Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова Страница 77

И в этот миг, когда они — растерянные — застыли, надеясь, что Охотник пройдет мимо, в воздухе свистнула стрела. Она пролетела, искрясь, так близко, что вспотевший лоб Ярца обдало ветерком. Юна не успела даже вскрикнуть. Лишь нелепо вскинула руки, опрокинулась навзничь, да так и осталась лежать глядя в небо, со стрелой, торчащей из горла.

Заорал Стёха и метнулся вперед, сверкнув в полумраке побелевшими глазами. Опять засвистело, справа, слева… Мленя завизжала. Оглушительно, распугивая тишину леса. Упал Желан. Так же беззвучно, как Юна. Покатился по склону. И больше тоже не встал.

Только Малой по-прежнему стоял, не в силах сделать ни шагу, и глядел на неподвижную девочку, в открытых глазах которой застыло по маленькой луне. А в следующий миг левое плечо ему обожгло, словно в кожу втравили горящую головешку. Мальчик упал, растянулся на земле. От страха и боли даже не сразу смог перекинуться, а когда смог, серой тенью метнулся прочь.

Лес превратился в запахи и смерть. Ярец мчался, унося в плече стрелу. Он петлял и кидался, прыгал из стороны в сторону, не понимая скудным детским умом, что никто за ним — подранком — не гонится, что стрелять в такой чаще, да ещё в темноте — дело зряшное. Страх гнал и гнал его.

А когда пригнал обратно к пещерам — едва живого, покрытого пеной и кровью, горизонт уже начал светлеть.

— Ярец! — Батя подхватил его на руки, гладя измученную морду. — Малыш…

Он никогда не говорил так ласково. И волчонок заплакал. От облегчения и страха. Потому что знал: следом за ним бежит девочка с луной, блестящей в зрачках и стрелой, засевшей в горле. И бежать она за ним будет всякую ночь и всякий день, въяве и во снах. И она никогда не умрет. И не оставит его в покое. Потому что он виноват перед ней и эту вину не искупить.

— Серый! — вожака волков рывком развернули куда-то в сторону. — Он уходил не один. Где остальные?

Голос Звана осип от горького предчувствия беды…

Волколак взглядом показал на сломанную стрелу, торчащую под левой лопаткой щенка.

— Остальные вряд ли вернутся…

И Малой заплакал ещё горше, когда увидел, как помертвело лицо стоящего рядом с вожаком мужчины.

— Зря вы меня гоните, — донесся откуда-то издалека голос Бати. — Отсидеться под землей не получится, Зван. Лучше соглашайся, пока не потерял всю стаю.

А больше Ярец ничего не услышал. Потому что умер.

***

С самого утра зарядил нудный моросящий дождь. Дорога раскисла, ехать приходилось шагом. Низкие тучи повисли над лесом, будто решили остаться тут навек.

Зюля уныло тряхнула отяжелевшей от воды гривой.

— Устала, девочка… — Лесана потрепала лошадь между ушей и свернула с дороги.

Вот-вот начнет смеркаться. Надо устроиться на ночлег.

Мокрый до нитки Белян вытер со лба дождевые капли и поплелся следом. Натянутая между его поясом и седлом Охотницы веревка, не давала пленнику отстать. Он так и тащился, будто пес на привязи — сырой, несчастный, понурый. Горбился от тоски и страха. Ждал привала, потому как смертельно устал, и в то же время боялся становиться на постой с обережниками. Знал: начнут мучать. Однако теперь изнеможение его достигло такой глубины, что юноше было все равно — станут его пытать или просто позволят упасть на землю и заснуть прямо в жидкой грязи…

Тамир покачивался в седле. Голова гудела, тело казалось вялым и непослушным, словно после долгого и тяжелого сна. Упокоить мага, после упокоения целой веси — задача поистине для двужильного колдуна.

Хотелось поесть горячего и завалиться спать. Ну их всех к Встрешнику.

Да еще этот малахольный кровосос еле плелся… Наузник едва перебарывал в душе желание подогнать Ходящего хлыстом, чтобы резвее бежал. Какая-никакая, а отрада для сердца.

Поэтому, когда остановились на ночлег, Тамир был рад ничуть не меньше Беляна. Устал он. Лесана отвязала от седла полумертвого кровососа, стреножила Зюлю и занялась обережным кругом. Ее спутник отправился в чащу: собрать дров и лапника.

Девушка возилась с нехитрой похлебкой, колдун рубил шалаш, никто не говорил ни слова. Пленник сидел, скорчившись у корней старой сосны, и затравленно следил за трудами людей. Ему было страшно.

Вскоре от костра потянуло кашей, заправленной салом и чесноком. Сытный запах, от которого вмиг напомнило о себе пустое брюхо. Кишки заворочались, забурчали, проклятые, чуть не на всю чащобу… юноша едва сдержался, чтобы не расплакаться от голода, одиночества и беспомощности. Охотники были, как мертвые: взгляды колючие, лица застывшие. И каждый в своем деле. Молчаливые, хуже покойников. Даже зверь дикий на человека больше похож, чем эти двое.

Когда Лесана поманила пленника к себе. Он поднялся и побрел обреченно, волоча тяжелые от долгого перехода ноги. Подошел, остановился в шаге, уперев взгляд в землю. Чего с ним теперь сделают? Вон, как Охотница кидалась, когда нашли они растерзанного воя, думал — на ремни порежет. Теперь, видать, выместится.

Но она снова его удивила.

— Садись. Я гляжу, ты и огня не боишься?

Она говорила ровно. И гнева в голосе он не услышал.

— Не боюсь, — кивнул Белян и с готовностью затараторил: — Осененные огня не боятся. И свет дневной нас не слепит…

Колдун, сидящий с другой стороны костра, зло усмехнулся. Видать, его забавляла болтливость и угодливость пленника. Ну и пусть. Лучше он сам все скажет, чем железом тянуть станут. Все равно ведь выведают…

— Ну, так садись, раз не боишься, — кивнула девушка. — Или не замерз?

Белян замерз. Сильно замерз. Говоря по чести — зуб на зуб не попадал. Хотя это не от холода было. От страха. Но он боялся о том сказать. Вдруг увидят, как ему худо и прогонят от огня, чтобы поиздеваться? Поэтому он сел не слишком близко к костру. И руки к пламени тянуть не стал — сдержался. Лучше не показывать, как они трясутся. Засмеют ведь.

Охотники ели, по очереди черпая из котелка вкусно пахнущую кашу. Молча.