Ракета - Петр Семилетов Страница 8

Постоянным клиентам давал скидку. «Хорошая у тебя, Коля, фанера!», — говорили ему и он чувствовал себя нужным обществу. Держал себя строго. Водку — ни-ни. Пиво — так, иногда. Зато любил газированные напитки. К семье был требователен.

Когда Маша привела своего хахаля — познакомиться — Николай только посмотрел на него строго и посложно рубя сказанул:

— Патлатый!

На другой день молодой человек пришел коротко стриженным.

— Вот теперь другое дело! — Николай смягчился и даже показал Андрею образцы своей фанеры. Может быть, парень заинтересуется такой работой, как знать? Николай вытащил из кладовки ящик и откинул крышку. Начал вынимать оттуда аккуратные квадраты фанеры, каждый ребром с ладонь. Объяснял, из какой древесины какой квадрат и прочее. Андрей глядел, кивал в нужных местах и соглашался в нужных местах. Таким образом создавалось впечатление, что он чрезвычайно заинтересован. Николай не замечал этого. Он дошел уже до дна ящика и вдруг предложил:

— А давай я тебе свою коллекцию марок покажу!

Николай собирал марки. Он писал письма родственникам в разные города и, получив ответ, всякий раз отклеивал либо вырезал марку вместе с частью конверта марку и вклеивал в свой альбом. Так накопилось у него уже много марок. На пять страниц. Осенью, когда рано темнеет, Николай садился в кресло и листал свой альбом. Вспоминал, от кого пришла такая-то марка, что было в том письме написано.

Пока Андрей глядел марки, Николай на вид определил у него сколиоз. И серьезно спросил:

— А ты спишь на фанере?

— Как это? — удивился Андрей.

— Чтобы сколиоза не было, надо спать на фанере. Я тебе дам лист.

И пошел на балкон за фанерой. К Андрей подошла Маша:

— Ну как тебе мой папа?

— Замечательный человек! И работа у него такая интересная!

— А правда, он очень мудрый?

— Да, мудрый.

— Марки вот собирает…

Они поцеловались. Разорвались, когда послышались шаги отца. Тот нес добрый лист фанеры, метра два высотой. Высший сорт.

— Вот, — сказал, — На такой и спать сладко, и хворей никаких не будет. Фанера, она, брат, универсальная штука! А вот послушайте, что я придумал. Носить не переносить.

— Носить не переносить, — повторил Андрей, — Да, забавно, забавно!

— Носить не переносить, — задумчиво сказала Маша.

— Носить не переносить, — стал кивать головой Андрей.

Маша попеременно смотрела на Андрея и отца, улыбаясь радужно во все свои жемчужные зубы. Пьет молоко, потому и белые.

И Андрей стал вхож в семью Боховых. По выходным ходили вместе на салют. Ходили в театр. Видели люстру. Она висела над залом лампочной каракатицей. Маша беспокоилась — как бы эдакая махина не свалилась. Андрей и Николай снисходительно улыбнулись. Полное взаимопонимание.

17

Николай вошел к отцу.

— Много продал? — спросил старик.

— Ну что ты сразу о быте? — огорчился Николай, — Почему надо сразу о быте, о деньгах? Ты меня держишь за какого-то барыгу. Вместе с тем, фанера, это ведь универсальная штука. Ты знаешь, что из фанеры раньше даже самолеты делали?

— Не вчера на свет родился, — отрезал Пантелей Андреевич.

— Я вижу, ты в плохом настроении. А я пришел узнать, как пишутся твои законы. Для меня это важно, отец!

— Идем лучше обедать! — Бохов резко перевернул наполовину исписанную страницу, встал и направился к выходу из комнаты. Николай, сжав губы, последовал за ним.

Боховы сели за стол. Кира, Николай, Пантелей Андреевич и Маша. Братьев не было дома. Зато Андрей — он пришел. «Вы сегодня свежи как никогда», — сказал он Кире. А Николаю молча протянул небольшой целлофановый пакет. Тот открыл, сунул нос. В пакете лежали мелкие словно пыль опилки.

— Двадцать девятого года, — значимо сказал Андрей, — с Мухотовского завода. Фанеры той, конечно, не достать. Но вот опилки…

Николай был тронут.

— Всё равно, — повторял он, — Всё равно. Мухотовский завод…

— Андрюша, как же вам удалось? — спросила Кира. Она всегда говорила немного в нос. Считала, что это интеллигентно. И носила очки с простыми стеклами.

— Знакомые достали, — улыбнулся Андрей.

— Вот это подарок, так подарок, — Николай рассматривал пакет со всех сторон, вертя его перед собой. Андрей ловил таинственный взгляд Маши. Приступили к обеду. Застучали вилками, скребли ножами по тарелкам, глухо ставили рюмки на скатерть раструбами ножек. Челюсти работают. Старик Бохов говорит, жуя. Держит перед собой вилку:

— Читал вчера в газете. Гипнотизер, Хуртов его фамилия. Гнет ложки усилием взгляда, — в промежности рта у Пантелея Андреевича блеклым месивом переваливается пища.

— Да, есть такие удивительные люди, — отзывается Андрюша.

— Главное что не во вред, — говорит Николай, — Главное что он вилки гнет, а не людей. Такие люди — страшные, если подумать. Ты его не видишь, а он тебя гнет.

— А может, наш сосед Иванов так тоже умеет, — ни с того, ни с сего сказала Маша. Все замолчали, пораженные. Ножи и вилки замерли.

— А что, — прервал наконец тишину старик Бохов, — Мы ведь не знаем. И это тоже может быть. Телепаты среди нас.

— Гипнотизеры, — поправил Николай. Отец презрительно на него посмотрел.

18

В это время на другом конце города, в Туманном парке, шел человек. Насвистывая и заложив руки за спину. Длинный плащ, ботинки со скрипом, лицо, будто вылепленное из сыра. Высокий и прямой, будто проглотил рельсу. Вжал голову в плечи — зябко. Тут еще ветер налетел.

Сегодняшний туман сожрал еще лежащий кое-где снег. И даль над рекой тонула в молочной мгле. Хробаков вдохнул полной грудью. Воздух плотный, впору ножом его резать. Туман скрадывал звуки.

Один холм изгибался и перетекал в другой. Между ними лощина. Горбы и буераки. Жухлой травой покрытые крутые склоны. Жаль снега нет. Вот бы на санках! Вымощенные кирпичной плиткой дорожки лентами на горбах лежат, местами карабкаясь почти отвесно. Идет дамочка, каблуками глухо стукает. Где ее кавалер?

Хробаков сунул руки в брюки. Нащупал. В кармане, шестизарядный револьвер. Одна сторона, что к телу ближе — теплая. Другая холодная. Жесткий, маленький. Оружие.

Дамочка прошла мимо. Голову ее пирожком украшала дорогая прическа. Вчера специально сделала. А кавалер не пришел. Разочарование, обида. Сделайте мне одолжение, не звоните мне больше. Да. Так она скажет.

Хробаков повернулся и смотрел на ее плащ, ее сапоги. Козьи ножки, идут по дорожке. Тук-тук-тук. Ладонь вспотела, разжалась, отпустил револьвер. Вынул руку — прохладно. Зубы-то, зубы расцепил.

Вглядывался Хробаков в непрошибаемый туман. Он все сгущался.