Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1990 год Страница 9

К югу, вплоть до Ориндж Маут, устья Оранжевой реки, весь берег обнесен изгородью, на берегу и в самом городе живут 8 тысяч человек, которые состоят на службе в концерне «Де Бирс». Ежедневно люди выкапывают 15 тысяч тонн грунта, по 300 лир (около 15 коп.— Прим. пер.) за тонну. И все для того, чтобы потом из этой массы добывать алмазы, окруженные ореолом таинственности «камушки».

В городе с лужайками в английском стиле, с шикарными ресторанами, где ужинают при свечах, со школами, больницами, чувствуешь себя как в тюрьме — за увитой цветами изгородью скрывается двойной забор. Для того чтобы выехать отсюда, надо преодолеть 80 километров пустыни, то и дело предъявляя свой пропуск на расставленных повсюду КПП. Алмазы нужно охранять.

В Фиш-Ривер-Кэньон чувствуешь себя как в Колорадо. Розовеют на закате скалы, угрожающе выглядят погруженные в темноту ущелья. Не случайно здесь запрещено ходить без специального разрешения и без проводника — это место не для прогулок. Тут водятся гепарды, змеи, скорпионы. Но самое страшное — это расстояния: заблудишься — погибнешь.

На дне каньона лентой вьется ручеек, который внезапно может стать потоком, а потом и пенящейся бурлящей рекой, а потом вновь превратиться в ручеек. Он проделал себе проход в этих скалах несколько тысячелетий тому назад, яростно прорыл их, создав себе извилистое ложе между нависающими 500-метровыми стенами. Наверху дует сильный ветер. Есть отдельные кусты, которые выдерживают его напор и даже умудряются внедрить свои корни меж камней. Но это только в тех местах, где есть хоть немного пыли, которую и землей-то не назовешь.

Кусты кажутся серыми и невыразительными, но, лишь солнце выглянет, они становятся розовыми, как цветки мальвы, и ничего, что ветки у них голые, кривые, без листьев и без цветов. Они напоминают прованскую лаванду, и ты начинаешь понимать, что, оказавшись в Провансе, будешь с ностальгией вспоминать здешние кусты.

Ночь в Намибии ждешь как праздника. Звезды, раскинувшиеся до самого горизонта, распространяют слабый свет, а Южный Крест кажется совсем близким. Как хорошо, что «Де Бирс» не может изрыть своими ужасными ковшами и гусеницами небо и Млечный Путь. Однако ночью холодно. Спального мешка явно не хватает, а поролоновый матрасик так тонок, что спиной чувствуешь камни и даже крупные бархатистые стручки, опавшие с соседней акации.

Вчера видели дерево мопани с листьями в форме бабочки и колючий кустарник нара с крупными сладкими и сочными плодами, которые, созревая, трескаются. В стремлении полакомиться ими мы соперничаем с пустынными животными.

Нам встречаются женщины гереро. Они по сей день одеваются так, как одевались первые прибывшие сюда немецкие колонистки. В начале века из 80 тысяч гереро, восставших против германского владычества и конфискации лучших земель, 65 тысяч были убиты: об этой бойне решили забыть, а женщины продолжают носить длинные, одеваемые одна на другую, юбки, создавая из них самые немыслимые цветовые сочетания, и узкие блузки с длинными рукавами. На голове у них тюрбан, концы которого скручены на лбу в широкий жгут. Это придает еще большую внушительность их монументальным фигурам.

Для такой жары мне показалось такое одеяние не совсем удобным.

Лунные горы в глубине Берега Скелетов приглашают посетить еще одну пустынную зону, где растет одно из самых древних на земле деревьев — вельвичия мирабилис. Полтора тысячелетия ее длинные кожистые, обтрепанные раскаленным песком листья впитывают приносимую ежедневными туманами влагу.

Национальный парк Этоша один из самых крупных в Африке. На территории, равной по площади Швейцарии, бегают, скачут, ползают, прячутся десятки видов копытных, хищников, грызунов... Нарушают природный ритм только люди, белые люди — самые жестокие хищники. Это они, как зверей, вплоть до 30-х годов преследовали бушменов сан, из которых выжили лишь те, кто скрылся в самых недоступных местах.

И все же земля Намибии живет надеждами. Надеждами на то, что люди научатся ладить между собой, добьются гармонии во взаимоотношении с природой.

Яцек Палкевич, итальянский путешественник — специально для «Вокруг света» Перевел с итальянского Алексей Ларионов

Она звалась «Софией»?

