Post Scriptum - Марианна Альбертовна Рябман Страница 53

Между тем состав, так и не добрался до окончания российских земель, преодолевший лишь четверть пути, он был остановлен известной своими зверствами, бандой. Большую часть пассажиров убили, имущество несчастных разграбили.

Из всей семьи Смыковских-Телиховых, выжить удалось только младшему сыну Ипатия Матвеевича, Артемию, Мише и четырехмесячному Валериану. Уцелел так же и Орест Остфаллер. Покидая вскоре Россию, он увез осиротевших детей с собой, проявив милосердие, дал им свою фамилию, и вслед затем, позаботившись о дальнейшей их жизни в Германии, нарёк их заново. Артемия стали звать теперь Альфредом, Мишеньку – Михаэлем, а маленький Валериан получил имя Вольфганг.

Войдя в немецкую семью, мальчики обрели двух младших братьев – Удо и Герхарда. Их мать, госпожа Наталья Остфаллер, сумела полюбить приемных детей, так же, как и родных. Несмотря на это, она не позволяла русским детям забывать о своем происхождении. Сама в прошлом, прима-балерина Петербургского театра, поразившая талантом и мастерством своим, всех кто видел её в танце, хоть когда-нибудь, четвертая дочь в семье купца Городовникова, и тоскующая бесконечно по родным и по России, она преподавала мальчикам немецкий, стараясь при этом, чтобы и на языке отечества, говорить они не разучились.

Впрочем, особенно требовательна была она к Вольфгангу, и когда спустя месяцы начала проявляться в нем речь, Наталья Елисеевна принялась приучать его к двум языкам единовременно.

Всю последующую жизнь, господин Остфаллер винил себя за случившуюся в поезде, гибель друзей своих. Возможно и от этого, его отцовская любовь к приемным сыновьям была необъяснима велика. Более прочих, гордился он Альфредом, самым веселым, но и самым отважным. И когда в мае, одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, в ходе первой мировой войны, Артемий Телихов был призван на фронт, как и тысячи других, и вскоре погиб под Львовом, приняв мучительную смерть, безутешный приемный отец, пережил его лишь на неделю.

Спустя ещё год, Наталья Елисеевна, собрав детей, переехала жить в Париж.

Вера

Если бы Вивьен Остфаллер мог что-то почувствовать, он был бы поражен запахами эфира и дезинфицирующих средств. Но моменты, которые он переживал теперь заново, были только в его памяти. Никаких запахов на самом деле не было, однако эти образы были настолько реальными, что он мог бы поклясться, что всё это существует сейчас вокруг него.

Он узнал больницу с первых минут. Та самая больница, в которой десять лет назад рухнул его мир.

Он снова видел себя, и это была картина, наполненная яркими красками, без оттенков.

Он вспомнил все то, что так долго ненавидел, похоронил, отверг. Он видел бегущих медсестер, их руки, сочувственно похлопывающие его по плечу, и врача.

Тот врач, который приходил к нему, Вивьен помнил его до мельчайших подробностей, какого возраста он был, кровь на его халате и перчатках. Он появился в дверном проеме, как призрак, почти прозрачный, и его слова, изменили всё для Вивьена, погрузили его в безвкусную жизнь, в эту жизнь, напоминающую разорванный лист бумаги.

– Месье Остфаллер, мы сделали все, что могли, но…

Все вокруг Вивьена ускорилось, его первая паническая атака, первый момент дистанции от мира, как будто земля под ногами больше не удерживала его. Ему хотелось закричать, встать, как то отреагировать, но он уже ничего не чувствовал. Единственное ощущение, как в глубине его горла застрял крик, как тяжесть, которая никогда больше не покинет его, заберет его покой, и которая, он осознал это, останется с ним навсегда.

Комната вращалась все быстрее и быстрее, увлекая Вивьена в этот водоворот, ставший только иллюзией существования.

Он очнулся.

Темнота, вокруг него, вырисовывалась в очертания небольшой комнаты, здесь ему ничего не было знакомо. Он немного приподнялся, перед ним было большое приоткрытое окно с задернутыми шторами, пропускающими теплый воздух, но никаких звуков, которые могли бы указать ему на то, где он находится, ни машин, ни детских голосов, ничего не было слышно снаружи.

Глаза Вивьен начали привыкать к полумраку, и он заметил в комнате новые для него детали.

Детская комната.

Плакаты на стенах, плюшевые игрушки, разложенные в маленьком шкафчике, книги на низких полках, сомнений не было, он занимал комнату маленькой девочки.

Потому что, несмотря на сильную боль, которую он испытывал почти во всех частях своего тела, несмотря на повязки, покрывавшие лоб, плечи, и его руки, он не был в больнице.

И эти запахи, которые казались такими едкими во сне, не были такими явными на самом деле, но всё же они существовали.

Трудно сказать, какая часть его тела пострадала больше всего, но резкая боль в правой ноге заставила его вздрогнуть. Он откинул одеяло и увидел свою правую голень, затянутую толстой повязкой, которая спускалась до самой ступни.

Он осторожно выдохнул и снова опустился на мягкую влажную подушку.

Что бы с ним ни случилось, кто-то ухаживал за ним, и в данный момент он был не больничной палате. Эта мысль показалась ему довольно обнадеживающей, обрывки воспоминаний быстро прокручивались в его сознании. Последний раз, когда он ходил по одному из больничных коридоров, было в тот самый день. И то, что теперь он избежал той атмосферы, которую ненавидел, в конце концов, было уже облегчением.

Тишина была тяжелой. Он ощущал сильное давление на уши, и сквозь постоянное неприятное шипение, мог слышать только тиканье деревянных часов на стене, и собственное дыхание.

Но ещё более тревожило его то, что он не мог встать, не мог позвать кого-то, или хотя бы прошептать свое имя, а главное, не мог вспомнить, что с ним случилось.

Он посмотрел на свои руки, почти все пальцы были перебинтованы, повязка вокруг туловища, а также повязка на лбу, медицинские инструменты на столе чуть дальше, слишком много и разные.

Все это не оставляло сомнений.

«Я не в больнице, – подумал он, – но это работа профессионала».

Слабые лучи, проникавшие сквозь шторы, заливали комнату теплым светом и наполняли и успокаивали его.

Вивьен постарался провести рукой по шее, просто чтобы почувствовать узнаваемое, успокаивающее присутствие металла, того, что всегда оставалось с ним. Но ничего.

Он внутренне напрягся, сжав кулак, но боль, которую он тут же почувствовал, заставила его опустить голову на подушку.

Вивьен закрыл глаза, пытаясь снова заснуть, внутреннее беспокойство, спазмы, то и дело охватывающие его тело, или действие лекарств, что-то не позволяло ему погрузиться в сон.

Понемногу в его голове появлялись нечеткие воспоминания. Сначала самолет, Эдуард, аэропорт… Затем Москва, и ее цвета, огни, дождь.

Он вспомнил столкновения, военную технику, потом