Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №11 Страница 7

Но все корабли, и мужчины, и женщины, любят себя украшать. Украшать огнями и разноцветными флагами. И на груди, под бушпритом, носить, как талисман, резную фигуру.

У мексиканского барка «Cvavtemoc» — индеец в головном уборе из перьев, у баркентины «Shabab Oman» из Омана — какой-то странник араб в чалме, и мало того, все паруса украшены красными кривыми кинжалами, у ирландской шхуны — зря я ее назвал базарной теткой, — она красавица с корзиной цветов! — так вот: ее резная фигура — Марко Поло, держащий в руках земной шар. А у американского барка «Eagle» — корабля береговой охраны — грозный золотой стремительный орел...

Так мы кружили, и кружили, и шли вдоль петербургских набережных, полных очарованием странствий.

Был вечер, мы встали у того же гранитного причальчика на Английской набережной. Стае вроде бы никуда и не уходил, но у него оказался в руках гигантский пакет с сыром, золотистой копченой салакой и замечательным питерским пивом «Балтика». Ужинали при луне, которая, как фонарь, висела на грот-мачте мексиканского барка.

— Володя, — спросил я светлобородого, — мне тогда послышалось, что вы откуда-то с Амура?

— Из Николаевска-на-Амуре.

— А катер откуда?

— Из Николаевска-на-Амуре.

Можно было обалдеть от того, что рассказали Володя и Коля. Да, они гонщики, и на катерах речного класса прошли, вернее, прогнали весь путь от Тихого океана до Атлантики. Только не по морям, а по рекам. Поэтому и сами гонки называются «Пасифик-Атлантик».

Это невозможно представить — через всю Россию, с востока на запад, по всем рекам — только по Амуру 2500 километров, потом по всем великим сибирским рекам — Лене, Енисею, Оби, — пришлось и волоком тащить катера, и сложно было перейти священное море Байкал, — в шторм угодили, потом через европейские реки в Москву-реку, а тут еще Стас их в Питер притащил.

— Да нет, мы сами Стаса уговорили в Москве прийти на катере в Питер, — сказал Володя. — Во-первых, парусники посмотреть, а потом, дело есть. Сюда на регату пришли яхты «Гранд Мистраль». Они на будущий год собираются идти в кругосветное плавание. Это будет совершенно новый принцип кругосветной гонки. Построено 16 яхт типа «Гранд Мистраль», которые будут сдавать в аренду гонщикам. Так что все яхтсмены будут на одинаковых посудинах, и все будет зависеть только от опыта и слаженности команды. Мы уже встречались с Пьером Фелманом, пятикратным кругосветным яхтенным гонщиком, автором этого проекта, и он нам много интересного рассказал об организации гонок. Ведь и мы хотим в будущем устроить международные гонки на однотипных речных катерах. А маршрут уже известен, мы прогнали его — от Николаевска-на-Амуре до какого-нибудь европейского города на берегу Атлантики.

Скорость у нашего «Пасифика» до 80 километров в час. А идти всего пятнадцать тысяч километров...

— Ага, — сказал Стас, очищая золотистую салаку, — всего пятнадцать тысяч. Мужики крепкие. Тут еще народ подойдет. Собираются на «АН-2», на «Аннушке», из Твери в Австралию лететь. Тоже ребята что надо, Серега Николаев и Юра Сукманов. Серега, тот между сосен летает. Я их в Питер на регату притащил, чтобы поснимать парусные корабли с воздуха...

— Стае, я уже обо всем договорился, — донеслось из темноты, и в катер впрыгнул человек.

В неярком свете наших фонарей мне показалось, что кто-то крутит старое черно-белое кино: гладко причесанные, чуть волнистые волосы, черная щеточка усиков и невозмутимое лицо. Ну прямо герой «Знака Зорро», только без шрама. «Зорро» пожал всем руки и представился: «Флориан». Ну конечно, Флориан. А какое еще имя может быть у такого человека?

Сначала морской летчик-истребитель, потом водолазный специалист, которого сажали в неуправляемый батискаф, закручивали на 12 болтов, и рыболовный сейнер тащил его над дном моря исследовать растения, скопления рыбных косяков, искать выбросы нефти...

— «Аннушка» готова к полету, а ребята к вам утречком подойдут, пока отсыпаются, — сказал Флориан, разглядывая что-то на луне, которая уже перебралась с грота мексиканского барка на мачту стоящего с ним борт о борт немецкого брига. — Хотел еще Федя Конюхов к вам на катер зайти, я его сейчас на «Гранд Мистраль» устраиваю. Хочет пройтись с ними вокруг Англии. Я сейчас к ним на яхту бегу. Так что к вам ненадолго. А потом еще проект есть. Федя Конюхов везде побывал, не был только в Марианской впадине. Вот с этим проектом тоже хлопот по горло. Но я уже придумал, как можно его в Марианскую впадину опустить. А с летчиками полный ажур. Завтра в одиннадцать ноль-ноль.

