Журнал «Если» - «Если», 2005 № 04 Страница 6

Гильгамеш не стал терпеть оскорблений. Он бросился в бой, обрушив на Эрешкигаль все известные ему ругательства, коих оказалось немало — не зря же он обладал героическим прошлым. Намтар отошел в сторонку, и о нем вновь забыли. Однако теперь он хорошо знал, что рядом обретаются раздраженные души из гробницы Гильгамеша. Если они возобновят свои атаки, он превратится в бездыханное тело, прежде чем Гильгамеш придет к нему на помощь. Единственной надеждой Намтара оставалась легендарная аура героя, но, увы, Гильгамеш принадлежал к той категории людей, которые так же охотно пускают в дело руки, как и языки, стоит им вступить в спор. Мертвый царь Урука так размахивал руками во время ссоры с Эрешкигаль, что подойти к нему было просто невозможно. Намтар понимал, что один удар царя причинит ему вреда больше, чем совместные усилия рассерженных теней.

Намтар понял, что попал в безнадежное положение.

— Мне никогда отсюда не выбраться, — пробормотал он. — Во всяком случае, живым. Какое значение имеет время для богини и мертвецов? Они будут спорить, начисто позабыв обо мне, пока я не умру от старости. Во всем виноваты глупые жрецы: они могли оставить меня в процессии. Что проку от их так называемого милосердия! — Он злобно пнул почву Царства пыли и пепла.

Что-то звякнуло под его сандалией — нет, этот предмет не мог быть пеплом. В воздух взлетело нечто ярко-синее, бросающее вызов мраку царства Эрешкигаль. Намтар подпрыгнул и ловко поймал талисман из лазурита. Потом он стряхнул с него пепел и собрался сообщить Эрешкигаль, что она кое-что потеряла.

Но тут перед ним мелькнуло полупрозрачное крыло, и он услышал тихий голос Сабит:

— Ты собираешься совершить очень глупый поступок, Намтар.

Бывший раб посмотрел на лишенную лица тень, а потом опустил взгляд на зажатый в руке талисман.

— Благодарю, Сабит, — ответил он. — Ты не покажешь мне дорогу домой?

Тень Сабит замерцала от удовольствия.

— Иди за мной, о Намтар, — сказала она и полетела вперед.

Намтар торопливо последовал за Сабит.

Мстительные души из гробницы Гильгамеша попытались остановить его, но остаточное действие легенд о славном Великом Царе задержало их. Гончар прошел сквозь них со словами:

— Не беспокойтесь, друзья, я обязательно вернусь!

— Большое дело, — проворчала тень Иби-Сина. — Все сюда приходят.

Зикуарру, старший жрец Энки, был доволен собой. Он только что превосходно поужинал и собирался на вечернюю прогулку. Он очень любил гулять в одиночестве, поскольку только так мог порадоваться удачно проведенному дню.

Сегодня старший жрец имел все основания гордиться собой: о погребальной церемонии царя Гильгамеша жители Урука будут говорить еще много дней. Все прошло безупречно, тридцать две человеческие жертвы отправились в загробный мир вслед за своим повелителем. Да, произошел неприятный спор между рабом и молодым солдатом, которому следовало бы держать себя в руках, но поскольку они находились в самом конце процессии, лишь немногие заметили, что произошло. Достоинство и влияние жрецов не пострадало, а все остальное значения не имело. Ради поддержания этого дрстоинства и влияния Зикуарру надел высокий головной убор, украшенный золотом, сердоликом, лазуритом и черным янтарем. Прохожие должны видеть, кто перед ними.

Позвякивая колокольчиками, Зикуарру шагал по улице Урука, когда из темноты выступил мужчина и встал у него на пути. Его лицо показалось жрецу знакомым, но Зикуарру тут же отбросил сомнения, чтобы продемонстрировать выскочке свою власть. Жрец не привык к проявлениям неуважения и решил обрушить на голову наглеца все свое могущество.

— Пошел прочь, жалкий червяк! — воскликнул жрец. — Посторонись, перед тобой жрец Энки, который в одиночку способен наслать на город чуму, мор, проказу или вызвать падение Урука!

Человек в ответ лишь улыбнулся и потянулся куда-то за спину. Зикуарру удивленно обернулся: быть может, ему показалось, но темнота вдруг стала более плотной? Прежде чем жрец Энки понял, что произошло, прохожий протянул другую руку и — о, какое оскорбление! — схватил Зикуарру за запястье.

— Скажи царю Гильгамешу, что Сабит и все другие ребята из гробницы передают ему привет, — сказал прохожий.

Колокольчик на головном уборе жреца жалобно звякнул, и Зикуарру исчез.

