Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 1-2 Страница 6

– Знаю я этого Гочу – амбал, красавец, сердцеед. Вообще-то наглец приличный…

– Так вот, он уговорил ее на лодке покататься, не на катере, а на лодке… Вдвоем, понимаешь? И чуть не изнасиловал… Представляешь, стоим мы в центре универмага, а она громко на весь зал вещает: «Чуть было не изнасиловал!», все оборачиваются. В общем, откатил лодку подальше от берега, она так испугалась, что даже кричать не могла. А потом на катере подъехали спасатели, потому что лодка далеко в море ушла, и она пересела к ним…

– Ну и дура. Сказала бы – извините, все в порядке, сейчас вернемся. Я бы такой случай не упустила… У меня был югослав… по типу этого грузина. Вообще югославские мужчины… Высокие, галантные, усатые. Ручки целует, всю тебя зацелует целиком… Даже мою некрасивую складочку на животе – «Ах, какая симпатичная складочка, очень даже желанная складочка…» Подожди, подожди… – Аня услышала шаги в прихожей и громко спросила: – Это ты, Оля? Ты что, неужто решила мамашку навестить?

– Да нет, я забыла у тебя кое-что из своих вещей.

– Хорошо, не забудь тогда хотя бы дверь закрыть, забывчивая ты моя! – крикнула Аня.

– Оля пришла? Умираю, хочу посмотреть на твою красавицу-дочь. Ведь я не видела ее… Ах, я свинюшка, смотри, что я натворила, прости меня, Аннушка…

– Да оставь ты, сиди, не дергайся. Тьфу на этот гнусный ковер, терпеть ненавижу… Давай-ка я еще тебе налью.

Ира отстранила свой стакан:

– Я еще и половины не отпила.

– Не хочешь, брезгуешь компанией подруги… Дай-ка мне сигарету!

Ира протянула пачку:

– Страсть как хочу ее видеть. На кого она похожа?

Анна закурила:

– На Вахтанга Кикабидзе, а может быть – на Точу Гочаву из Гагр…

– Ну ладно тебе…

Анна дотянулась до пепельницы и поставила ее себе на живот.

– На Федичку, на кого же еще? Вылитый Федя, ген в ген. И дружит с отцом – просто не разлей вода. Папина дочка. Но Федька мой – страшила, а Оля – чистая красотка. Притом Федор – один к одному его матушка. Придется мне кошку гладкошерстную завести, норвежскую голубую. Чтобы в семье хоть кто-то был на меня похож…

– Сколько ей, уже двадцать есть? Так же, как и моей. У нее же плохо было с глазами. Не стало хуже?

– А я почем знаю? Она ничего не рассказывает. Взро-о-ослая… Линзы носит. Раз ночью ходит в сортир, в очко попадает – значит, видит.

Ира обернулась.

– Оля, какая же ты стала красавица, – она поставила свой стакан. – Ах, какие у нас ножки! Ну, ты меня помнишь?

– Как это не помнит?.. Кто эта тетя, Оля?

– Ну, ладно, мама, дурачиться. Ира Гнатова, вот кто, наша самая знаменитая переводчица, интерпрето…

– Ай, молодец, хорошая девочка! – сказала Ира. – Ну, давай поцелуемся, моя милая!

Оля оценивающе посмотрела на Иру, стала дурашливо чесаться.

– Прекрати паясничать, – сказала Анна.

– Ну, давай обнимемся, Оля, – повторила Ира.

– Не люблю обниматься и целоваться.

Анна скривилась и сказала презрительно:

– Ты, наверное, от своего толстого кавалера.

– Боже ты мой, у тебя есть мальчик!

– Какой мальчик – старый, жирный папик с голдой в два пальца толщиной…

– Во-первых, я из дома. Во-вторых – он не жирный, а большой и могучий. В-третьих – я с ним, возможно, расстанусь. Мы не виделись… недели две, наверное. Съездила с ним в Грецию, и хватит. А в-четвертых… отстань от меня, что за привычка – вечно ты, Анна, лезешь не в свои дела. – Оля состроила гримасу, осклабилась и высунула язык.

– Сейчас же прекрати, Ира спрашивает, есть ли у тебя мальчик.

– Есть у меня «мальчик», сорока с лишним лет.

– Нет, правда, это чудесно! – сказала Ира. – Твой друг, видимо, обеспеченный человек. Ты живешь у него?

В глазах Оли не отразилось ни тени восторга, прозвучавшего в голосе «знаменитой переводчицы».

– Нет, Анна купила мне квартиру. А вообще-то я дружу, с кем захочу.

– Расскажи о твоем друге…

– У него глаза зеленые, волосы соломенные, лицо – красное, пузо – белое, а руки – как две лопаты; глаза завидущие, руки – загребущие…

Ира закусила губу и в полном восторге качала головой.

– Какая же ты прелесть! Как его зовут?

– Амбал Амбалыч!

– Ну, хватит кривляться, Оля! Иди на кухню к Наталье. Пусть она тебя накормит. Ешь как следует. Посмотри на себя, ты же плоская, как селедка. Хочешь иметь грудь – надо хорошо питаться… А ты как птичка – чуть клюнула и улетела.

– Мы не прощаемся, Оля, – пропела Ира, – мы ведь еще увидимся.

