Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1990 год Страница 7

Были, конечно, трезвые люди, кто понимал разницу между местным и западным «капитализмом». Один из ученых того времени писал о «новом» способе хозяйствования: «Каждый год затрачиваются миллионные суммы. Если бы продукцию, полученную в результате этих затрат, купить за границей или предложить сделать ее иностранным мастерам, то ее стоимость была бы наполовину меньшей... Если так будет продолжаться и дальше, то и через 100 лет дело не продвинется вперед...» Но прогнозы специалистов никого не волновали, дело шло своим чередом. И не потому, конечно, что участникам производственного процесса непонятна была правота этого ученого-экономиста. Все, разумеется, все видели и понимали — уж в чем, чем, а в уме тогдашним чиновникам и коммерсантам отказать было нельзя. Просто и тех, и других устраивала только эта экономика, и никакая иная. В ней-то и заключался «специфический путь развития» императорского хозяйства. Дело в том, что большинство крупных тогдашних коммерсантов, в первую очередь шанхайских, были людьми, близко стоявшими к правительственным кругам вообще и к Ли Хунчжану в частности. Их общие интересы состояли не в погоне за мелочовкой — «прибылями», достойными лишь поистине сорных людишек, а в совместном владении общим «капиталом» — страной.

Именно к брату канцлера и отправился из Ханькоу в Учан, переправившись через Реку в двухмачтовой джонке, Павел Иванович Пясецкий в сопровождении Михаила Шевелева, взятого в качестве переводчика, а также члена экспедиции господина 3.Л. Матусовского, мужчины военного и серьезного. Последуем и мы за Павлом Яковлевичем по его маршруту.

Спустившись по крутой каменной лестнице к воде мимо таможни, долго стоишь в ожидании парома. Народу много. Как только подойдет посудина — не зевай, беги на верхнюю палубу, где больше света и воздуха, да к тому же при определенном везении можно найти место на деревянных скамейках.

Ходит паром быстро, и минут через двадцать вы причалите у подножия Большого моста. Павел Яковлевич, подплывший к Учану на джонке, отметил «высокую и зубчатую» стену города вдоль скалистого берега Реки по ее краю. Сейчас стены нет, вернее, ее сменила куда менее выразительная бетонная стенка, охраняющая Учан от летних паводков. Пясецкий поднялся на уже известную нам Хуанхэлоу — Башню Желтого Журавля для обозрения окрестностей, а также, вероятно, для удобства господина Матусовского, имевшего при себе буссоль. Правда, нынешняя башня, воздвигнутая в восьмидесятых годах этого века на месте старой, сгоревшей в одной из исторических заварушек, выглядит, пожалуй, получше предшественницы. Во всяком случае, можно поручиться, что внутри старой Хуанхэлоу не было лифта, который включают, правда, лишь по случаю приезда важных лиц. Не было в старой башне ни магазина антиквариата, ни богатой выставки традиционной живописи гохуа. Но торговых точек вокруг наверняка было не меньше. Не предлагали тогда и сфотографироваться на фоне главной достопримечательности города. Впрочем, господин Матусовский и не стал бы, вероятно, фотографироваться. У Зиновия Лавровича, офицера-топографа, были, наверное, основания избегать излишнего внимания к своей персоне.

«Матусовский приехал в русском военном сюртуке,— писал Пясецкий,— вероятно, никогда прежде сюда не заглядывавшем; а кроме того, он принес с собой буссоль, с помощью которой топографы измеряют углы, необходимые при съемке планов. Рассматривание сквозь диоптру этой буссоли страшно взволновало любопытство китайцев, и толпа привалила за нами на башню; а этот маленький и с виду неважный инструмент так заинтересовал кого-то из туземцев, что он, воспользовавшись удобной минутой и густотою толпы, стащил его. Поднялась тревога, розыски, расспросы; сами китайцы, казалось, были недовольны совершившейся пропажей и тоже принялись искать...» В конце концов бывший с нашими путешественниками знаток местной жизни Миша Шевелев объявил о награде в тысячу чохов за отыскание прибора, и спустя минуту через слугу-китайца узнали, что вещь находится у духовной особы, хэшана, который служит и живет при этом храме. Когда начавшему было отпираться служке бросили на стол обещанную связку монет, а заодно пригрозили полицией, тот «открыл ящик, достал и возвратил буссоль, а на ее место положил взятые со стола деньги... И это было сделано так просто и натурально, как будто вещь купили в лавке, которой он был хозяином...».

Что ж, теперь в Хуанкэлоу монахов и служек не увидишь, а потому туристам рекомендуется внимательнее следить за своими фотоаппаратами, биноклями, видеокамерами и прочим.

