Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1982 год Страница 8

Павел Федорович, видимо, заметив, что его вопрос озадачил меня, сказал:

— Ладно. Не ломайте голову... Если не ошибаюсь, вы встречались со Смирновым Сергеем Ивановичем?

...Это было в лето 1978 года в Комсомольске-на-Амуре. Во Дворцовом переулке, на окраине города, мне открыл дверь человек, и по его виду я понял, что он занимался ремонтом. Крепкий коренастый человек с аккуратной сединой, тихими спокойными глазами. Как только он узнал, зачем я пришел, ввел меня в комнату, куда была собрана вся мебель квартиры, сел и, положив руки на колени, без всякого интереса к гостю стал рассказывать, каким он был в те годы, как приехал в Москву из Костромской области, как строил пристройку к Камерному театру, потом — Ленинград, попал на Путиловский завод, как в 1932 году уходил строить Комсомольск-на-Амуре. Слушал напутственные слова Сергея Мироновича Кирова в Смольном...

— Вы знаете Смирнова по Ленинграду? — спросил я.

— Нет,— не задумываясь, ответил Павел Федорович.— Узнали друг друга позже, в пути. Он был строителем, а я металлистом. Он строил цеха в Путиловском, я стоял у станка на Электроремонтном... Я с детства слесарничал, токарничал — рос на Кубани, отца и мать едва помнил, в пять лет остался без них в голодные годы. Дядя был механиком по сельхозмашинам. Он меня и пристрастил к технике. Бывало, мальчишкой летом скот пас, а в голове какие-то идеи витали. До сих пор помню, как вынашивал грандиозный проект хлебозавода... А зимой со взрослыми мастерил в цехе. Однажды мы с дядей собрали из невероятно старых частей и деталей целый станок — токарно-фрезерно-сверлильный... Вот с таким багажом приехал я в те годы в Ленинград. В шестнадцать лет встал в очередь на бирже труда. Помню, меня отправили на биржу для подростков, а там пробиться было еще труднее. Нашелся добрый человек, говорит мне, мол, это делается просто: взял мои метрики и приписал один год. Так я попал на завод. Странно, после экзамена оказалось, что я токарь четвертого разряда... А с Сергеем Ивановичем,— в задумчивости вспоминал Павел Федорович,— мы много позже познакомились. В Смольном я впервые увидел и Сашу Ефременко с Ленинградского Металлического, мы, токари, сразу сошлись... Сидим в общем галдеже, говорим, и вдруг зал затих, поднимаем головы: Сергей Миронович появился. Один из секретарей обкома поднялся и сказал: едете на Дальний Восток, в распоряжение Хабаровского крайкома. На какую стройку — там видно будет, на дальневосточных рубежах надо укреплять форпост... Потом выступил Киров — вы знаете, была такая тишина, словно люди боялись даже дышать. Сергей Миронович говорил: «Где бы вы ни были, помните, вы из города Ленина. Ваш путь начинается здесь, в Смольном...»

— Как выглядел амурский берег, когда вы высаживались? — спросил я и тут же вспомнил, что этот же вопрос задавал Смирнову.

— Странно,— сказал Павел Федорович,— не только вы спрашиваете об этом. Многие... Даже во время войны в своей танковой части, когда я рассказывал о Комсомольске тех дней, у меня спрашивали, каким был тот, наш берег... Я ведь немного застрял в Хабаровске,— задумчиво выговорил Сафонов.— Пока ждали вскрытия Амура, нас распихали по заводам. Я и Ваня Бойцов, тоже токарь, попали в мастерские связи. Но вскоре вслед за ледоходом ушли первые суда с людьми: «Колумб», «Коминтерн». И Смирнов на них. А мы с Бойцовым так старались в мастерских, что начальство решило нас не отпускать, пришлось сходить в крайком... Какая картина берега была тогда? Сначала на «Карпенко» прошли село Пермское с часовней, дальше еще немного вниз по Амуру — и к площадке авиационного завода. Смотрим: пустынное место, ящики как выгружали, так и стоят. С десяток нанайских жилищ, некоторые на сваях, палатки, несколько десятков людей... Сошли на берег. И сразу же обнаружилось, что наша группа состоит в основном из металлистов.