А на его месте появилась хорошенькая девушка в роскошных одеяниях, достойных царского дворца, которая с наслаждением вдохнула прохладный вечерний воздух. Она обняла своего спасителя, шепча ему на ухо слова благодарности и обещания.

— Нет-нет, не стоит, я и сам получил огромное удовольствие, — ответил Намтар, осторожно высвобождаясь из ее рук. — Почему бы тебе не вернуться домой, к Пуаби? Я присоединюсь к вам позже и не стану отказываться от кружки холодного пива, но сначала мне необходимо закончить дела: нужно вернуть обратно еще тридцать одну душу.

— Но где ты найдешь тридцать одну замену? — спросила Сабит.

Намтар обратил задумчивый взор на великолепные храмы Урука, возвышавшиеся над городом.

— О, не сомневайся, где-нибудь я их отыщу. — Он улыбнулся. — Я даже разрешу им сохранить шапки.

Перевели с английского Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА

© Esther M.Friesner. Last Man Standing. 2005. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction».

Александр Зорич

Раш-Раш

Тяжело ступая по розовому зернистому снегу — это вызолоченные закатные тучи добавили ему колера, — Бат Иогала пробирался вверх по горной тропе.

Снег шел давно, да такой обильный, что тропа едва угадывалась. Если он потеряет дорогу и не найдет себе убежище до темноты, ночевать придется в сугробе.

Мысль о таком ночлеге сообщала движениям Бата живость, в его случае тем более примечательную, что не отдыхал он с самого утра.

С механической монотонностью, по которой всегда отличишь опытного ходока, двигались ноги Бата, обутые в высокие охотничьи сапоги на собачьем меху.

За его спиной ворочался лук. На поясе отсиживались в ножнах с щегольскими эмалевыми накладками два кривых ножа — длинный и широкий.

Ох, и страшен же бывал Бат, когда сжимал левой рукой Чамбалу, так звали долговязый нож, а правой Кую, так звали коротышку, оскаливался по-боевому и, надувши живот, кричал удалое «йе-йе-ги-и-и!».

Даже в медвежьем сердце возбуждал страх Бат Иогала своим криком.

Двадцать шесть медвежьих шкур, отданных Батом перекупщикам жаркого и ласкового товара в прошлый сезон, были лучшим тому подтверждением. Со зверьем потише да пониже разговор у Бата выходил совсем уж коротким: шкуру — чулком, мясо — собакам и — домой, брагу пить.

Бат был потомственным зверовщиком. И, конечно, фамилию Иогала он присвоил себе против правил. Ведь смердам фамилии не положены. Да и не нужны.

Однажды на постоялом дворе он услышал от бродячего песняра сказ о Бате Иогале, тиране Ирвера.

Тиран «имел трех сыновей и каждому из них нанес намеренно увечье» — мелодично гнусил песняр. Одного сына — ослепил, другого — оскопил, третьему проткнул спицей барабанные перепонки. Чтобы сыновья не заносились в гордыне, от которой до междоусобицы и раздела царства рукой подать. Но они, сплоченные увечьями, держались друг друга, управляли царством сообща и несли бремя власти в смирении и взаимной любви, пусть и принудительной.

Бату очень понравилась эта история: не столько драматургией, сколько пафосом насаждения своей тиранической воли. Растроганный Бат даже подарил песняру свои енотовые рукавицы. Носи, мол, береги пальцы.

С тех пор Бат решил назваться Иогалой — и звучит внушительно, и, как говорится, «со значением».

Позднее, после одной особенно удачной охоты, когда его сума отяжелела от рябчиков, а конь, запряженный в волокуши, едва ступал — там холодели две кабарги, козюля и лиса, — Бат подвел под свое прозвище теорию.

«Я над ними тиран, над этими зверями. Точно так же, как тот Иогала тиран был над Ирвером».

Тучи, чреватые пудами, тысячами пудов липкого снега, топтали Птичью долину.

Вершин и высоких перевалов было не разглядеть — там, где рисовал снежные шапки и шлемы солнечный день, теперь обманывала сизая, с черными проточинами, фата-моргана.

Правда, облака там, вверху, были другими — поджарыми, ломкими, быстрыми.

Они скоро менялись местами, тревожно слоились и деликатно сталкивались. Где-то вдалеке, в стороне вершины с игривым названием Поцелуйная, блеснула молния.

Бат насупился и недовольно причмокнул. Он вырос в горах и знал: когда такие тучи, когда наверху теплынь и молнии — жди сходня, лавины.

«Что это придумала молодая княжна? Какой дурак промышляет в начале весны, тем более барса? Ведь течка у маток! Уходят они высоко, дерганые становятся, об этом деле только и думают. И дерутся в охотку — страшно бьют, лапой рвут животы собакам, давят их, как кутят… Княжне все хихоньки-хахоньки, а мне тут шуруй…»