А с верхней террасы башни по-прежнему открывается прекрасный вид на Реку и на возвышающуюся за ней на спине Черепахи-горы телебашню. Внизу же, в губернаторском доме, куда держали путь наши соотечественники, ныне помещается музей Учанского восстания, одного из главных событий Синьхайской революции 1911 года. Перед зданием теперь небольшой парк, в центре которого стоит памятник Сунь Ятсену, основателю и первому президенту Китайской Республики. Тут же целый табор фотографов, предлагающих всем желающим сняться на фоне президента в бутафорских военных мундирах. И желающих, надо сказать, немало. Только на фоне оставшихся от прежних времен огромных статуй Председателя Мао никто не снимается в военных мундирах. Откуда эта страсть к мундирам у скромных и, в общем-то, застенчивых жителей Китая — понять невозможно. Может, от тех же заморских гостей, принесших вместе со многими интересными вещами и эту вот странную для Китая униформу...

Впрочем, дело близится к вечеру, и нам пора расставаться с Павлом Яковлевичем, Зиновием Лавровичем, симпатичным Мишей Шевелевым. Они направятся сейчас в гости к генерал-губернатору двух великих провинций Центрально-Южного Китая. Тот и примет их со всеми полагающимися «заморским мандаринам» знаками внимания, займет приятной беседой и угостит непривычными кушаньями. А в конце визита, наслышанный о многообразных талантах нашего Павла Яковлевича, брат могущественного Ли Хунчжана застенчиво попросит русского гостя нарисовать ему на память паровоз, что и будет исполнено...

Я спускаюсь от Хуанхэлоу и иду неспешно по спине Змеи-горы, «хвост» которой кончается у «Улицы семьи Цянь», Цяньцзяцзе. Все же и в этот день на Змее-гope были посетители. Сбежав от шума городского, от криков и от рок-музыки, сидели на корточках у обочины мокрой от дождя тропы двое — отец и сын, тихие и улыбчивые. Затаив дыхание, сосредоточенные, ушедшие в себя, они ждали — не запоет ли принесенный из дому в клетке маленький щегол.

Г. Ткаченко Ухань

Громче смех, кызыкчи!

«Масхарабоз, то есть танцор, певец, мим,— это только ветка дерева (См. очерк «Дарю секреты масхарабозов».— «Вокруг света» № 8/89); острослов, по-узбекски азкия,— это другая его ветка; комический рассказчик, кюльдурчи,— третья, а кызыкчи — это и есть само дерево, он все может: и танцует и критику делает».

Так образно разъяснил мне суть своей профессии, а точнее, искусства, знаменитый народный комик, продолжатель известной династии ферганских кызыкчи Зайнабидин Юсупов.

Глупость, лень, властолюбие, жадность, невежество, малодушие были и остаются мишенью его смеха уже более полувека. С тех пор, как отец Зайнабидина, признанный патриарх ферганских кызыкчи Юсуп Шакарджанов впервые вывел его на сцену. Впрочем, сцена в народном театре — понятие условное: ею может стать и городская площадь, и мехмонхона — гостиная в доме, и чайхана на базаре.

Вот и мы сейчас, собрав в Маргилане и его окрестностях учеников Зайнабидина, держим путь на базар, расположенный в самом центре города, в чайхану. Именно здесь в голодные послевоенные годы чайханщиком был сам Юсуп-кызык.

— Рис был тогда на строжайшем учете, и выдавали его отцу один раз в неделю — по пятницам, восемьдесят килограммов. Пловом из него можно было накормить триста-четыреста человек, а кому не хватало, пили чай. Зато смеялись от души, до слез все, кто приходил,— вспоминает Юсупов.— Отец говорил, что он родился с желанием смешить людей: ведь когда человек много смеется, у него для слез не хватает времени...

Снег на кронах деревьев и жухлой траве, лед на асфальте грозили разрушить мое представление о Ферганской долине как о вечнозеленом оазисе. Правда, взгляд согревал восточный базар с горами лепешек, овощей, пряностей, сладостей, фруктов. От разгоряченных осликов шел пар, в углу дымился накрытый тряпицей и доходящий до кондиции чан с пловом, где-то рядом жарился шашлык, на глиняных сводах тандыров пеклись мясные пирожки-самса.

Открытая часть чайханы — айван — была пуста, и мы шагнули в тепло внутреннего помещения, где отдыхали, наслаждаясь чаем и беседой, дехкане. Мой фотоаппарат поначалу вызывает настороженность, но несколько слов, обращенных в зал Юсуповым, вмиг снимают напряженность, лица расплываются в улыбке: вот так удача — зашли попить чайку, а попали на представление всеобщего любимца!