Недовольный прораб в потертой кожанке бросил нам: «Мне строители нужны, а тут... Ладно. Приехали на все готовое, пошли покажу барак». Идем. Кочковатые болота. Один плюхнулся с чемоданом, а на ногах у нас «джимми», узконосые ботиночки-уточки. Мечтой было достать такие. И вот в своих «джимми», ступая с кочки на кочку, подошли, смотрим — плетень, а это, оказывается, стены барака, оплетенные хворостом и заляпанные глиной. «Это ваше жилье,—сказал прораб,— крыши еще нет, вот стропила из жердей, сделаете обрешетку, накроете толем». Нары тоже были плетеные. Барак стоял на болотистой земле. Длиной — метров сорок, в торцах — открытые настежь двери. Сразу же набросали на пол хворосту. Только навели крышу, пошел дождь. Надо было просушить ноги — наши «джимми» окончательно потеряли форс. Устроили костер прямо в бараке и стали греться. За полночь укутались в солдатские одеяла, не раздеваясь, уснули крепким сном. Молодые, здоровые... А утром — чуть забрезжил свет — слышим: кто-то уже колотит по рельсу. Съели кашу и на разнарядку — кто на корчевку, кто строить бараки...

Первый выходной день у Павла Федоровича выдался спустя почти два месяца. До этого на площадке авиационного завода работали от зари до зари, и, конечно, тот солнечный день не походил ни на один другой. На Амуре вода казалась теплее, ветер — ласковее, и только костры — менее романтичными, скорее они были бытовыми. Началась всеобщая стирка и мойка. Пока в дезинфекционной землянке — баня тогда еще не была построена — жарилась одежда, люди купались в реке, стирали тут же в речной воде белье, сушились на солнце и у костров, растягивали влажную одежду, надевали на себя... К вечеру, обновленные, чистые, пошли в клуб — в плетеный барак на первую комсомольскую учредительную конференцию строителей авиационного завода, чтобы избрать постоянный комитет комсомола.

— Я думаю, не погрешу против истины,— говорил Павел Федорович,— сказав, что ленинградцы держали марку. Были и другие прекрасные парни: москвичи, ростовчане, ивановцы, харьковчане, но мы, ленинградцы, не забывали напутствие Сергея Мироновича Кирова: «Помните, вы из города Ленина...» Комитет выбрали тоже в основном из ленинградцев: Саша Михайлов, вожак корчагинского типа... Он в сорок третьем был заброшен в тыл врага, недавно узнал — там и погиб... Иван Аничков... Костя Короленко, механик, моряк, обошедший весь мир на торговых судах. Ходил в тельняшке, а слова его до сих пор у меня в ушах звенят — сочные, морские. В какой-то степени я копировал его. Правда, он был постарше — я с тринадцатого года, а он с девятого... Потом еще один ленинградец — Саша Ефременко с Выборгской стороны, и только Толя Дьяконов из Иваново-Вознесенска. Он выделялся особой грамотностью... Выступал на конференции Иван Петкевич, герой Перекопа, воевавший у Блюхера, с двумя орденами Красного Знамени на груди. Он был у нас комендантом берега. Говорил страстно.

Зал освещался двумя мигающими лампочками, которые питались от динамо-машины — такие обычно применялись в сельских кинопередвижках. «Динамку» надо было крутить руками... крутил ее тоже ленинградец — Паша Бедарев. Тут надо сказать, что накануне мы установили на площадке первую электростанцию в двенадцать киловатт, которая должна была работать на керосине; стояли уже и несколько столбов линии электропередачи... И вот в своей речи комендант берега Петкевич говорил: «...Посмотрите на нашу стройплощадку, уже появились на столбах первые изоляторы, и вскоре рабочий класс не будет вертеть вот эту динамо-машину своей правой рукой, как он вертит ее на нынешний день...» При этом он широким жестом показывал на мускулистого Пашу Бедарева, будто сошедшего с плаката Маяковского. В моем воображении Паша таким и остался: в тельняшке с закатанными рукавами, двадцать два года...

Первая осень первостроителям запомнилась надолго. Сначала строительная площадка авиационного завода была на берегу Амура. Но стихия заставила перенести ее подальше от реки, в глубь тайги... В ту осень в верховьях пошли долгие дожди, Амур сильно поднялся, затопил прибрежные земли. За режимом реки до этого никто не следил. Даже старожилы не помнили такого полноводья. А строители думали: берег высокий, не доберется до них река. Стихия подсказала, что не там выбрана площадка. Предстояло заново расчищать зону нынешнего завода имени Гагарина, валить лес, корчевать. Кругом мари да болота. Работали по колено в грязи. Спасали нас только костры. Их разводили всюду — и в лесу, и перед палатками, вдоль всего берега. Будто у каждого был свой костер: сушились около него, чинили обувь,— часто возвращались без башмаков, они разваливались в топях... И тогда люди стали мастерить деревянную обувь. Я видел в музее Комсомольска экспонаты: вырезанная из дерева дощечка-подошва, обшитая ремнями, а зимняя «модель» — с брезентовым верхом. Но самое тяжелое предстояло пережить в глубокую осень и зиму. «Утром ребята вылезали из палаток, занесенных снегом,— помнил я рассказ Смирнова об этой поре,— спускались прямо к Амуру, умывались и снова шли к кострам...»