Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год Страница 5

Всю жизнь страх

Рассказывает Манги из деревни Тилонья в Раджастхане:

— Я всю жизнь боялась, выросла С такой привычкой — всех бояться. Мужа, деревенского старосту, богов, соседей — ну всех. Сейчас больше не боюсь. Почему перестала бояться? В женскую силу поверила. Я сама из неприкасаемых, из очень бедной семьи. Отец на чужом поле работал, мать ему помогала и еще по домам ходила — зерно вручную молоть. Получила зерна шестьдесят кило в год и одно сари. Когда я немного подросла, меня отдали работать у старосты в доме. Там я убирала в конюшне, хворост собирала и подметала во дворе, потому что в дом неприкасаемым заходить не положено — от нас скверна. Вечером мы с мамой садились под верандой и ждали, когда хозяйка выйдет и даст пару лепешек — за работу платили едой. Мои родители и сейчас не умеют деньги считать — они же никогда в руках их не держали. В двенадцать лет меня выдали замуж, я родила, мальчика родила, но он скоро умер. А потом и его отец тоже умер. Я была еще совсем молоденькая, и меня вторично выдали замуж (у неприкасаемых это можно, все равно — скверна). Только в этот раз за старика! От него я родила дочку, но второй муж тоже скоро умер. Что мне было делать, дважды вдове? Вернулась под родительский кров, опять у старосты конюшню чистила, огороды полола, на дорожное строительство тоже нанималась.

И тут вдруг приехал в деревню большой белый фургон, а в нем доктора. Когда они меня позвали поработать у них, я от страха только лицо покрывалом закрыла. До того было страшно, что я целую неделю ни есть не могла, ни спать. Доктора пришли и забрали меня к себе. В больницу. Я и другие женщины, мы как каменные сидели на полу, пока все тело не заболело — я же не привыкла на одном месте долго сидеть. А доктора все объясняли про детей и картинки показывали: вот здоровые дети, вот больные. Я понемногу стала разбираться и подумала про своего сына, который умер. Если б доктора раньше к нам приехали, может, не умер бы он, жил бы. А тут как раз отец заболел, и сколько деревенский бхагат ни давал заклинаний,— ничего не помогало. Тогда я расхрабрилась и повела отца в больницу. Доктор дал лекарство, и уже через час отец попросил есть, съел четыре лепешки, миску похлебки, потом десять часов проспал. А наутро восемь миль до нашей деревни отшагал как ни в чем не бывало. И я поверила в докторов. Главное, что я не рассказы чьи-то слышала, а все на моих глазах произошло. Значит, думаю, у докторов ключик к моему разуму, которого даже у богов не нашлось. Разум мой так и заблестел, как кувшин, когда его хорошенько отчистишь от ржавчины. Я почувствовала покой. Больше не боюсь.

Женщина отыскивает себе имя

Эту историю рассказывает мне моя подруга из Мадурай. История относится совсем к другим временам, но она рассказывает, я слушаю, и сердца наши начинают биться в унисон. Мы совершаем путешествие во времени, как бы двигаясь к основам нашего бытия, и наши души согревает неясное ощущение цельности бытия, будто и полузабытое или неведомое, но почему-то все же касающееся нас.

Это история о женщине. О жене. У нее нет имени, зато всякому известно имя ее мужа — Тируваллувар, великий тамильский поэт. А она — женщина, во все времена года закутанная в тяжелые шелка, бесшумно скользящая по полированным пространствам, которые замыкают ее существование, которые составляют ее дом. Ее движения определяют ритм дома, сопрягают его со временем.

Солнце тоже следует ритму ее жизни, переходя со двора на кухню, где она готовит еду и подает ее мужу: золотую чечевицу с тыквой или с картофелиной, выросшей на ее огороде, горку дымящегося белоснежного риса, тщательно уложенного на крупном зеленом банановом листе. И накрывая к обеду, она непременно ставит рядом с листом чашу с чистой водой и кладет иголку. Трижды в день подает она еду, приготовленную с такой любовью, с таким тщанием и заботой, какие подобают лишь приготовлению обрядовой пищи для богов.

Так проходит пятьдесят лет. В полночный час готовится Тируваллувар встретить свою смерть. Жестом подозвав жену, он долго всматривается в ее черты. И говорит поэт, что она никогда ни о чем не просила его — ни единой просьбы за долгие годы в семейной жизни. Не желает ли она, чтобы он что-то сделал для нее сейчас, прежде чем душа его покинет плотскую оболочку?

