Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1973 год Страница 6

Эскимосы охотно обучаются техническим специальностям. Достаточно краткого показа и нескольких пояснений, чтобы зверолов, с детства погоняющий упряжных собак, стал ловко управлять подвесным мотором. Охотнее всего он водит моторную лодку, автомобиль или гусеничный бульдозер.

Однако не всякая техническая работа привлекает гренландского охотника. Нельзя, например, приучить его работать на конвейере, он не выносит механического повторения одного и того же действия.

— Какие чудесные фигурки на рукоятке ножа, — восхищался однажды матрос судна, прибывшего к побережью острова в районе Сенре-Стремфьорд. — Скажи ему, — обратился он к переводчику, — что я охотно куплю этот нож, предлагаю пять долларов, это хорошая цена!

Внимательно рассмотрев костяную рукоятку, на которой художник искусно вырезал великолепные сцены охоты, американец решил, что примитивная резьба произведет фурор в США и на ней можно неплохо заработать.

— Закажу ему тридцать ножей, но обязательно точно таких же, — заявил он переводчику. — Цена, разумеется, должна быть ниже, как за оптовую партию. Спроси, сколько он хочет?

Эскимос выслушал предложение и покачал головой:

— Если бы я согласился сделать тридцать одинаковых ножей, то за каждый ему бы пришлось заплатить вдвое дороже. Очень скучно все время делать одно и то же...

Окончание следует

Алина Центкевич, Чеслав Центкевич

Перевел с польского В. Кон

Два маршрута

Отложенный разговор

Этот высокий, спортивного склада парень производил противоречивое впечатление. Во всем, что касалось дела, Даниель Ван дер Спек был идеальным партнером: умный, знающий, доброжелательный и по мере возможности идущий навстречу. Но когда речь заходила о политике, с ним трудно было найти общий язык. Нет, он вовсе не становился враждебен, а как бы отгораживался стенкой трезвого практицизма от нашего, как считал Даниель, «неуместного идеализма».

Сейчас перед нами был радушный хозяин. С откровенной радостью похлопав Валерия и меня по спинам, он сам подхватил наши чемоданы и заспешил впереди к своей машине. Лихо развернувшись, «форд» нырнул под эстакаду посадочной полосы, на которую в этот момент с ревом опускался огромный, вполнеба, «Боинг-747». Сердце стало маленьким и вдруг изо всей силы грохнуло по грудной клетке: показалось, в следующую секунду нас раздавит. Ничего, конечно, не произошло. Но улица под аэродромом! Она как бы являла собой иллюстрацию общеизвестного факта, что с землей в Голландии туговато.

Когда за окном замелькали старательно вылизанные голландскими коровами луга, на которых и впрямь стояли ветряные мельницы, я повернулся к попыхивавшему короткой шкиперской трубкой Ван дер Спеку.

— Что новенького, коллега? По-прежнему все внимание американцам или все-таки обратили ваши взоры и к своим юным соотечественникам?

Он подмигнул, давая понять, что тоже помнит наш последний разговор в Москве.

— Завтра вечером я вам кое-что покажу, а потом, если захотите, поговорим...

Спор с Ван дер Спеком произошел год назад в Москве во время нашей предыдущей деловой встречи. Началось с того, что мы поинтересовались у него, почему некоторые молодежные организации Нидерландов уделяют не слишком-то много внимания собственной молодежи. В частности, почему большую часть молодых туристов, приезжающих в Советский Союз из Голландии, составляют обучающиеся там американцы?

Тогда, в Москве, Даниель ответил прямо-таки по Гоголю:

— Знаете ли вы голландскую молодежь? О нет, вы не знаете нашей молодежи. Она нелюбознательна и аполитична. ЛСД — да, секс — да, поп-музыка — да. Сейчас у нас предпочитают «путешествовать» в мире галлюцинаций с помощью наркотиков, а не по нашей грешной земле. Вот вы говорите: антиимпериалистическая солидарность, мир и дружба. Но всякие там высокие идеалы им просто не понятны...

— Пойми, Даниель, — говорили мы ему тогда, — тем более ты и твои коллеги обязаны позаботиться, чтобы ваши парни и девчата не остались в стороне от демократического движения молодежи всего мира. Ведь твоя организация является органом Национального союза студентов Нидерландов. Значит, уже одно это налагает на нее совершенно определенные обязанности по отношению к молодежи...

