Молево - Георгий Тимофеевич Саликов Страница 9

– Человек. Он всегда был скован помощью. Нет у него возможности жить без помощи. И неважно, чьей. Себе подобного, животного, машины. Денег. Бога, наконец. Полное отсутствие самостоятельности. Ну, почти полное. Существо, скованное помощью.

Ксения мгновенно закивала головой в знак согласия. «Только поэт может так сложить всего три слова с такой глубиной смысла», – подумала она.

Денис Геннадиевич помалкивал, глядя мимо Абрама Ицхаковича куда-то в неведомую даль.

– Да, худая, худая у тебя эволюция, – горестно поддакнул Мирон-Подпольщик Авскентию, но глядя на учёного. Одновременно он ощущал жжение в том кармане, где покоился камешек, вынутый из ручья. И что-то такое странное возникло в его сознании. Оно проснулось, и его внимание перескочило на собственный мир, внезапно представший в полной чистоте, без шелухи. Творческий ум познал там столько недоделок и такое нагромождение всякой перекошенности, что незамедлительно откуда-то взялось неудержимое желание начать стоящую работу по усовершенствованию того мира попутно с самим собой. Эдакая неведомая пружина самоэволюции возникла в нём.

– Слышь, – тихо и вкрадчиво обратился Мирон к местному жителю, сидящему неподалёку на травке, – а тот ручей, так сказать, препятствие наше, как называется?

– Ручей? Кажется, Пликапик. Другого вроде бы не было раньше.

– Пликапик. Надо бы запомнить, – бывший в молодости гениальный ваятель-авангардист мелко потряс головой, будто действительно упаковывал в памяти название ручья.

У него несколько усилилось необычное и дивное ощущение нового понимания вещей, до того не проникающее в его сознание никогда. Усвоить его свежесть он пока не отваживался, и попытки такой у него не возникало, потому что ум не мог найти тому сносного объяснения. И он переключил сознание на прежний лад, вспомнив недавнее заявление Абрама Ицхаковича о пользе автобусов.

– Между прочим, Боря, всё-таки тебе я скажу лично одну догадку, касательно эволюции всяческой езды по земле, воде, воздуху и космосу, – в голосе мелькнула ехидничка.

– Да?

– Да. Двигатель внутреннего сгорания, тот, которым ты почему-то восхищался, он есть самая настоящая тупиковая ветвь эволюции. Технической, технической. То есть, подчистую мёртвенькой. – Мирон с ухмылкой кинул взгляд в сторону Татьяны Лукьяновны.

– Так и тупиковая? – Боря попробовал оживиться.

– Угу, – подхватила слова ваятеля краснощёкая Ксениюшка, – двигатель внутреннего сгорания – тупиковая ветвь технической эволюции. Я где-то читала. И колесо тоже. Они мешают подвигать изобретательную мысль к совершенству. Пора бы в нашу эпоху учинить мутацию в механических средствах передвижения. Только вряд ли на то способен механистический ум. – Она тоже метнула взгляд на антидарвинистку.

Татьяна Лукьяновна лишь тихонько похихикивала, отворачиваясь от Дениса Геннадиевича. Наверное, поначалу собиралась высказать ему чего-то более язвительного, но, пожалуй, помиловала его, не стала добивать. Она вовсе отошла поодаль.

Тем временем, автобус заурчал, выдал из выхлопной трубы ядовитое облако, колёса рывками сдвинули его с места, набирая туговатое ускорение.

– Точно. Денис Геннадиевич, слышал? Тупиковый путь. – Мирон взглянул на удаляющийся автобус и на учёного. – Хе-хе.

– Кстати, кстати, кстати, – Татьяна Лукьяновна отыскала иной повод придраться к учёному-эволюционисту, – а почему вы нас напрягли пешим ходом, когда есть автобус?

– Это был для меня счастливый случай, – вступился за него Абрам Ицхакович, – автобус выполнял сегодня пробный рейс, значит, раньше не ходил, и о нём никто не знал.

