Журнал «Юный техник» - Юный техник, 2010 № 12 Страница 8

До сих пор показания GPS-навигатора показывались стрелкой или цветной точкой на электронной карте, которая высвечивалась на экране карманного или автомобильного дисплея.

Нынешняя система имеет индикацию, устроенную по принципу светофора. На микрокомпьютере, имеющем в программе набор электронных карт того или иного населенного пункта, человек задает пункт назначения, кладет прибор в карман, надевает специальные очки с прозрачными или светозащитными стеклами и отправляется в путь. Если он идет правильно, перед глазами высвечивается зеленый огонек. Но стоит повернуть не туда, как тотчас загорается красный, призывая исправить ошибку.

ЕЩЕ ОДИН ШАГ К КОСМИЧЕСКОМУ ЛИФТУ сделали сотрудники Национальной лаборатории Лос-Аламоса. Джи Лью и его коллеги создали нанотрубку длиной более 4 см.

Казалось бы, пустяк. Однако учтите, что еще недавно нанотрубка длиной и в несколько миллиметров считалась длинной. Сами же нанотрубки на сегодняшний день являются наиболее подходящим материалом — легким и сверхпрочным — для изготовления того троса, на котором и собираются подвесить лифт.

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

«Голод»

Сергей СОЛОМАХА

Кто-то скажет, что мы — странные: сидим в темноте, моргаем, перешептываемся. Изредка прохаживаемся взад-вперед.

Пусть так. Но это не мы накинули на осколки мира черный покров. Мы лишь живем, как умеем. Терпим.

Ждем. Смотрим во тьму. А куда смотреть, если больше ничего нет?

Мы народ маленький, но гордый. Зовемся волтами, а говорим о себе вот так: «мы», потому что по одному не бываем. По одному мы теряемся и думаем о плохом.

В нашей жизни все просто и понятно. Нами движет голод и свет.

Голод — это когда твой размер не имеет значения.

Да, страшная сила. Поэтому обычно мы дремлем. Но настоящая жизнь наступает лишь тогда, когда вспыхнет свет. Редкий случай. Голод — удел любого, а про свет я мало что знаю: сам не видел. То ли дело — тьма!

Тьма — это когда вокруг что-то есть, но ты не знаешь, что именно.

Во тьме есть живое и неживое. Живое — это мы, волты. А сухие черви и жабьи глаза неживые. Особое дело — щелкуны. Те живы лишь время от времени. Их всегда хочется потрогать. Тронь его — он дернется, щелкнет. И снова молчит, даже не пошевелится.

Во тьме есть много кого еще. Есть ночные копуши, есть ревуны и выползни. И конечно, есть хищники. Эти нас редко трогают. Все оттого, что мы любим подраться.

Ну и из-за запаха, конечно, тоже.

Почти всю жизнь мы находимся в полусне: сидим, моргаем, ждем, не покажется ли свет. Свет — это когда без рук знаешь все, что вокруг делается. И куда нужно идти, тоже знаешь. Никакой хищник не подстережет тебя, потому что тебе его видно.

Те, кто побоязливей, очень верят в свет. Изо всех сил стараются разглядеть его, чтоб добежать первыми и захватить излучатель.

Но я не из таких. Мне больше нравится соединять все воедино, ну, там, камни всякие, ветки… А про свет так скажу: и без него жить можно. Ведь живем! Скучно только. Сидишь, бывает, вокруг — все свои, а тебе все равно одиноко.

Говорят, раньше здесь, где сидим, тоже был свет. Но что-то с ним стало. Исчез. Потому и сидим.

Все началось с того, что я нашел срез. Прохаживался — и вот, пожалуйста, нашел. Обычный кусок болотного железа, только гладкий очень. Если хорошенько поискать вокруг, и не такое найти можно. Но обычно никто не ищет. Только некоторые. Вроде меня.

Сразу скажу: я безразличен ко всем этим смертоносным штукам. Два кулака — вот оружие, к которому привык с детства и не соглашусь променять ни на что.

Тут дело в другом. Беру в руку — и чувствую: ОНО.

Толком и не объяснишь. Простота и вес — вот все, что ценю. А тут и то и другое. И чую: как-то странно он на мне сказывается, срез этот. Хочется тут же найти ему употребление, да только где ж его искать-то? Может, просто кого-нибудь стукнуть? Такой штукой запросто можно пробить голову.

Признаться, я удивился и даже испугался таких мыслей, ведь я никогда не был злым и редко кого бил без повода. Я — к старосте.

Тот взвесил на ладони мой срез, подумал чуток.

— Опять, — говорит, — прохаживался?

— Было дело…

— Брось. Хватит уже.

— Прохаживаться?

— С осколками возиться брось, — говорит. — И прохаживаться довольно. Вон, свет лучше высматривай.

Как другие.

— А зачем? — спрашиваю.