Флориан вытащил из пакета золотистую салаку, понюхал ее, сказал, что самая лучшая рыба в Черном море, положил салаку обратно в пакет и исчез.

Все это может показаться невероятным, выдумкой, но, забегая вперед, скажу, что назавтра, правда, не в 11-00, а часа на два позже, мы летели на «Аннушке» над Финским заливом и, снижаясь почти до воды, из открытой двери маленького самолета снимали, как корабли ставят паруса и, минуя Кронштадт, уходят в открытое море. Им снова предстояли гонки, от финского Турку до датской столицы Копенгаген. 415 морских миль. И мы покачали им крыльями — удачи вам, парусники. Но это будет завтра.

А пока был чудный петербургский вечер на катерке, качавшемся у гранитного причальчика на Английской набережной. Набережной Пилигримов, подумал я про себя.

По гранитным ступенькам застучали торопливые шаги.

— Скажите, здесь нет Станислава Леонидовича Покровского? — спросил из темноты человек.

— Залезай в катер, садись, — сказал Стас, — вот сыр, салака, пиво. Покровский — это я.

— Я Володя Снатенков из Гамбурга, — сказал, усаживаясь, паренек. — Путешествую на машине. Полгода зарабатываю деньги, а потом езжу по свету. Хотел бы вам показать свои съемки.

— Ага, — сказал Стас, — рассказывай, где был, что видел.

Стас улыбнулся пареньку и застыл с этой улыбкой, напоминая затаившегося удава, к которому сами поползут, притянутые таинственной силой, прекрасные и загадочные названия городов, пустынь, рек, озер, оазисов, горных вершин.

И под ночным петербургским небом, среди сырых запахов реки, дохнуло воздухом пустынь, и, как заклинание, зазвучали эти знойные слова: Анатолийская равнина, горячие водопады Хамамат Майн, Вади Араба, аль Фарифара, аль Бахрия, аль Карга...

А луна перебиралась с корабля на корабль, а потом и вовсе ушла на тот берег, к другим кораблям, покачаться на мачтах, небо стало светлеть, и слышно было, как о чем-то шепчутся волны у гранитных стен Невы...

Дмитрий Демин Фото автора

Жизнь под знаком Океана

Юбилейное погружение, которым Жан-Мишель решил отметить пятидесятилетие своей подводной биографии, имело символическое значение. Жан-Мишель привез друзей на острова Трук (Каролинские острова в Тихом океане), где в год его первого спуска под воду, 17 и 18 февраля 1944 года, американская авиация потопила японские суда, груженные оружием и боеприпасами. Судно «Ниппо Мару» лежало на 40-метровой глубине, почти прямо, оно казалось огромным. Вода была прозрачной. Можно было рассмотреть все палубные надстройки, едва покрытые морской растительностью, как будто корабль затонул вчера. Ныряльщики осмотрели палубу. Танк и пушка, казалось, ожидали разгрузки. Пулеметы на носу и на корме все еще были нацелены в небо, пулеметные ленты лежали у их подножья. Жан-Мишель потянул друзей на другой корабль, «Сикоку Мару». Сеть нетронутых коридоров вела в самый глубокий трюм. Люди затаили дыхание, сознавая, что проникали в могилу. Все сохранилось в неприкосновенности: выключатели, столы, стулья... даже ружья, составленные в пирамиду, — а прошло столько лет. Затем внезапно, в свете фонаря Жана-Мишеля, возник череп, наполовину утонувший в песке...

Родившийся чуть ли не на борту «Калипсо», Жан-Мишель Кусто не мог не заниматься подводным плаванием. Однако он попытался от него уйти. Но, став архитектором, мечтал о домах... на морском дне.

Начиная с первого погружения, он хорошо помнит свое желание говорить под водой. Помнит и остроносую лодку тулонского рыбака, на которой впервые, в семь лет, нанес семейный визит глубинам Средиземного моря. Как другие учатся ездить на лошади или играть в теннис, так старший сын семьи Кусто проводит уик-энды после войны в автономном скафандре среди рыб. Его отец, будучи еще капитаном корвета морского флота Франции, уже начал строить свою легенду, занявшись реставрацией военного судна — «Калипсо». «Мы проводили наши отпуска там, где бросала в это время якорь «Калипсо», в Красном море, в Тихом океане или в любом другом месте. Это казалось нам нормальным», — вспоминал Жан-Мишель. Нормальным было в тринадцать лет лететь самолетом в Аравию, неся ответственность за младшего брата Филиппа и за груз, который надо было уберечь от притязаний таможенников в Джедде. Нормальным было проводить дни в обществе знаменитых ученых и погружаться с ними в морские глубины. Нормальным было видеть, как в кают-компании родного корабля вручался голливудский «Оскар» и «Золотая пальмовая ветвь» фестиваля в Каннах за фильм «Мир тишины», снятый Жак-Ивом Кусто и Луи Маллем. «Нет, тогда я понял, что происходит что-то особенное», — признается Жан-Мишель впоследствии.