Серебряная лоза - Олли Бонс Страница 85

На это хвостатому нечего было сказать. Это была и его вечная боль, которую он старался затолкать в дальний уголок души и забыть, а Гундольф сейчас извлёк, растревожил.

Уже махнул рукой его товарищ и отправился прочь, в сторону города, а Ковар всё стоял, огорчённый. Сейчас всё кажется правильным и бесконечным, но что дальше? Неужто всю жизнь он так и будет входить в этот дом через окно, пока не поседеет?

А если случится так, что Грете понадобятся помощь и поддержка, он ведь вынужден будет стоять в стороне, не имея права даже руку протянуть, как на похоронах её отца. А если судьбе будет суждено послать им детей, это неизменное для каждой любящей пары счастье в их случае обернётся лишь горем и слезами.

Но что он мог сделать? Лишь жить одним днём, боясь даже и думать, что за будущее им уготовано. А отказаться от Греты он был не в силах. Тогда уж проще и вовсе перестать дышать, поскольку жить сразу станет незачем.

Да, оставался Эдгард, ждало дело, важное не для одного, а для многих. Была надежда изменить всё к лучшему, да только не для них с Гретой. Что бы ни переменилось в существующем порядке, мир их не примет. Прямо хоть ищи способ бежать в другой мир, если бы только знать наверняка, что там не окажется так же.

И он выполнял поручения Эдгарда, трудился в мастерской, странствовал с Плутом по тёмной стороне жизни, а сам существовал от встречи до встречи. И понимал, что это неправильно, что он становится беспечен, едва ли не дерзит порой правителю, и даже о матери с отцом почти не вспоминает. И бросил навещать Альседо, одинокого, отчаявшегося, потому что у него стало теперь, где проводить ночи, а в другое время к пленнику не заглянуть.

Но что сделать со всем этим, чтобы рассеять тревоги, развязать узлы, чтобы всё, полностью всё стало хорошо, чтобы душа нигде не кровоточила, втиснутая в тесные чужие рамки — этого хвостатый придумать не мог.

И он, бывало, засыпал с тяжёлым сердцем, надеясь, что утром вчерашние беды если не решатся, то хотя бы отступят. Но это желание, конечно, не могло сбыться: каждое утро лишь становилось началом нового трудного дня.

Глава 38. Настоящее. О сказках и о том, как маленький отряд разделился

День начался нехорошо.

Хитринку разбудила ссора. Несколько мгновений она ещё лежала, соображая, где находится, а затем всё вспомнила.

— Говоришь, нельзя их так бросать? — звенел на весь домишко голос Каверзы. — Пусть гниют, ничтожества! Ты не видел, что они сделали с Марком! За него первого принялись, а после ещё живого сбросили в шахту! На наших глазах, чтобы мы знали, что нас ждёт, если не скажем, кто нас послал.

— Да не ори ты! — рявкнул Карл ещё громче. — О другом подумай: приедет кто сюда, увидит побоище. Надо хоть следы замести, как получится.

Было решено стащить тела в одну из хижин и поджечь. Каверза наотрез отказалась помогать, уселась мрачная в углу, скрестив руки на груди. Пошли Карл и Прохвост.

— Ах, да чтоб вас! — вскрикнула Каверза несколько минут спустя, всполошив ворона, пролетела через комнату и исчезла за хлопнувшей дверью.

Арно лежал, тяжело дыша, лишь раз или два попросил воды. Хитринка подала, заметив при этом, что у парня жар. Тогда она отыскала тряпицу, служившую прежним хозяевам полотенцем, смочила водой из бочки и, отжав, осторожно опустила на горячий лоб.

— Спасибо, — чуть слышно ответил Арно и слабо улыбнулся.

На столе оставалось ещё немного хлеба. Хитринка нашла пустую бутылку с пробкой, наполнила водой, собрала узелок. Неясно, когда ещё повезёт отобедать, ни одной крошки бросать было нельзя.

У стражей, должно быть, где-то хранилась и ещё провизия, следовало разузнать. Но от одной мысли выйти наружу Хитринке стало не по себе. Не хотелось видеть мертвецов при дневном свете.

Марта тихонько сидела на лавке, болтая ногами, и чуть слышно напевала себе под нос, то и дело прерываясь. Видно, пыталась припомнить мелодию, подаренную вороном.

Сам ворон спал тут же, на столе, и Хитринка неожиданно поняла, что он, должно быть, очень стар. Он жил ещё во времена серебряных дворцов, когда мир был зелёным, а бабушка с дедушкой — совсем юными. Помнил прежних правителей, о которых сейчас хранили память лишь старики. Видел Каверзу девчонкой и Ковара, когда тот был лишь немного старше Хитринки.

Арно стало хуже, чем накануне. Он хрипло, тяжело дышал. Хоть и наложили тугую повязку, вид бедняги говорил о том, что ему требуются лекарь и покой, а не тряский путь в экипаже, где и не ляжешь толком.

Марта перестала напевать, затем спрыгнула с лавки и подошла к лежанке.

— Совсем ты заболел, — сказала она, хмуря брови.

Арно ничего не сказал, лишь хмыкнул утвердительно из-под полотенца.

— Знаешь, когда я болела, мне ничего так не хотелось, как сказку. Грета ко мне иногда пробиралась и рассказывала, но чаще у неё не получалось. Когда в Приюте кто-то болеет, его кладут отдельно, чтобы остальные не подхватили. До чего же там было скучно, и плохо, и холодно! А ты не помрёшь?

— Пока не собираюсь, — улыбнулся парень краешком губ.

— А я однажды почти померла. Ко мне не звали докторов, говорили, что уродам, как я, лучше уж подохнуть в детстве, чем страдать всю жизнь. Ну, я-то страдать не собиралась, а они уже всё за меня решили.

— Это они тебе так говорили? — сердито спросила Хитринка.

— Не-е, друг дружке. Но стояли у моей постели, тут любой бы услышал. Ох, что им Грета устроила! Как она орала! Доктора притащила, из своего кармана ему заплатила, чем-то грозила там, что про кого-то расскажет. Доктор прописал до того горькую гадость, что я поправилась поскорее, только чтоб это не пить.

— Да, Грета хорошая, — едва слышно произнёс Арно.

— Так рассказать тебе сказку?

— Ну… расскажи.

— Так вот, слушай. Это хоть и сказка, но было взаправду. Жили-были на свете два брата, один хороший, добрый, а второй не очень. Прям гад такой, ябеда, как Франц, и маленьких обижал, как Вилли, и глазки у него были крошечные, а под носом вечно во-от такие сопли болтались, как у Ганса. Представил?

— Угу, — откликнулся Арно.

— И на беду, этот мерзкий брат должен был стать правителем. Ну как ты думаешь, хорошим правителем он бы стал?