Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова Страница 60

Девушка нащупала угол теплого войлока и потянула его на себя.

— Соломой потом присыпь, чтоб не нашли, — наставлял Вьюд со своей стороны. — Заберем, как случай выдастся. Я его в Северной башне, в сундуке нашел. Правда, мошкой трачена и воняет дерьмом мышиным, но и такой за радость. Околела поди?

— Околела.

— То-то я гляжу, не отзываешься даже.

Узница торопливо куталась. Войлок и впрямь пах не то мышами, не то прелью.

— На, вот еще, — зашептал парень. — Да руку-то дай, не вижу тебя, дуру.

Лесана просунула свободную руку сквозь решетку, Вьюд нащупал ее пальцы и вложил в них деревянную ложку.

— Хлебай давай. Горшок не пролезет. Через решетку хлебай. Погоди… Хлеб держи.

Не веря своему счастью, Лесана просунула руку сквозь решетку, зачерпнула в горшке и принялась, как могла быстро, запихивать в себя чуть теплые, но густые и наваристые щи.

— Быстрее давай, — торопил Вьюд. — Сегодня Мерешка на страже стоит. Из старших Дареновых. Он меня пропустил, потому что ты, дура, одна во всем каземате. Только уговор был лучину не жечь. Раз тоже вот так ходили, а в одном из казематов оборотень сидел, так он на свет так кидаться и орать начал, что пол-Цитадели сбежалось.

— Ты ж говоришь, кроме меня тут нет никого, — прошептала, поспешно жуя, Лесана.

— Дак послушников никого. А так, кто его знает… Вдруг нежить какая или волколак. Они же от света дуреют, начнут бузить.

— Ну да, меня когда вели, там вроде шевелился кто-то… — согласилась Лесана, доскребая ложкой горшок. — А как ты щи-то вынес?

— Парни на поварне помогли. Не подыхать же тебе здесь по милости креффов. Они-то в тепле. Поди нажрались и дрыхнут.

— Вьюд, спасибо… — у Лесаны защипало в носу.

— Да пожалуйста, — некоторое время он помолчал, а потом осторожно спросил: — Лесан, а страшно было?

— Было.

— Ладно, давай ложку, пойду я. Спать ложись.

И едва Вьюд поднял с пола горшок, как от входа донеслось придавленное шипение:

— Долго ты там? Давай, ноги в руки, не то в соседний кут запру, будешь знать!

— Все, пошел я.

Лесана и промолвить ничего не успела, а парень уже исчез, словно его и не было. Девушка вернулась на свой топчан и улеглась на солому, закутавшись в покрывало. Теплый сытый сон обступил ее со всех сторон, навалился и проглотил без остатка.

Тамир поднялся из мертвецкой в свой покойчик. Голова привычно болела, тело колотил озноб, а в глаза будто насыпали песку. Хотелось повалиться на лавку, натянуть сверху все, что есть — от одеяла до утирок — и заснуть. Но молодой колдун знал — все одно не заснет, пока не согреется. Ледяные стены казематов вытягивали из него тепло, студили кровь. Да и царящий в комнате холод обступил парня со всех сторон. Надо бы затеплить пузатую печь, привалиться к нагретому камню спиной и почувствовать, как сладкое тепло истомой пробирается к каждой косточке, ласкает каждую жилку.

Вот только обман все это. После смерти Айлиши не грел его огонь. Ни тот, что горел в печи, ни тот, что когда-то теплился в душе. Тамир превратился в глыбу льда, которая никогда более не растает, потому что никогда не рассосется тоска, плотными кольцами обвивающая мертвую душу. Живым осталось только тело и вот ему-то, клятому, было холодно.

Тяжело вздохнув, колдун принялся-таки растапливать остывшую печку. Осиновые поленья сердито стреляли искрами, дымили, разгораясь медленно, неохотно. Захотелось все бросить и спуститься в мыльню, вылить на себя пару ушатов горячей воды и хоть на миг ощутить блаженное тепло. Но, от одной только мысли о том, что в мыльне можно встретить Нурлису, идти в подземье Цитадели сразу же расхотелось. Уж лучше совсем закоченеть, чем в очередной раз дождаться, как полоумная бабка вопрется в раздeвaльню к полуголым парням да обзовет всех жеребцами.

Кое-как дрова все же загорелись, хвала Хранителям. Протянув руки к огню, Тамир прикрыл глаза. Так бы и сидел вечность, чувствуя жаркое пламя.

— Только отвернусь, а он уже сало топит, — голос Донатоса раздался от двери, и оттуда же потянуло зябким, продирающим до костей сквозняком. — Собирайся, давай, хватит пузо греть!

Послушник подавил стон отчаянья. Стоит лишь показать, как он не рад наставнику, и тот придумает сотню способов испортить ему жизнь. Опыт подсказывал, что перечить не только бесполезно, но и опасно. Слишком живо еще было воспоминание о том, как огрызнулся раз на наставника, что не высыпается. Донатос тогда запер его в каземате, где с потолка капала вода, а от стен исходил такой холод, что зуб на зуб не попадал.

Поэтому ныне выученик только коротко кивнул, достал из сундука загодя собранный для таких случаев заплечник и выжидающе посмотрел на креффа.

— Быстро смекаешь, рохля, — похвалил тот.

Тамир ничего не ответил. Он давно научился не замечать подначек наставника и в душе даже благодарил его за вразумление. Первый раз, когда крефф взял выученика с собой, парень не прихватил ничего, кроме плаща. Ту ночь, что он провел под моросящим дождем в мокрой одеже, в неловко сделанном из лапника шалаше и на жесткой еловой же подстилке — голодный, холодный и злой, навсегда приучили послушника быть готовым по любому знаку Донатоса сорваться с места.

Тогда, глядя как наставник обустраивается на ночлег, споро разводит костер и варит кашу, Тамир поклялся, что больше не позволит застать себя врасплох. С того времени в его сундуке всегда была собран заплечник со всем скарбом, что может пригодиться в пути. Котелок, ложка с миской, топорик, нож, соль, огниво, трут, мешочек крупы, сухари, несколько головок чеснока, лук и смена одежды. Он учился на своих ошибках, потому как наставник их не допускал.

…Скользя на лыжах вровень с креффом, парень молчал. Спрашивать что-то у Донатоса дело зряшнее. Захочет — сам скажет, не захочет — словом злым обожжет хлеще плети. Да и по нахмуренным бровям и упрямо сжатым губам колдуна было видно, что тот еле сдерживается. Так что уж лучше не лезть, добровольно хребет под кнут не подставлять.

— Быстрее окороками шевели! — рявкнул колдун. —