Моя Мия. На осколках первой любви - Лина Коваль Страница 51

Главное — он принимает любой мой выбор. И всегда готов помочь, даже если я выбираю не его.

Горько усмехаюсь. Разве я могу выбрать кого-то другого?..

Я люблю только его. Я восхищаюсь только им. Я хочу, черт возьми, только его…

Сейчас осознаю, насколько глупой была идея прийти к нему в спальню абсолютно голой. Потому, как жарко мы целовались в его машине или там, в деревне, теперь понимаю, что секс — это необязательно обнажённость. Количество одежды вообще роли не играет.

Почувствовав смятение, встаю с кровати. И начинаю ходить из угла в угол. В обычные дни это всегда помогало справиться со стрессом.

В голове кавардак. А в сердце боль…

Адская, едкая, жгучая… Смертельная…

Нет…

Я так не могу. Не смогу…

Подлетаю к двери и резко её отворяю, на пороге сталкиваясь с твёрдым телом. Мир вокруг миллионами факелов загорается.

Всхлипываю, когда Мирон меня обнимает, и начинаю шептать, как безумная:

— Я люблю тебя. Я так тебя люблю, Мир.

Крепко-крепко шею обнимаю.

— Я тебя тоже… Люблю, — хрипит он, зарываясь в моих влажных волосах.

— Как себя? — спрашиваю, отчаянно замирая.

— Как не в себя…

— Как не в себя?.. Это что значит?.. — отклоняюсь и заглядываю в его лицо.

От его рук на пояснице мурашки волнами расходятся. Сжимает сильно, словно боится, что растворюсь и исчезну. А я растворяюсь. В нём, в запахе туалетной воды и в том, насколько приятна его кожа на ощупь.

— Это значит пиздец как. Измаялся весь. Думал, сдохну позавчера.

— Прости, — качаю головой и морщусь. — Ты ведь знаешь какая я дурочка, Мир? Всё время хочу как лучше, а получается…

— Нормально всё у тебя получается, — вздыхает успокаиваясь Мирон, но в глазах что-то тухнет.

Живое, настоящее.

Нахмуриваюсь и вспыхиваю от озарения… Он ведь подумал, что я и Лёва…

Боже.

— Мы реально два сапога пара, Громов, — горько смеюсь.

— Почему это?

— Ты что, подумал… что я и Демидов? — округляю глаза. — С ума сошёл?

Плечи под моими пальцами напрягаются.

— А что я должен был подумать? — мрачно выговаривает он.

— Ну уж точно не то, что я на такое способна, — закатываю глаза. — Мы поехали в кинотеатр, но сеанс отменили и Лёва, — вижу, как прозрачные зрачки мутнеют, словно два болота. — Вернее, Демидов предложил посмотреть фильм у него. Мне так плохо стало. Температура, кажется, поднялась, может это ещё с того, как я простыла в деревне? В общем, ты ведь знаешь, как я смотрю фильмы? Заснула ещё на титрах, а когда проснулась утром, — краснею и вспыхиваю.

Громов отстраняется, не сводя глаз с меня. От его тела исходят волны негодования.

— Когда ты проснулась утром… — кивает он. — Договаривай, — звереет на глазах.

— Проснулась в одном белье и… Лёва сказал, что ночью у меня был жар. Он просто помог мне раздеться и… всё.

Виновато опускаю голову.

— Нашёлся, блядь, помощник Белоснежки, — цедит Громов, и я неожиданно расслабляюсь и прыскаю от смеха.

Приближается и по-хозяйски обнимает меня. Сердится, но глаза снова горят любовью.

Мой хороший.

Припадаю к бледно-розовым, сухим губам и целую его сама. Дразню языком, увлекая нас в сексуальную игру. Так как давно хотела… Отчаянно… стон не сдерживаю.

Люблю его. Люблю. Люблю. Люблю.

В том, что произошло, сама виновата. Потому что не надо ждать, когда всё решится. Нужно брать своё счастье в собственные руки и не дай бог его отпустить! Ни-ког-да!

Только загляделась и всё. Просыпаешься в нижнем белье не с тем, с кем надо. Я не должна была ждать, пока он бросит Милованову. Не должна была.

Всё в этом мире по отношению к нашей любви вторично. Какая вообще разница, что там было, если Мирон наконец-то осознал свою любовь ко мне?

«Как не в себя». Улыбаюсь как сумасшедшая.

То-то же.

Ноги подгибаются, но Мирон вдруг останавливается.

— Я не понял. Ты ведь анализы сдавала сразу после того, как… — снова дышит тяжело. — После Демидова?

— Да, — нахмуриваюсь. — Ты думаешь… да нет, он здесь ни при чём.

Тут же отклоняюсь.

— Давай я всё-таки позвоню ему, узнаю. Где твой телефон? Ты ведь предлагал мне ему позвонить.

В машине я предложение проигнорировала. Мирон не стал настаивать, просто кивнул и увёз в свою «берлогу».

— Пффф… — снова привлекает меня к себя. — Куда ты намылилась?

Зажимает в ладонях моё лицо и как маленькой девочке чуть ли не по слогам проговаривает:

— Мы сейчас с тобой решаем, что в это дело ты больше не лезешь. Совсем. Не звонишь Демидову, не пишешь подружкам. Вообще, ни с кем это не обсуждаешь? Услышала меня?

Многократно киваю.

Люблю его. Поэтому на всё согласна.

Он продолжает:

— Ты понимаешь, что всё зашло слишком далеко и уже серьёзно? Это уже не анонимки с дразнилками. Больше ты в это не лезешь, поняла? Узнаю, отшлёпаю.

— Попробуй только, — загораюсь. — Я…

Моё лицо тускнеет, потому что обычная для меня с детства фраза «я всё папе расскажу» впервые в жизни потеряла актуальность. Это отдаётся пронзительной болью в груди.

Рядом с Мироном я могу позволить себе чувствовать по-настоящему. Вдруг совершенно не хочется быть стойким оловянным солдатиком. Меня накрывает непреодолимое желание быть… женщиной.

Его женщиной.

Кстати…

Придвигаюсь ближе и Громов сам меня целует. Пылко, страстно, будто сейчас сожрёт.

— Всё сделаю, как скажешь, — шепчу ему в губы.

— Меня пугает, когда ты послушная, — хрипло смеётся Мирон и резво подхватывает меня на руки.

Сердце замирает, он аккуратно укладывает меня на кровать и нависает сверху.

Нежно целует горящие губы и дрожащий от возбуждения подбородок. Запрокидываю голову, когда его рот отправляется в длительное путешествие по моей шее, а тёплые пальцы аккуратно сдвигают тонкие лямки ночной сорочки.

— Пиздец, — цедит он, забирая в рот упругий сосок. Перекатывает его языком и осторожно посасывает.

— Мир, — шепчу, извиваясь под ним.

Между ног пожар настолько сильный, что, кажется, сейчас сгорю.

А Громов… он такой большой, я вдруг оказываюсь рядом с ним совсем малышкой. Неопытной и глупой.

Так получилось, что всему в жизни мы учились одновременно. Плавать в озере, кататься на велосипеде, играть в шахматы… Чуть позже научились друг на друге целоваться и даже в первый раз напились вместе какой-то горькой настойки в доме у Громовых.

Секс — это, пожалуй, первое, чему Громов учился без меня…

Я буду лукавить, если скажу, что меня это не беспокоит или мне всё равно. Именно поэтому я никогда в жизни не осмелюсь спрашивать, был ли у него кто-то, кроме