Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 85

– Как вас зовут? – спросил я.

– Люся, – едва слышно ответила она.

– Вы местная?

Ответа не последовало.

Танцевала она плохо. Несколько раз я притягивал ее к себе, но она упиралась в мои плечи жесткими ладошками и отворачивала голову. В бледном лице ее было обидное безразличие и скука. Хотелось спросить: «Ну и зачем тогда приперлась?» Вместо этого я пытался ее рассмешить и сочинял всякие глупости про свою студенческую жизнь. Почему-то я прилип к ней. Из упрямства, что ли? С танцев мы возвращались уже в сумерках. Я иссяк и подавленно молчал, глядя себе под ноги. Руку мою, которую я пытался просунуть под ее руку, она скинула. Молчали мы с каждой минутой все громче. Вокруг темнели заборы и силуэты крыш, лаяли в захлеб собаки.

– Давай сходим завтра в кино? – предложил я.

– Нет.

– Погуляем?

– Погуляли уже.

– Да, места дивные. Романтика.

– Пришли уже.

Я потянулся губами к ее щеке, но она увернулась. Едва калитка захлопнулась, как передо мной в сумраке выросли четверо пацанов с одинаково мрачными физиономиями. Старший угрожающе держал руку в кармане. Вот тут-то я и услышал историческую фразу:

– Лучше неволя, чем Лодейное Поле, – это старший сказал.

И добавил:

– Ты больше сюда не ходи. Она Леньку ждет. Ему полгода осталось.

Я не стал уточнять, где Леньке осталось – в армии или в тюрьме. Боюсь, слишком поспешно я сказал, что больше сюда ни ногой и вообще попал по ошибке. Пацаны расслабились и даже угостили меня сигаретой. Назад я летел пулей и в комнату в общаге ворвался, запыхавшись.

Андрей оторвался от книги и спросил.

– Ну что? Удовлетворил свою похоть? Надеюсь, шампанское было холодным? А простыни из китайского шелка?

– Не могу здесь больше! – промычал я и упал на голую панцирную сетку с подушкой без наволочки. Сетка заколыхалась, приветствуя мое тело сладострастным скрипом.

– Напиши передовицу, полегчает. О повышении удоев козлов в селе Козлянцево Козлищенского района. В свете последнего постановления козлов ЦК. Как ты там написал в своей последней пророческой статье: «Ведь в этом и заключается наша правда»?

– Наша сила.

– Ну, все равно. У тебя здорово получилось про комсомольский билет. Что это не просто красная книжечка. Что это – драгоценная частичка нашей Победы, так что ли? Кстати, что с этой дояркой, которая уронила билет в сельский сральник вместе с получкой? Выгнали?

– Куда? Куда можно выгнать из Лодейного Поля? Разве что на Таймыр, но там коров нет. Влепили строгача. Она сказала мне, что задолбали ее с этим билетом. Что лучше бы туалет сделали нормальный, а то входишь и боишься, как бы самому в него не провалиться. Вместе с билетом и получкой.

– А у тебя было написано, что она сказала: «Я только теперь поняла, что значат эти слова – хранить комсомольский билет у самого сердца. Как сказал Леонид Ильич, ЛИЧНО! в последнем докладе: «Комсомол – это верный помощник партии в деле оболванивания пролетарских масс…»»

– Не ври, не было такого. Там было написано: «Доярка Нюра вытерла новым цветастым подолом слезы из глаз и, погладив любимую корову Зорьку за розовое вымя, ласково обратилась к ней: «Ну что, Зорька, не подведем? Партия верит нам. Ты уж не подкачай, кушай травушку-то, кушай. Что бы жирность была высокой»».

– Это я, видимо, пропустил. А потом, помнится, Нюра сказала: «Я теперь…»

– «Теперяча!»

– Ну да, извини. «… Я теперяча комсомольский билет у самого сердца носить буду. В лифчике! Сердце будет согревать в морозы, куплю седьмой размер и запихаю вместе с Уставом». А что там у нее про будущее?

– У Нюры есть мечта. Поступить в Высшую партийную школу. Мать отговаривает ее, мол и здесь работы непочатый край. А муж, тракторист десятого разряда как раз не против:

«– Пущай Нюрка учится. Она птица высокого полета! Мы привыкли тут, чего греха таить, по старинке жить. Бывало, приду домой под хмельком, она мне слово супротив, а я ей – в глаз! Да так славно приложу, что неделю раком ползает! Раве это дело? По науке надо! Или, например, заначку найдет и спрячет. Я ей: «Ты курва, у меня сейчас винтами пойдешь! Где деньги?!» Опять же бескультурье. А ведь Леонид Ильич – лично! – сказал, что опохмеляться надо в обязательном порядке, чтоб, значит, руки не дрожали и голова была ясная».

– Ну, ты загнул. И как только твой алкаш, Николя, такое пропустил…

– Все, Андре, я сдох. Не могу. Лучше в кочегары пойду. Так невозможно. Это же сплошная блевотина. Так и свихнуться можно.

– Согласен, – Андрюха тяжко вздыхает, ложиться навзничь на свою постель.

В сумерках одиноко зудит комар под потолком. Такое впечатление, что он издевается над нами.

На следующий день на планерке я бодро докладывал.

– Пришло письмо. Коллектив комсомольцев колхоза «Победа» пишет, что доярка Тимофеева Анна взяла повышенные обязательства, уроки усвоила… не обижается, значит, что выговор влепили за утерю билета… коллектив взял ее на поруки… С выводами статьи все согласны. Подпись, секретарь комсомола… Вот. Злыдников Павел.

– Ну вот, не зря съездил, – отечески прогудел редактор. – Как он, стажер наш, а, Николай Иванович?

– Пока рано хвалить…

– Ну-ну, хвалить иногда как раз полезно, да и наставника не грех похвалить, да товарищи?

По лицу Николая Ивановича видно, что он не согласен с тем, что его надо хвалить. Не верит он в эти похвалы. И сам редко хвалит. Потому что навидался в своей жизни всякого.

И мне за практику Николай Иванович поставил только тройку. Андрюша получил пятерку. Саша, его наставник, провожал нас на автобус. Он был печален. По нашим лицам видно было, что мы убегали из дыры, где ему оставалось еще трубить и трубить.

– Ты, главное, пиши, – напутствовал его Андрей, – у тебя хорошо получается. Приедешь – звони!

Автобус тронулся, я посмотрел в окно и увидел девочку в ситцевом платьице, которая уныло ковыряла сандалией асфальт. Почему-то так жалко стало ее, что я чуть не заплакал. Вся судьба ее как бы высветилась наперед: школа, ПТУ, свадьба в заводской столовой, жених из соседнего дома, хмельной, тупой, довольный… пьяные дружки с похабными шуточками и намеками, роддом, фабрика, зимняя стужа и бесконечное ожидание какого-то чуда, которое перевернет жизнь и засияет, наконец, солнце счастья. Андрей перехватил мой взгляд и вздохнул. Мы понимали друг друга без слов.

…Много подлинного горя в нашей жизни. Мне случалось брать интервью со смертником, которого вскоре расстреляли в Крестах, я видел в тюрьмах полностью раздавленных судьбой страдальцев, сидел у изголовья тяжко