— Что — зачем? Вечную сытость обрести не хочешь?!

Я пожал плечами и ушел. Староста всегда чего-то недоговаривает, а потом злится. А что мне этот их свет высматривать? Что я с их вечной сытостью делать буду?

Тот срез я так и не выкинул. Схоронил.

А вскоре появился свет, и все словно с ума посходили.

Тогда-то я и узнал, что мы дружные, только когда сонные.

Все в мире имеет размеры и очертания. Я совсем не так все представлял. Не думал, что все такое отчетливое.

Вот, к примеру, мы, волты, довольно маленькие. И мрачные. Поначалу я даже испугался. Потом смотрю — и сам такой: лохматый, угрюмый.

А вокруг все большое и необычное: деревья, болото — все. Когда темно, об этом как-то не думаешь. Принимаешь как есть.

Начало исхода я плохо помню. Была страшная спешка. Никто никого не слушал, даже старосту. Мы просто бежали к свету.

А потом, когда свет был совсем близко, в нас стали палить. Отступать было некуда. Нам было для чего жить. Было за что умирать. Вот и бились насмерть.

Бились, пока не одолели врага.

Между тем стало темнеть. Уже в сумерках ворвались в разбитый стан, излазили всякий закуток, заглянули под каждое бревнышко. Ничего. Нет нигде излучателя.

Никто не хотел обратно, во тьму. Свет таял, а мы не знали, что делать, чтобы вернуть его. Никто не знал.

Это очень страшно, когда не знаешь, как вернуть свет.

Теперь, после света, никто не мог просто так сидеть в темноте, моргать и перешептываться. Не было больше никакого «мы». Каждый бродил сам по себе и думал о плохом.

Так же и я. Помню, забрел в лес. Чужой, дикий лес.

Нашел под сухим деревом нору, забрался в нее и стал ожидать, когда придет хищник. Пусть отыщет меня по запаху и съест.

Он так и не явился. Я долго сидел в темноте, но даже не задремал. Все оттого, что я видел свет. Это он не давал мне покоя, заставлял думать обо всем подряд: о волтах, о срезе, о сухих червях и выползнях — много о чем. Тогда я взял и попросту выбрался наружу, прошелся взад-вперед, и пока прохаживался, мне кое-что пришло на ум. Так всегда бывает, когда прохаживаешься: все вдруг становится на свои места.

Я схоронил срез под корнями толстого дерева — до лучших времен, — а ямку забросал древесной трухой.

Это надежнее всего. Древесная труха не нужна никому, кроме ночных копуш. Никто другой по своей воле не полезет в древесную труху.

Потом мысли приходили ко мне одна за другой, и чтобы они не пропали зря, мне пришлось очень быстро все делать. Сначала я построил дом. Прямо у норы, под деревом. В норе устроил погреб. Очень удобно: сухо и прохладно. А сверху набросал древесной трухи — от падальщиков.

Запруда в ручье тоже получилась на славу. Вскоре в ней кто-то завелся и стал там бултыхать. Не знаю кто, но мне было приятно слушать, как он там плещется.

Так я и зажил один; жил — и не думал о плохом. Вообще ни о чем не думал, просто жил.

Однажды появилась Глазастик. Это потом я ее так прозвал, а сперва чуть было не прогнал. Глазастик — она не из волтов. Мы такими глазастыми не бываем. Может, выползень? Нет, те вообще без глаз, а у нее вон какие!

Позже я смирился, решил: чего уж там, пусть живет.

Она поначалу тоже дичилась, но вскоре занялась домом, хозяйством. А я, чтобы не сидеть без дела, построил хлев для ревунов, которые водились на опушке леса, соорудил кормушку для ночных копуш.

Мы словно вели борьбу: кто больше преуспеет в наших усадебных делах. Вести борьбу — все равно что драться, только вежливо. Обычно мы, волты, всегда или ведем борьбу, или живем дружно. Кто знает, может, Глазастик все-таки немного волт? Ее глаза такие большие… Глаза и еще уши. Это так красиво — то, как она моргает и поводит ушами.

Красиво — это когда тебе что-то нравится и ты не собираешься это есть.

Ну а еще я бегал к толстому дереву — проверял, как там мой срез: вдруг копуши утащили? Но срез всегда был на месте. Срезы интересуют только волтов, да и то не всех.

Все дела были переделаны, и я придумал новое занятие: прикручивал к срезу сухих червей. С каждым разом у меня выходило все лучше и лучше.

Однажды Глазастик сказала, что это здорово, когда вокруг так вот светло. Я даже не сразу понял, о чем она. А потом испугался. Вот, значит, как: оказывается, когда двоим друг с другом хорошо, откуда ни возьмись, появляется свет.

Я подумал о тех, кто сидит во тьме, моргает и перешептывается. И чем больше о них думал, тем больше пугался.