Нет, Ван дер Спек упрямо твердил, что мы заблуждаемся, что там, в Голландии, вдоволь нахохочутся, вздумай мы распространяться о «высоких материях». «Что ж, видимо, Даниель теперь постарается доказать свою правоту», — подумал я, когда «форд» подкатил к отелю «Рейнджерс» на тихой улице Ванингстраат.

Интермедия у пивной

Предчувствие не обмануло меня. Поздним вечером следующего дня после многочасовых переговоров и бесед Даниель категорически объявил, что везет знакомиться с ночным Амстердамом. Наши ссылки на усталость не возымели действия. Из сумрака и тишины Ванингстраат машина скоро нырнула в хитросплетения улиц, залитых неоном реклам, и пустынных каналов с устало спящими на черной воде прогулочными катерами. Вот мы выскочили на набережную с красными фонариками у подъездов домов, сжавшихся вдоль нее в плотную шеренгу. Кое-где в прозрачных клетках-витринах словно манекены неподвижно стояли и сидели «дамы» в ожидании клиентуры.

На минуту мы остановились у небольшого пивного бара, которых здесь великое множество, и бармен, подчиняясь призывному возгласу Даниеля, торопливо вынес три кружки отличного свежего «Амстеля». Мы осушили их, не выходя из машины. Все равно проникнуть в бар было физически невозможно: через открытую дверь виднелась стена стоявших вплотную друг к другу молчащих молодых ребят и девиц с пенящимися кружками в руках. И лишь магнитофон где-то в глубине создавал звуковой фон. Сначала спокойные и даже тихие звуки электрогитары, и вдруг неистовый, хриплый вопль певца:

«Бейби! Бейби! Бейби!

Я твой дегенерат!

Бей ты! Бей ты! Бей ты! Бей ты!

Я только рад!»

Юнцы в баре даже бровью не повели. Только пиво, только ритмы и молчание...

«Форд» опять рванулся вперед. В кажущейся на первый взгляд бессистемности, с которой Даниель бросал машину из одной улицы в другую, чувствовалась некая целенаправленность. Мелькали кабаре, бары, погребки и рестораны; к нам призывно тянули руки обнаженные красотки с рекламных щитов у кинотеатров; от одного заведения к другому, сменяя друг друга у стоек, фланировали длинноволосые пары. В чем хотел убедить нас Даниель, демонстрируя этот калейдоскоп полупьяных юнцов с пустыми глазами? В том, что такова вся голландская молодежь?

Свобода — от чего?

Скрип тормозов прервал наши раздумья. Машина стояла на площади Дам, в самом центре города. Мы замерли. То, что представилось нашему взору, не поддается описанию. Нет, не прекрасный королевский дворец из некогда белого, а ныне потемневшего от времени камня и не узкая, пирамидальная колонна «Памятника Нации» вызвали наше изумление. У подножия монумента, призванного увековечить Гордость, Силу и Независимость Народа, на широком, почти вполовину площади, парапете копошились, да, именно копошились сотни обросших волосами и грязью, обшарпанных, нет, не людей — существ. Хиппи.

Так вот куда вез нас Даниель! Теперь стал ясен смысл его ночного маршрута. Он был как бы заключительной фразой в нашем споре. Причем здесь в ней ставилась жирная эффектная точка, которая складывалась из непроизнесенных слов: «Эту безразличную, развращенную молодежь переделать нельзя».

Не сговариваясь, мы вылезли из машины, подталкиваемые ехидно-любопытным взглядом Даниеля. Медленно, а потом все быстрее и быстрее Валерий и я продирались сквозь толпу этих существ: дремлющих, пьющих, бренчащих на гитарах, цедящих время от времени короткие фразы. Звучали итальянские, французские, немецкие, иногда фламандские, но чаще английские слова. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что Валерия рядом нет. Я растерянно оглядывался по сторонам, пока не отыскал взглядом своего товарища. Он стоял под рекламным щитом, к которому узкой спиной привалилась некая личность, и старался вызвать ее на разговор. Я осторожно приблизился и остановился сбоку. Говорили по-английски.

— Так почему вы все-таки эмигрировали? — допытывался Валерий.

Встряхивая головой, как лошадь, отмахивающаяся от оводов, «личность» излагала свое кредо:

— Я хотел свободы... Какой?.. В общем... Чтобы никто не мешал мне жить так, как хочу... Чтобы всякие моралисты не лезли ко мне со своими дурацкими и устаревшими идеями, ограничениями... Чтобы я мог заработать на кусок хлеба, а потом делать все, что заблагорассудится... И чтобы «правильная публика» не смотрела на меня, как на отброс общества.