Чили» двумя последними узниками, а затем бросили их тела в городе, как будто эти люди погибли в ночной перестрелке...»

Данило Бартулин закончил свой рассказ, и мне вспомнилось: я еще находился в Сантьяго, когда приспешники хунты распространили в столице версию о том, что певец якобы с автоматом в руках напал на улице на военный патруль, который, обороняясь, и убил Виктора Хару.

Но оружием Виктора всегда была гитара. И пусть со стадиона «Чили» дошли отличающиеся друг от друга рассказы о том, как расстреливали певца, одно в них совпадает. Измученный пытками, изможденный голодом и недосыпанием, Виктор собрал все свои силы и бросил вызов палачам, наводившим на него дула автоматов. Он запел. Одни утверждают, что это был гимн Народного единства «Мы победим». Другие говорят, что это была его песня «Народ-созидатель». Но разве имеет значение, что именно он пел! Он пел песню революции, когда грянули залпы, оборвавшие его жизнь.

...В мае нынешнего года я встретился с находившейся проездом в Москве Ортенсией Бусси де Альенде, вдовой погибшего президента Чили Сальвадора Альенде. Я сказал ей, что все эти годы собираю материалы о Викторе Харе. А когда вспоминаю манифестации и митинги Народного единства, перед глазами сразу же встает, как выступал на них Сальвадор Альенде и пел Виктор Хара.

— Как относился к певцу ваш муж? — спросил я.

— Сальвадор Альенде восхищался песнями Виктора Хары, — ответила Ортенсия Бусси де Альенде. — Особенно ему нравился «Призыв к труженику», получивший первую премию на фестивале в Сантьяго, и песня о погибшем рабочем «Я помню тебя, Аманда». Сальвадор Альенде считал, что в песнях Виктора Хары выражается дух происходящего в Чили процесса, народные устремления. Образ Виктора навсегда остался в сознании нашего народа. Его песни — как горящий факел, который никогда нельзя погасить. Их и сегодня поет наша молодежь, борющаяся против фашизма.

Леонард Косичев

Четыре красавицы

«Коморские острова — четыре красавицы. У каждой прекрасная фигура, чудесные глаза, но все они не похожи друг на друга», — начинается этими словами, звучащими словно восточная сказка, путеводитель по Коморам.

Острова эти, изумрудным мостом перекинувшиеся между Африкой и Мадагаскаром через Мозамбикский пролив, действительно красивы Гранд-Комор, увенчанный гигантским кратером огнедышащего вулкана Картала. Зеленый Анжуан, покрытый зарослями жасмина, иланг-иланга, муската... Майотта, где узкие улочки деревень и древние пушки на набережных хранят память о романтическом средневековье... И наконец, крохотный Мохели, вобравший в себя колорит Африки и Азии... Сравнение с красавицами, впрочем, настораживает многих мужчин на Коморах, в представлении которых чуть ли не  все трудности истории их островов связаны с женщинами. Дело в том, что здешней политикой часто заправляли во время оно женщины.