Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1991 год Страница 7

— Я знаю, как можно изменить карму деревни! — воскликнул я.

Глаза Сомасундарама впились в меня, как вылетевшие из темноты горящие стрелы.

— Мы приходим на свет, не умея ничего, лишь наши родители учат нас возделывать землю и управлять волами. Также и кшатрии не от рождения умеют владеть мечом и конем. Значит, меж нами нет непреодолимых стен, мы тоже можем научиться сражаться. Можно научить крестьян сражаться против кшатриев! Да, вы должны сражаться. Этого не ждут воины раджи, это противоречит вашей дхарме, но это единственный путь отстоять урожай.

Недоверие сменилось на лице Сомасундарама выражением суровой решимости.

— Спасибо тебе, дваждырожденный! Ты дал мне надежду. Я и сам бы должен был принять это решение. Я собираю общину...

Под вечер, на закате солнца, когда крестьяне вернулись с полей и жара спала, мужчины — все полноправные члены общины собрались на центральной площади деревни. Сидели вокруг костра прямо на песке, хранившем тепло дня, и говорили, спорили до хрипоты. И чем больше говорили, тем больше я понимал безнадежность задуманного. Возбуждение ожидания сменилось у меня удивлением, разочарованием, а потом и отчаянием. Старики просто не верили, что возможно пахарю сменить мотыгу на боевой меч.

— Пусть скажет молодой отшельник, — крикнул кто-то.

Я встал, вышел на середину круга и сказал:

— Именно потому, что сам человек — деятель, люди славят его, когда он добивается успеха в делах, и порицают при неудаче. Разрывая землю плугом, мы разбрасываем семена и потом ждем дождя. Если засуха уничтожает посевы, мы в этом не повинны. Если бы мы только приносили жертвы богам и умоляли их даровать нам урожай, то поля наши были бы вечно голыми. Когда делу и начала не положено, то и плодов не будет, — так говорил я, не понимая, откуда берутся слова, в каком-то исступленном вдохновении, рожденном радостью собственного прозрения.

Я говорил, площадь молчала. Я не мог заставить крестьян прозреть. Они смотрели на меня со страхом и удивлением. За время жизни в лесу я успел забыть, как выглядели глаза моих земляков. И я вдруг ясно осознал, что уже никогда не смогу вернуться к простой жизни своей общины. А что дальше? Неужели впереди у меня только лесная хижина?

— Мы не можем сражаться с кшатриями,— говорили мне старики. — Ты — брахман, попроси богов о спасении.

— Жрецы могут пытаться умилостивить небожителей. Но изменить поток реки жизни, прервать цепь поступков и воздаяний даже боги не в силах, — сказал я и удивился, откуда я это знаю.

Сомасундарам кивнул и добавил:

— Да мы и сами пытаемся, как можем, заручиться милостью богов. Лепим из глины, высекаем из камня их лики, делаем подношения цветов и фруктов, возжигаем благовония. А боги все равно насылают на нас болезни и несчастья.

— Мы не можем драться с кшатриями! — вновь сказали старики.— Разве толпа необученных крестьян может противостоять гибкой маневренности колесниц? Ну, перебьют наши юноши один небольшой отряд, а потом из города придет все войско раджи, и от деревни не останется даже пепелища! Что может сделать лук, стреляющий камнями, против панциря, стоимостью больше, чем вся наша деревня?

— И что, смиренно ждать, пока вас под пыткой заставят отдать зерно? — с горечью спросил я.

Сомасундарам взглянул мне в глаза, и я увидел там не безысходную тоску, а мужественную готовность принять все, что будет ниспослано судьбой.

— Карма, — сказал он. — Мы сами пожинаем плоды своих деяний...

Пересекая в сумерках долину между горами, я ожидал, что из-за какого-нибудь придорожного куста вырвется воин с обнаженным мечом или тигриная морда с оскаленной пастью. Боясь, как бы ночь не застала меня в пути, я почти бежал. У своей хижины в тот вечер я обнаружил еще теплые лепешки слоновьего помета. Среди следов, оставленных могучими ногами, были и небольшие круглые вмятины. Значит, в стаде были и маленькие слонята, что делало встречу с исполинами весьма опасной. И тем не менее ни слоны, ни другие звери меня не тронули. Может, прав был риши, уверявший, что чистая пища, регулярные омовения и внутреннее спокойствие отводят от отшельника угрозу диких животных? Вот только внутреннего спокойствия у меня в тот момент не было. Наоборот, я был в панике. Я забился в свою хижину, подперев дверь крепкими кольями, и пытался унять мерзкий страх, холодным сквозняком тянувший силы из сердца. А я еще кичился своим духовным превосходством над крестьянами. К каким высотам духа могу я вырваться из своего животного естества?