– Не засиживайся на кухне. Эта режиссерка Наташка – не ровня тебе. Она там у Наташки застрянет на два часа. Будет секретничать. Любит ее. Она же прислуга, а для Оли… будто медом намазана. Зачем ей она? Наталья – просто домработница. Не нашего круга человек. Оля неразборчива в знакомствах. Вообще неразборчива. Ей МГИМО был открыт, а она, упрямица, в Плехановку рванула. Занимается танцами. Диско, хастл – разве туда придут мальчики из хороших семей? Что ей так нравится крутиться с плебсом? Теперь этот папик. Я ей квартиру купила, машину подарила, а она: «Отстань от меня, мама, не лезь в мою жизнь, не твое дело». С отцом при этом – душа в душу. Как это понять? Вон у тебя девочка – и замуж вышла за мальчика из хорошей семьи, и в аспирантуру поступила, и ребеночка уже завела…

– Зря ты ругаешь дочку. Мне твоя Оля очень даже понравилась. Взрослая, самостоятельная, красивая. У тебя что-то не получается, а ты на ней вымещаешь.

Анна вдруг вскочила, качнулась:

– Д-д-дай-ка твой стакан!..

– Хватит, ну, боже мой, хватит уже. Ведь меня ждут в Ассоциации биатлонистов… Как я за руль сяду?.. Витчанин – очень приличный парень, я не могу его подводить…

– Позвони, отмени встречу, скажи, что тебя изнасиловали в подъезде. Ну, хватит ломаться, давай стакан!

– Не надо, Анечка, нет, нет, нет! Ну, право слово. It'senough, rmfedup![2] Подмораживает, а у меня резина лысая. Если я…

– К чертям собачьим, пусть весь мир замерзнет. Звони, подружка-пампушка. Скажи, что беременна, что у тебя схватки. Что ты уже умерла, что сейчас оформляешь свидетельство о смерти, завтра обязательно предъявишь… Ну, давай стакан!

– Ты как вихрь, как ураган! Где мой мобильник?

– Куда-а-а, куда-а-а… забра-а-ался этот него-о-одник? – пропела Анна и, пританцовывая, двинулась с пустыми стаканами в сторону кухни. – Где этот маленький, замечательный, перламутровый, мобильненький телефончик?

Повернувшись спиной к Ире и расставив руки со стаканами, она стала медленно покачивать бедрами, будто соблазняя невидимого кавалера. Ира хихикнула…

Прошло три с половиной часа после приезда Иры.

– Ты не знала настоящего Беленского, – мечтательно говорила Аня, лежа на ковре в расстегнутой рубашке, в колготках без юбки, закинув одну ногу на колено другой и держа стакан с ликером на голой груди, как раз посредине между двух округлых заманчивых холмиков. – Как он умел смешить меня! Я хохотала до слез. Помнишь тот последний вечер в Планерском? Шел дождь, и ребята поставили кастрюли там, где протекала крыша. Мы тогда смеялись, ржали как бешеные, когда эта сумасшедшая Любка выскочила танцевать топлес в одних прозрачных кружевных трусах, а черный бюстгальтер она держала в руках и крутила им над головой…

Ира Гнатова громко хрюкнула… Она растянулась на диване, откинув голову и опираясь подбородком на подушку, чтобы лучше видеть Анну. Стакан с «Адвокатом» стоял на полу рядом, и она придерживала его рукой.

– Женечка, Женечка, как же ты умел меня рассмешить! И при встрече. И по телефону. Он и письма мне писал. Я хохотала до упаду, когда читала. Из него это просто выскакивало, получалось как бы само собой. Подружка-пампушка, подкинь сигаретку несчастной, всеми брошенной, пожилой женщине…

– Э-э-э, – закряхтела Ира, напряглась и снова рухнула на диван. – Не дотянуться! Извини, мне не дотянуться.

– Хрен с ней, с сигаретой. – Аня уставилась стеклянными глазами в потолок. – Я грохнулась в ванной и сломала предплечье. Он отвез меня в больницу и доктора наложили гипс, рука на привязи была оттопырена как крылышко. И он сказал мне: «Бедный, бедный гусенок – сломанное крылышко». Так и сказал – «бедный, бедный гусенок». Какой он был милый, этот Женечка Беленский!

– Чувство юмора будто только у твоего Жени… У Феди что, нет чувства юмора?

– У Феди?

– Да, у Феди.

– Кто его знает, этого Федора. Любит смотреть «Крокодил», «Работницу», смеется. Карикатуры любит. Если не на начальство, – Аня сняла стакан, приподняла голову и отпила глоток.

– Этого мало, это еще не все, – сказала Ира.

– Чего мало?

– Если человек веселый и умеет смешить.

– Как это мало? Это как раз то самое. Что мы с тобой – в монашки записались? Живем, Ириха! Надо жить весело, что еще надо?

Ирина захохотала:

– Не, чесна, ты меня уморишь, уже уморила…

– Боже мой, мама моя, ты говоришь, я тебя уморила? А вот он на самом деле был уморительный, до чего же он был уморительный! А иногда – ласковый и нежный, очень даже ласковый. Не липкий и назойливый, как все эти прыщавые студенты. Однажды мы ехали сидячим поездом в сторону Рыбинска. Это было как раз перед его поездкой в горы. Было очень холодно, и мы укрылись моим пальто. И на мне были пушистые вязаные рейтузы… Помнишь, такие серые толстые рейтузы?