Опустив глаза в безупречно отполированный пол, жена спрашивает, не мог бы муж ответить ей на вопрос: зачем нужны были чаша с водой и иголка рядом с его прибором?

— Если бы, подавая рис, ты просыпала его, я подобрал бы иголкой каждую рисинку, ополоснул бы ее в чаше с водой и съел. Но ни единая рисинка никогда не упала с бананового листа, поэтому так и остались неиспользованными чаша с водой и иголка, А ты, жена, ни единого раза не спросила, зачем они нужны.

Так ответил поэт.

Иголка и чаша рядом с листом сделались частью обряда. Желания мужа, уважение к нему, которое не допускает и тени сомнения, стали жизненным долгом жены. А исполнение этого долга — смыслом ее жизни.

У нас с подругой горят глаза, и мы начинаем рассуждать о том, что, может быть, именно самоотречение дает женщине ощущение защищенности, пребывания в цитадели, стены которой сохраняют ее внутреннюю силу?

А что же современная индийская женщина — она способна реализовать себя через великую женскую миссию?

Открывает ли многообразие современной жизни перед женщиной больше возможностей реализовать себя?

Несколько лет назад я задала группе бомбейских студенток вопрос о том, кого бы они назвали своим идеалом. Девушки удивились и захихикали. Ответа не было — не в те времена они живут, когда появляются идеалы. Но я продолжала настаивать, и одна из студенток смущенно сказала: моя мама. Неожиданно ее поддержали и другие: мама! Мама!

Сегодня, когда я задаю этот вопрос себе, моя мать представляется мне идеалом того, чем должна быть индийская женщина — существо, живущее невидимкой и думающее не о себе.

— А почему на твоем лице нет выражения покоя, которое всегда было у твоей мамы? — спросил раз меня приятель.

Я ответила: моя мама жила без имени. Она была дочерью, женой, матерью, тетушкой, бабушкой, но почти никогда просто собой. Она прожила долгую жизнь, но никогда не оставалась в одиночестве. Она никогда не делала покупки для себя и никогда не встречалась с людьми как просто человек, личность. Ее ощущения никогда не включали в себя чужой мир.

А я живу в мире и во времени, которые идут вразрез с моими инстинктами. У меня нет в жизни роли, освященной богами. Могут ли роли, которые я играю, сосуществовать с ролью моей матери, — а ведь и ее роль, хоть и смутно, но все же продолжает жить во мне? Откуда взяться выражению покоя на моем лице? Оно скорее будет отражать чувства восторга, страха, поражения, ярости, торжества — того, что заполняет пространство моей жизни. В чем мое назначение? Я кто — домашняя богиня или женщина с именем.

Как-то маленький мальчик сел играть с отцом в шахматы. Отец расставил на доске фигуры, а сын спросил: почему обязательно в таком порядке? А если поменять местами пешки с другими фигурами? Можно, согласился отец, но тогда эта игра уже не будет шахматами.

Я обращаю взгляд на матерей моего времени. Они уже не силуэты, бесшумно скользящие в полутьме, и не домашние богини, окруженные приличествующим небожительницам поклонением.

— Ну как я могу выглядеть мадонной с младенцем? — вопрошает молодая мамаша, одетая в такие же обтрепанные джинсики, как ее старшие дети — Вот моя мать была только матерью, а я должна быть моим детям и подружкой, и наставницей, и критиком. Моя мать заботилась о том, чтобы я была здорова и не испытывала ни в чем нужду. А я должна ходить на родительские собрания в школу, возить детей на уроки плавания, помнить об их прививках, поднимать их настроение, когда у них не ладятся дела, одергивать их, когда их заносит. Я должна улаживать споры по поводу длины волос, расцветки рубашек и степени изорванности джинсов.

У моей матери была в жизни роль, и она ее отлично исполняла. Она отреклась от себя ради своих детей, и ей за это причитается нимб вокруг головы. Мне же, и я это знаю, нимб причитается вокруг сердца — я и матерью стала, и от себя не отреклась, потому что моим детям нужна мать как личность. В наше время недостаточно родить, надо еще сделать ребенка человеком. Я не могу оставаться в четырех стенах моей квартиры. Я должна утвердиться во внешнем мире.

Но как бы я хотела сберечь при этом чистоту, цельность и силу духа моей матери!

Мариам Салганик

Священные змеи Индии

Пожалуй, нигде змеи не чувствуют себя так привольно, как в Индии. Зато здесь вы не застрахованы от встречи с ними не только в мрачных джунглях или у реки, но и на асфальте автомагистрали и даже в уютном номере многозвездочного отеля.