Похоже, Дениса Геннадиевича, как говорится, достали. Он помалкивал и раньше, ничего не ответив антидарвинистке по поводу заднего хода абиогенеза в сторону мертвечинки, помолчал и теперь. Хотя, уже собрался, было, одёрнуть бывшего скульптора по поводу его личной эволюции, хотел спросить, почему у него самого-то остановилось развитие творчества? Что же он сам-то себя подверг столь тягостной деградации? А? Этаким отгибом от темы удалось бы увести научную беседу на покой, и перейти к нападкам на искусство. Но учёный не захотел усугублять противостояние. Его отвлёк пасшийся неподалёку венец эволюции животного мира. И он отошёл к элегантному коню изабелловой масти, помышляя просто полюбоваться им, вместо занятия ничего не стоящей полемикой.

Тот блеснул изумрудно-аквамариновыми очами, обнажил безупречные зубы в изощрённой улыбке. Но голоса лошадиного не издал.

10. Думовея

Предстояло определиться с жильём да покалякать с местным населением о здешних невидальщинах в области отдохновения, а также послушать небезынтересные байки о выдающихся достопримечательностях, ландшафтных и человеческих.

– Всё, – решительно возгласила атаманша, – пора заходить в деревню.

Село Думовея оказалось немалым, и состояло из нескольких кучек бревенчатых домов, облепивших косогор, где со скромным величием обосновалась пятиглавая церковь с шатровой колокольней в стиле провинциального модерна, выполненного из красного кирпича с белой лепниной. Кое-где над карнизом проросли молоденькие берёзки, зато крестов недостаёт, и явно давненько. Абрам Ицхакович с некоторым, прямо скажем, аппетитом обозревал её и цокал языком.

– Что, Боря, стоящая архитектура? – ликующе вопросил поэт Николошвили с низкочастотной гудковатостью.

– Да. Знаете ли, обожаю провинциальный «Ар-нуво». В нём смелая фантастичность проявлена сильнее, чем в столичном. Жаль, что некому её привести в порядок. Ведь почти целая. Совсем немного надо, чтобы всё восстановить.

– А вы эстет, однако. И, поскольку здесь давно, то, догадываюсь, присмотрели кое-что из архитектуры, так сказать, с бытовой пользой.

– Вы правы. Было такое. Хоромы. Даже столковался с хозяином снять в них комнатушку.

– Да ну? – Подключилась к их разговору Татьяна Лукьяновна. – Молодчинка. Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка, веди нас туда, показывай, выказывай.

До потенциальной гостиницы оказалось, как говорится, рукой подать. Стоило только обернуться спиной к шедевру провинциального зодчества и сразу воочию узреть неожиданную оказию. «Хоромы» состояли из двух изб-пятистенок со светёлками, и сцепленных меж собой сенцами. Будто бы на манер некоего «тяни-толкая». Причём, одна из них весьма старинная, приземистая, с маленькими окнами, а другая новее и значительно выше. Выделяются недавно добавленные ещё более свежие венцы под крышей для увеличения высоты. Гости чудного села одобрительно поохали и направились туда. По ходу пришлось кое-как осилить препятствие из семейства гусей, которые цепочкой преградили путь, плотно замыкая зазоры меж собой вздёрнутыми крыльями, и водили шеями, издавая шипящие звуки. Женщины обогнули их эдакой пологой дугой, а мужчины, построившись гуськом, прошли напролом сквозь стаю, почти без ущерба здоровью. Только Дениса Геннадиевича одна гусыня больно ущипнула за мизинец.

Хозяин оказался на виду. Вполне брутальной внешности. Он сидел на крылечке и полузгивал семечки, отплёвывая шелуху прямо на штаны.

– Понятно, откуда взялись у тебя семечки-млемечки, – насмешливо произнесла Татьяна Лукьяновна на ухо Бори и прыснула в тонкий нос.

Тем временем, хозяин приподнялся со ступеньки, отряхнул шелуху со штанов и создал простодушную деревенскую улыбку.

– Милости просим к нашему шалашу, – молвил он неожиданно высоким голосом, почти фальцетом, подбегая к калитке, вставленной в естественную арку из крон роскошных яблонь.

Гости выстроились друг за дружкой,