В зеркальной воде Ладоги отражалось небо, и по заливу, будто лодки под парусами, плыли облака; они, как и все в этом мире, неторопливо двигались в реку времени — в историю или небытие. На Ладогу я попал случайно, с экскурсией. Но, по-моему, нет ничего более скучного, как ходить в группе, слушать монотонный голос экскурсовода, смотреть на безразличные лица людей, для многих из которых древний Валаамский монастырь — лишь повод погулять ночь на прекрасном теплоходе. Собственно, смотреть в бывшем монастыре давно уже нечего — кругом безрадостное запустение и людская скорбь. Увы.

Так, бродя по острову, я и подошел к заливу, где увидел облака на зеркальной воде, там же увидел уткнувшиеся в берег три полузатонувших судна. Два маленьких и одно большое. «Отслужили свой век»,— подумал я и хотел было идти дальше, но почему-то остановился.

Забраться на палубу большого судна труда не составило. Доски еще не прогнили. Однако все, что оказалось по силам местным «богатырям» сломать, сломали. Никаких надстроек не сохранилось. Разобрали бы и палубу, но просто так толстые корабельные доски не отдерешь, а каких-то, кроме лома и топора, приспособлений на острове нет. Поэтому бросили судно умирать, каким оно есть — полуразрушенным, наполовину затопленным.

«Крепко строили старые корабелы»,— подумал я и решил узнать, как называлось судно. Свесился через борт, пытаясь найти следы надписи. Тщетно. На другом борту — тоже. И корма была безмолвна: сколько ни скреб ржавчину — ничего. Время надежно стерло буквы.

Тогда я обратил внимание на обшивку, на мощную железную броню... Странно, на озерных судах броня вроде бы и не нужна. Конечно, Ладога — море-озеро, штормы здесь ничуть не хуже морских, но зачем железная защита? Не ледокол же.

Спуститься в трюм мешала осенняя вода. Впрочем, там не могло быть ничего интересного. Ни паровой машины, ни кают. В проломах палубы проглядывали лишь перегородки, тоже мощные, основательные: перед ними время и люди оказались бессильными...

Не могу утверждать, что находка на берегу мне запомнилась или, больше того,— что я ее искал. Нет. Но все-таки что-то осело в душе от этой непредвиденной, грустной встречи. Захотелось узнать, откуда морское судно, как оно оказалось на Валааме. И помог в этом случай.

Я готовил статью о великом шведском путешественнике Нильсе Адольфе Эрике Норденшельде, и возникла необходимость в консультации у бывшего начальника Главсевморпути, ныне покойного Василия Федотовича Бурханова, большого знатока истории освоения Севера. Он-то и вспомнил о бумагах, которые хранились в его домашнем архиве.

Вскоре небольшая коричневатая папка оказалась в моих руках, а вместе с ней и история, которую я хочу рассказать. Естественно, историю эту дополнили другие материалы, которые я разыскал в архивах и старинных книгах.

В XIX веке имя Норденшельда гремело не только в Швеции. Этот путешественник, кстати, выходец из России, после удачной экспедиции на Шпицберген, по существу, «закрыл» эпоху географических открытий в Европе: до него ледяной архипелаг на картах помечался лишь белым расплывчатым пятном.

Однако «заветной мечтой» его жизни, так он сам не раз говорил, был проход к Северному полюсу. Но прежде чем рассказать о том, как не осуществилась эта мечта, нужно объяснить, почему она и не могла осуществиться.

Любопытно, что вплоть до XIX века жила в научных кругах ошибка, сделанная Михаиле Васильевичем Ломоносовым на основе его детских наблюдений и последующих умозаключений. Ученый доказывал, будто Северный полюс — это свободная ото льда акватория. А арктический лед якобы речного происхождения — его весной выносят в океан реки.

Современники Ломоносова полагали, что льдообразование на море вообще невозможно. Любому сомневающемуся предлагали простейший опыт: если соляной раствор выставить на мороз, он не замерзнет. В крайнем случае покроется тонкой коркой льда. А раз вода в море тоже соленая, о каком льдообразовании речь?

Вроде бы все логично... И, следуя этой логике, первая русская экспедиция В. Я. Чичагова отправилась от Шпицбергена искать проход к Берингову проливу. Шел 1764 год.

В Адмиралтейств-коллегий не было и сомнений в наличии прохода, ведь его существование доказывал сам Ломоносов, который писал: «...в отдалении от берегов сибирских, на пять и семь сот верст, Сибирский океан в летние месяцы от таких льдов свободен, кои бы препятствовали корабельному ходу».