Проснулся я, когда солнце поднялось над кронами пальм, и занялся ремонтом хижины. Это было делом нелегким: за пальмовыми листьями приходилось влезать на дерево и подрезать их сухие черенки кинжалом. Но я радовался работе, потому что она отвлекала меня от мрачных мыслей. Когда крыша была покрыта новым, надежным слоем пальмовых листьев, я совершил обряд омовения у родника и отправился к Нандини.

У хижины Сомасундарама толпился народ. Крестьяне молча расступились и пропустили меня. Я вошел в сизый сумрак. Перед глиняным богом курились благовонные палочки, ярче обычного сиял огонек в плошке с маслом. Посреди хижины на циновке лежал сам глава общины с мокрой повязкой на голове. Увидев меня, Сомасундарам чуть приподнялся, приложив руку ко лбу в знак приветствия. Я сел, скрестив ноги, на циновку рядом с ним.

— Что случилось? — осторожно спросил я.

— А-а, позор этой жизни на земле, бесполезной и бессмысленной, — со злой горечью махнул рукой отец Нандини, снова опуская голову на циновку. — Правильно говорят брахманы, что наше существование основано на несчастье и зависимости от других. Слова приезжали всадники из города. Они сказали, что обыскивать деревню не будут, что я сам, как глава общины, понесу ответственность, если не будет найден запас риса. У них в столице начинается голод, и из других районов дань не поступает, там все сожгла проклятая засуха. А у нас ведь тоже лишнего ничего нет!

По его морщинистой, небритой щеке поползла мутная слеза. Если бы Нандини не сказала мне, что он на днях своими руками закапывал в потайное место излишки зерна, я бы ни на минуту не усомнился в его искренности.

— Так что я готовлюсь к смерти. — Сомасундарам сделал мне знак, и я приблизился. — Уведи Нандини в горы. В убежище риши ее никто не решится тронуть, даже слуги раджи. Пусть она переждет несколько дней, пока улягутся страсти. Я очень беспокоюсь, как бы ее не взяли заложницей. Уходите прямо сейчас и не возвращайтесь раньше, чем все разрешится... Я к вам пришлю одного из моих сыновей.

Я встал с циновки, взял за руку Нандини и вывел из хижины, не говоря больше никому ни слова. Я боялся, что она не пойдет, что у меня не хватит решимости забрать ее с собой и тем самым привлечь всадников раджи к своему убежищу.

Нет, не чувствовал я себя готовым к борьбе. У меня даже появилась мысль, что зря я не послушал Учителя. Я сам лишил себя безопасности и бросил под копыта конной стражи раджи. Думая так, я быстро шел по знакомой тропинке среди холмов, сожженных засухой. Нандини послушно шла за мной. На ее босые ноги ложилась серая горячая пыль. Пронзительная жалость вдруг заставила сильнее забиться мое сердце, придала решимости. Я привел ее в свою хижину. В глиняной плошке, которую я оставлял у родника, собралось немного воды. Я предложил ее Нандини. Измученная переживаниями и дорогой, девушка почти сразу заснула, Свернувшись клубком, в теплом полумраке моей, хижины. А я, несмотря на зной, отправился в лес в поисках еды, ругая себя за то, что впопыхах забыл захватить припасы из деревни.

Лес переживал трудные времена. Куда-то улетели птицы. Исхудавшие антилопы бросали слезные взгляды на небо, жевали сухие колючие ветви погибающих от жажды деревьев. Я ходил несколько часов и нашел лишь несколько съедобных кореньев, которые можно было испечь в костре. Впрочем, волнения заглушили чувство голода. Когда я вернулся в хижину, уже смеркалось. Было душно, но жестокий зной отступил. Нандини стояла у родника на коленях и пригоршнями брала воду, скопившуюся в чаше, и бросала ее себе на лицо в плечи.

— Прости, я истратила всю воду, но так хотелось, чтоб ты видел меня свежей.

— Ничего, — я заставил себя улыбнуться, — вода скоро наберется...

— Почему я кожей ощущаю твое присутствие, даже когда не вижу глазами? От тебя идут токи теплой, доброй силы...

И вдруг в ее глазах, обращенных ко мне, отразился страх. Я мгновенно повернулся, нашаривая рукой кинжал… Но возбудителем страха оказался всего лишь младший брат Нандини, несмотря на жару, прибежавший из деревни. Он захлебывался горячим воздухом, смахивал грязной рукой пот с бровей и пытался что-то выговорить, но язык ему не повиновался. Я усадил парня на циновку и дал ему глотнуть свежей воды. Тогда он проговорил, преодолевая спазм в горле: