Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 64

узнать! Каждая вторая была Наташей Ростовой на первом бале – огромные счастливо сияющие глаза, алые от возбуждения щеки, волнующая грация принцесс… Некрасивых не было. Но самой блистательной, конечно, была Ольга. Мне понадобилось еще дважды подняться на четвертый этаж и порядочно отхлебнуть из грелки пропахшего резиной вермута, чтоб набраться смелости и пригласить ее на танец. Ольга торжествовала, но недолго. Меня «штормило», я больно наступил ей на красивую туфельку и нес в ухо такую непотребную чушь, что она, вдруг, отпихнула меня от груди и возмущенно сказала.

– Ты спятил?! Что ты мелишь?

Кажется, я предлагал ей уединиться в туалете. Причем в женском. «Тебе будет приятно!»

– Я спятил. От твоей красоты, – промямлил я, тиская ее за талию.

– Как тебе не стыдно? Прекрати меня лапать. Директриса смотрит! Ты же пример должен подавать, комсорг!

– Я буду! Потом… Сегодня можно!

– Мишка, зачем ты так напился?

Зачем? Кто смог бы ответить? Напились не менее половины класса. Не только туалет, но и пол на втором этаже был заблеван. Гуляла Народная улица. В полном соответствии с традицией и воспитанием. И никакая сила не была способна остановить этот праздник юности и романтических надежд.

После торжественных речей, аплодисментов, танцев, двух пустяковых драк из-за ревности, в сумерках гуляли по набережной Невы. Девчонки шли впереди и нестройно затягивали песни. Пацаны плелись следом. За нами плелся милицейский патруль, как бы конвоируя нас во взрослую жизнь. Время от времени мимо бесшумно проплывала огромная баржа, с которой доносились приветствия матросов. Девчонки махали руками в ответ. Меня страшно мучала жажда. Еще не угасла в пьяной голове мысль, что я должен сегодня же охмурить Ольгу или на худой конец Надьку, или Любку, если не будет других вариантов, но сил уже не было. Девчонки вообще были недовольны нами, мальчишками. Мы облажались. Они ждали от нас чего-то необычного, волшебного в этот вечер, а мы… мы просто не умели иначе.

Забегая вперед на несколько десятилетий, могу сказать, что мужчины моего поколения вообще облажались. Из нашего класса я могу насчитать не меньше пяти-семи алкоголиков. После школы какое-то время спустя, выпускники любили собираться, чтоб помянуть былое, но вскоре я перестал ходить на эти встречи – девчонки ушли в свои семьи с головой, им были не интересны все эти ахи и вздохи, а пацаны с каждым годом теряли интерес к жизни с пугающей быстротой и навевали тоску.

Мы были поколением мальчиков, которые не умели быть взрослыми. Не хотели. Вечные Петьки, Сашки, Кольки и в 30, и в 40 лет… Когда-то веселые, когда-то отзывчивые, когда-то смешные… Теперь тусклые и серые, потерявшие напрочь любопытство ко всему, что выходило за границы первой необходимости, ленивые, унылые, угнетенные бездельем и бессмысленностью… а главное, инфантильные порой до карикатуры, до полной беспомощности. Я не говорю про послевоенное поколение, не говорю про шестидесятников, но даже поколение на пять лет моложе нашего было разительно другим! Более крепким, самостоятельным, взрослым.

Мы – птенцы Брежнева – хорошо умели только разевать клюв и недовольно галдели, если корма не хватало, но лететь все равно ленились. Я думаю, советская страна загнулась бы гораздо раньше, если б не женщины. Они, как и всегда, спасали. Тащили на своих плечах домой пьяных до бесчувствия мужей, слали им посылки в тюрьмы, вкалывали на вредных производствах, растили детей, копили на черный день, подбадривали, умоляли, вдохновляли, и прощали, прощали, прощали…. Низкий поклон вам, Нюры и Ларисы, Дуни и Алены. В провинциальной глуши, в столичной круговерти вы сохранили семейный очаг, веруя в ту высшую силу и мудрость, которые и открываются только верным и смиренным.

Почему так? Можно ли безоглядно обвинять мужиков, не сообразуясь с обстоятельствами времени? Нет. Сто раз нет!

Сейчас модно стало скулить по прошлому, восхищаясь тем, что там-де была полная уверенность в завтрашнем днем. Была? Была! Но это была уверенность, от которой хотелось напиться и забыться. Нынешнему молодому человеку трудно объяснить, какая смертельная тоска накатывает на сердце, когда ты знаешь наперед свою жизнь вплоть до мельчайших подробностей. Убогую жизнь, из которой невозможно сбежать или спрятаться! С гарантированной зарплатой, которая позволяет тебе кушать в неделю килограмм колбасы, покупать зимнее пальто один раз в три года и ездить в Сочи хотя бы один раз в жизни. Не хочешь работать? В тюрьму! Не согласен жить, как все? Заставим! Навалимся, забодаем, прижмем! Это рай для человека, который снимает с себя полную ответственность за свои поступки, который пугается собственных мыслей, который тупо и покорно шагает день за днем к своей гарантированной пенсии и уже облюбовал себе любимую скамеечку возле парадной. А что делать мужчине, в жилах которого течет кровь викинга? Что делать юноше, который захотел увидеть весь мир? Низвергнуть с пьедестала ненавистное учение Маркса? Купить себе роллс-ройс? Подарить своей жене кольцо с бриллиантом? Издать свой эротический роман? Поселиться в двухэтажном доме на берегу озера? Что?! Правильно – напиться и жаловаться на судьбу. Так оно и случилось. Пили и жаловались. На кухнях, в подворотнях, в кабаках. На какое-то время женщина взяла руль в свои руки. Без радости (дурам-феминисткам на заметку). Так после войны она брала в свои руки борону или плуг – тяжело, но куда денешься?

Из нашего класса немногие «вышли в люди». Сыто устроились двое – один стал официантом в «Ласточке», другой в «Баку». На встречи одноклассников они приезжали на «Жигулях», разумеется в новеньких, американских джинсах и кроссовках «Адидас», говорили скупо и снисходительно, всегда куда-то спешили, поглядывая на дорогие часы, так чтоб всем было видно, что дорогие. Им было с нами скучно и «понарошку», напоказ, и на самом деле. Мы барахтались, как дети возле своей песочницы, а они занимались делом. «А помнишь? А помнишь? А помнишь?!» – приставал Родик к Истомину (бар «Баку», на минуточку!), который брезгливо снимал его руку со своего колена, прикрытого дорогой американской материей.

– Да не помню я ничего! – наконец раздраженно отвечал Истомин. – Я и тебя не помню, мудило ты гороховое! Как тебя зовут?

«Гороховое мудило» широко открывал рот от изумления, потом до него доходило.

– Шутишь? Хе-хе! А помнишь, как я тебе контрольную решал…

– Помню, как ты у меня «Мальборо» клянчил. Слышал, ты женился? Настрогал уже кого-нибудь?

– Девочка Наташа.

– Во-во, плоди нищету. Да убери ты свою руку потную с колена! От тебя разит одеколоном, как от помойки. «Тройной» небось? Лучше бы выпил.

На Истомина из угла, с тоской поглядывает Петрова, за которой он бегал когда-то. Безуспешно, потому