По ту сторону могилы - Мэтт Дымерский Страница 5

Я пошёл по стене, чувствуя, как моё ощущение пространства подстраивается с каждым шагом. Выходит, всё это время я мог, сам того не осознавая, ходить по стенам или по потолку. Мне просто не приходило в голову попробовать беспрепятственно пройтись по комнате вперёд. Вместо этого я осторожно полз по дну. Итак, собственно, вопрос, возникший у меня в голове с осознанием всего этого: где я, чёрт побери, вообще оказался?

Оттуда не было выхода, помимо ямы, с которой всё началось. Я провёл какое-то время с той женщиной, но мы не знали языков друг друга, и потому нам оставалось лишь ждать и молиться.

С регулярным интервалом крупная рука проносилась туда-сюда. Это смерть. Или, вернее, жизнь после смерти. Мы хороним своих мертвецов в земле, и это… место… забирает их и перекраивает под свои нужды…

Я ничего не мог сделать. В соседней комнате на алтаре восстанавливался целый скелет, а у женщины рядом со мной всё так же не было нижней части тела. Когда металлическая рука объявилась для того, чтобы её забрать, она попыталась воспротивиться. Женщина закричала, но одна из рук-хирургов прижала и прикрутила ей ко рту металлическую маску, вмиг её заглушив.

Я стоял не шевелясь и хватаясь за стены, дожидаясь, пока рука не разгрузит очередную гору костей подле алтаря. Закончив работу, она как ни в чём не бывало покинула комнату. Ей не было до меня дела. Как и всему в этом месте.

Не меньше недели я промотался по тем жутким комнатам. Мне уже не встречалось ничего нового, не о чем было размышлять, не на что больше глазеть. Ни одного нового прохода. Голод начинал давать о себе знать, но я даже не думал о том, чтобы сделать ЭТО. Нет. Вокруг — целые резервуары, доверху набитые плотью, так и готовой быть съеденной. Но я не мог. Ни за что.

Как выяснилось, чёрная жижа была водой — пусть и нечистой, отемнённой чем-то непонятным. Она поддерживала во мне жизнь.

Вконец вымотавшийся от этого чистилища, я наткнулся на ещё одну овальную комнату и решил добровольно сдаться. Среди чёрных механизмов в стене виднелось лицо женщины, — точь-в-точь как в другой комнате управления, освещённой голубым светом. Я стал ждать, пока она откроет глаза.

И она открыла. Знакомые глаза. Я их тут же узнал.

Она начала говорить. Её рот был прикрыт пластиной и совсем не шевелился. Голос звучал из стен. Сначала слова были на хинди, а потом превратились в нечто абсолютно неразборчивое. Множественные трубки вокруг её головы разбухли в потугах.

Через секунду надо мной нависла металлическая клешня. Её холодные пальцы обхватили меня, и это ощущение показалось мне знакомым. Вот что вытащило меня из гроба и сбросило в трупную яму. Ну всё, теперь я был пойман с концами. Чего я ожидал? Быть разорванным в клочья? Или меня бы просто убили? Может, мне сулило стать шестернёй в этом механизме? Забавно. Ведь это именно то, чего я боялся больше всего на свете, ещё до того, как был похоронен заживо.

Клешня-рука стремительно влекла меня через синевато, серовато и даже желтовато освещённые биомеханические тоннели. Нутром я почувствовал, что меня тащат вверх. В конце концов мы упёрлись во что-то твёрдое, и меня вышвырнули на волю, в месиво из грязи и воды. Бушевал невиданной силы шторм.

Она меня отпустила. Каким-то образом ей удалось разбудить в себе частичку человеческой воли, чтобы вызволить меня из загробной жизни. Я не смог её спасти, зато она выручила меня.

Я был свободен. Одиссея, начало которой положило моё неудавшееся самоубийство, подошла к концу, и я возвратился в мир живых.

Пережив шторм, я решился рассказать местным властям о том, что их ждало под землёй и воровало с кладбища трупы, но они лишь посмеялись. Тогда же я узнал, что в индуистской культуре принято кремировать усопших. Что если они что-то подозревали? Что если их давние предки знали, ЧТО ждало их под землёй и утаскивало трупы?

На кладбище, где меня похоронили, лежали представители различных народов и племён, которые не могли позволить себе кремацию. Там же хоронили никем не опознанных иностранцев. Вполне возможно, что, как мне и сказали, шторм стёр это кладбище с лица земли. Однако меня не покидали подозрения, что тот подземный кошмар закрыл трупную яму, потому что мой побег подверг риску то конкретное местоположение.

Пытаясь разобраться в том, что мне пришлось пережить, я перевёл четыре фразы, произнесённые индусской женщиной. Их значение привело меня в ещё больший ужас, чем всё, что мне довелось увидеть доселе.

Когда она была одним лишь черепом и лёгкими, соединёнными мышечной тканью, её первой фразой было: «Спасибо! Спасибо!»

Когда я попросил её быть потише, она сказала: «Я просто рада, что снова могу двигаться».

Когда я пообещал вернуться за ней, она возразила: «Не вмешивайся. Я сама этого хочу».

И наконец, в тот жуткий момент, когда я встретился взглядом с её лицом, выступавшим из стены, она с трудом, не без помощи биомеханических устройств выдавила из себя бесконечно длинное: «Умирая, мы остаёмся лежать. Наши кости, наш прах навечно остаются в сознании. Это место пытается нам помочь. Они пытаются нам помочь, но не понимают нас. Мы о них знаем. Это ангелы…»

Затем она перешла на неизвестный язык. Я записал звучание этих слов в виде слогов, но никто, в том числе эксперты, ничего связного в них опознать не смогли.

Мне остаётся жить с ужасным осознанием. Существовать в параличе, порождённом всем тем, что я увидел и услышал. Тем, что я слышал из уст человека почившего, а затем воскрешённого. Наши кости, наш прах остаются лежать. Остаются лежать, сознавая. И так на века.

Теперь я даже не мыслю о суициде. Мы — каждый из нас — должны жить как можно дольше. Смерть — это не конец. Нет-нет. Смерть — это лишь начало; начало одинокой агонии, которая никогда не закончится, как бы вам этого не хотелось. Я думал, что быть запертым в ящике на пару дней — самое ужасное, что может быть, но теперь я знаю, что смерть много страшнее. Я путешествую от кладбища к кладбищу, надеясь найти тот подземный ужас вновь. Я желаю стать частью машины, частью ада. Я заключу сделку с Дьяволом, или хуже — с существами, что спали в Фиолетовой базилике. Пускай они заберут мою плоть. Что угодно, лишь бы я смог вечно жить и дышать — и без разницы, в какой форме.

Ибо